Какой-то развязный лейтенант с кушаком, небрежно обмотанным вокруг головы, забрался на невысокую башню из пустых ящиков из-под вина и размахивал саблей, будто дирижерской палочкой. Кашлянув, он затянул песню, которую остальные в зале подхватили хрипло и залихватски, как поют давно знакомый мотив:

Кертис вежливо постукивал в такт пальцем по колену и даже сделал нерешительную попытку подпеть в припеве, когда тот зазвучал во второй раз, отчего ближайшие солдаты захохотали и подняли за него тост.

— А парень-то выучил собачью песню! — провыл один из них.

— Отличная смена растет! — крикнул другой.

Койот, который шлепнулся рядом с Кертисом и его собранием полных кружек, неуклюже ткнул мальчика под ребра, едва не опрокинувшись вместе с ним на землю.

Кертис неловко засмеялся и встал на ноги.

— Простите, ребят, — сказал он. — Пойду я подышу.

В зале, на его взгляд, становилось чересчур шумно. Он на цыпочках прокрался мимо выстроившихся рядами кружек и мимо койотов, которые, положив руки друг другу на плечи, во все горло орали песни, и двинулся к одному из многочисленных туннелей, ведущих из комнаты. Путь освещали факелы, тут и там висящие на стенах, и неровная земля под ногами казалась живой от мерцания теней, которые отбрасывали празднующие. Он шел по изогнутому ходу, а вслед ему, постепенно затихая, неслась песня:

Кертис был рад, когда шум распалившейся толпы затих вдали: от их песен по спине бежали мурашки. Он сам не знал, куда идет, — просто следовал внезапному порыву найти местечко, где можно побыть одному и подумать обо всем, что выпало на его долю в последние два дня.

От главного коридора отходили боковые туннели, за которыми виднелись освещенные факелами предбанники и кладовые, и Кертис постарался запомнить каждый поворот, чтобы потом знать, как вернуться в зал. Шум праздника превратился в далекое эхо, а дымный запах от большого очага уже едва угадывался в затхлом воздухе. Корни растений, свисающие с земляного потолка туннеля, гладили его по голове, словно длинные, мягкие пальцы. Кертиса затопило теплое чувство уюта, ему казалось, что эта похожая на лабиринт нора обнимает его, будто кокон, и мальчик задумался о том, сможет ли остаться здесь. Болезненная тревога, которая сопровождала каждый его день в школе, тихое одиночество на игровой площадке, подавляющая властность учителей, разочарование тренеров и претензии родителей — все, казалось, отступило, словно пение койотов за спиной. Его никогда еще не принимали так сердечно; он всегда оказывался вне круга и отчаянно пытался добиться одобрения сверстников. Предложение Александры — она могла бы стать ему новой матерью; вряд ли какому-то другому ребенку выпадала такая возможность! — взволновало Кертиса, его пьянили мысли о том, как они вдвоем будут править этим удивительным новым миром.

Шшшух!

Из темноты впереди донесся отчетливый шелест крыльев.

Шшшух!

Улыбка сползла с лица. Кертис озадаченно нахмурился.

Звук повторился снова — резкий шорох крыльев птицы, которая описывает круг перед тем, как сесть.

Он продолжал идти в ту сторону. Летучая мышь? Нет, он видел мышей по вечерам во дворе своего дома. Их крылья шелестели еле слышно. Но что птице делать в подземном логове койотов? Других животных он в армии губернаторши пока что не видел. Мальчик пошел на звук к выходу из туннеля — впереди виднелся тусклый свет. Потолок здесь был непривычно низким, и идти пришлось, наклонив голову. Светлая точка в конце прохода мерцала, как кинопроектор; ее то и дело заслоняли проносящиеся мимо черные силуэты. Кертис пригляделся. Шум хлопающих крыльев нарастал.

— Эй! — позвал он.

При звуке его голоса налетела новая волна шелеста, и Кертис подумал, что птиц, должно быть, несколько сотен, поэтому шум их крыльев и сливается в единый гул.

Вдруг он почувствовал, как что-то зацепило его плечо, скользнув по ткани мундира. Мальчик инстинктивно увернулся, неловко впечатав ножны сабли в сырую земляную стену. Там, где он только что стоял, лениво планировало на землю одинокое черное перо.

Кертис выпрямился и выхватил саблю из ножен.

— Говорите! Кто тут? — испуганно крикнул он.

И тут до его слуха донесся детский плач. Резкий, короткий крик младенца прорвался через торопливый шорох птичьих крыльев. Сердце замерло у мальчика в груди.

— Ох, елки-палки, — прошептал Кертис, ускоряя шаг.

Туннель закончился залой с высоким потолком, почти яйцевидной по форме — и до отказа полной воронов. Смоляных, угольно-черных воронов. Десятки, сотни птиц кружили и планировали по комнате с сердитым карканьем. Несколько горящих факелов на стенах освещали их маслянисто-черные перья. В центре потолка находилось небольшое отверстие, через которое то и дело улетали и прилетали новые вороны.

Посреди комнаты на земляном полу стояла простая плетеная колыбелька из мшистых буковых прутьев. И в этой колыбели лежал пухлый лепечущий малыш, который глядел на вьющееся над его головой облако воронов глазами, полными страха и изумления. На нем был коричневый вельветовый комбинезон, весь измазанный в грязи и, по-видимому, в пятнах птичьего помета.

Кертис разинул рот от изумления.

— Мак? — выдавил он.

Малыш посмотрел на Кертиса и агукнул. От черной массы отделился один ворон и уселся на бортик колыбели. В клюве у птицы извивался длинный толстый червяк. К отвращению Кертиса, ворон уронил червяка в открытый рот Мака, и ребенок с удовольствием его сжевал.

— Гадость, — прошептал Кертис. Желудок противно съежился.

В голове бешено забегали мысли: в курсе ли губернаторша? Знает ли войско, что в логово проникли посторонние? Наверняка, если Александра узнает, она не потерпит вторжения.

— Мак, сейчас я тебя отсюда вытащу, — сказал Кертис, очнувшись от забытья.

Подняв саблю над головой, он начал приближаться к удивительной колыбели. Вороны, встревоженные незваным гостем, принялись яростно кричать и каркать. Когда мальчик подошел совсем близко, несколько птиц спикировали на него, разрывая когтями ткань его мундира. Размахивая саблей, чтобы отразить нападения, он наклонился к колыбели и свободной рукой обхватил Мака. Тот радостно забулькал. На губе малыша по-прежнему болтался кончик полупережеванного червя. Разгневанные вороны стали атаковать с удвоенной яростью, и Кертис с Маком на руках скрылся за завесой из черных перьев, клювов и когтей. Когти царапали ему лицо, клювы рвали одежду и щипали до крови. Мальчик с трудом ковылял, неловко размахивая саблей перед собой. Мак начал плакать. В волосах Кертиса путались когти, крылья били по лицу так, что он почти ничего не видел. Мальчишка закричал от боли и бессилия, и вдруг сквозь птичий гомон до его слуха донесся голос.