Агенты открыли огонь. Вивьен не шевельнулась, только сильнее сжала руку Коскинена. Но лучи, запросто расплавившие любую броню, оказались бессильны против бетонных плит и земляного вала толщиной в несколько метров.

Через некоторое время из миникома вновь раздался голос Маркуса:

— Питер, я хочу поговорить с тобой.

— С удовольствием, — ответил Коскинен, — но при условии, что вы уберете подальше свои тепловые пушки.

— Хорошо, — раздраженно согласился Маркус.

— Девушка останется в укрытии — на случай, если вы решите меня обмануть — предупредил Коскинен. — Учтите, она куда более несговорчивый соперник, чем я. — И не долго думая, он вылез из укрытия.

Шеф Военной Контрразведки и всей Службы Безопасности пребывал в явном замешательстве. Пригладив растрепавшиеся с проседью волосы, он спросил:

— Чего ты добиваешься, Коскинен?

— Для начала, освобождения друзей!

— На свободе им будет грозить опасность. Особенно рядом с тобой.

— Прекратите врать! Чтобы оградить их от китайцев, хватит обычного наряда полиции. Но вы держите их у себя, и могу представить, как им досталось от ваших ублюдков. И еще одно, Маркус. Когда мои друзья окажутся на свободе, у вас не должно быть повода арестовать их вновь. Иначе говоря, все материалы, касающиеся кокона, включая производственные детали, должны быть опубликованы.

— Что?! — Маркус аж побелел от злости. Среди агентов прокатилось шевеление, но шеф остановил их взмахом руки, давая понять, что все нормально. Потом он внимательно посмотрел на Коскинена.

— Ты действительно сумасшедший, — процедил он сквозь зубы. — Ты понятия не имеешь, к чему это приведет.

— В таком случае, просветите меня на этот счет.

— Да что тут говорить! Любой преступник окажется недосягаем для полиции!

— Зато каждый честный гражданин станет недосягаем для преступников, разве не так? Давайте выдвигать на первый план именно этот тезис, а уж от него пойдем дальше. Стоит лишь сконструировать компактные переносные генераторы поля, и, уверяю вас, преступления против личности практически сведутся к нулю. Конечно, они будут совершаться, преступников труднее взять под стражу, но общество выиграет больше, чем потеряет.

— Может и так, юноша, но я скажу тебе, чем все это кончится. — Маркус выпятил нижнюю челюсть. — Войной. Ты хочешь, чтобы вновь началась атомная война?

— Протекторат будет более не нужен…

— Твое устройство может противостоять атомной бомбе?

— Нет. Оно не выдержит прямого попадания или взрыва в непосредственной близости. Но более мощный кокон выдержит и это. Если каждый город будет иметь свой генератор, который включится автоматически, как только сработает система оповещения о взлете ракет, то… Единственная опасность — взрыв бомбы внутри кокона, но эта проблема уже не в вашей компетенции.

— На Земле миллиард китайцев, Коскинен. Миллиард — ты можешь себе представить? Мы, ты и я живы только потому, что способны уничтожить их раньше, чем они успеют что-либо предпринять против нас. И если они вдруг узнают, что наше оружие бесполезно…

— В таком случае вы просто включите собственный экран. Не бойтесь, Маркус, вам не придется увидеть китайские полчища, марширующие зимним утром по льду Берингова пролива. Один огромный экран, который укроет всю страну — от побережья до побережья… Вы не сделаете ни единого выстрела, а китайцы уйдут обратно. — Коскинен обратил внимание, как изменилось лицо Маркуса.

Может, его проняло? Питер удвоил усилия.

— Поймите, — воодушевленно продолжал он, — вы упускаете из виду главный момент — война не только становится бессмысленной, ее попросту невозможно станет развязать. Чтобы развязать войну в этих условиях, вам потребуется твердолобое правительство и тупое единомыслие всего населения. Как вы думаете, долго ли удержится у власти твердолобое правительство, если каждый житель посоветует ему принять холодный душ? Можете не беспокоиться о диктатуре Ванга. Уверяю вас, ровно через шесть месяцев Ванг сам спрячется под защитным Колпаком, а тысячи зрителей будут с интересом за ним наблюдать, ожидая, когда он, мучимый голодом и жаждой, выползет наружу.

Маркус чуть наклонился вперед:

— А ты понимаешь, что то же самое произойдет и у нас? — шепотом спросил он.

— Конечно, — радостно ответил Коскинен. — И много раньше.

— Значит, ты хочешь, чтобы воцарилась анархия?

— Нет. Только свобода. Я хочу ограничить власть правительства и дать возможность любому человеку протестовать против любого нарушения его гражданских и человеческих прав. Не этот ли принцип всегда провозглашался как идеал, к которому должна стремиться Америка? Вы помните, Маркус, слова Джефферсона: «Древо свободы должно время от времени орошаться кровью патриотов и тиранов». Помните? Отчасти я с ним согласен, но считаю достаточным, чтобы проливалась только кровь тиранов, — продекламировал Коскинен с немалым пафосом. — Я понимаю, вы боитесь признать свою работу бессмыслицей. Работу, в которую вы верите. Но у вас и без нее предвидится гора дел — ведь мы должны помочь восстановлению нового мира. Это лучше, чем поддерживать постоянную ненависть. Давайте станем друзьями, неужели это так трудно?

Обдумывая слова Коскинена, Маркус застыл в неподвижности. Ветер легко шевелил волосы предводителя ВК, и Коскинену очень захотелось, чтобы ветер «перемен» коснулся и мыслей. Незримая борьба в душе Маркуса продолжалась долго, но, наконец, он поднял на Коскинена глаза и произнес резким скрипучим голосом:

— Пят, ты зашел слишком далеко. Если вы оба немедленно не сдадитесь, вас ожидают неприятности.

Это был полный крах. Проглотив обиду и злость, Коскинен рывком отключил связь и вернулся к Вивьен.

— Ничего не вышло? — спросила она.

Коскинен устало покачал головой. По телу разлилась слабость.

— Поешь немного, — предложила она. — Конечно, это совсем не тот ужин, который я тебе предлагала. Но в другой раз ты не откажешься?

— Нет, никогда, ни за что не откажусь…

— Ты так говоришь, словно боишься, что… ничего не будет…

— Нет, Ви, просто я очень устал. Честное слово, я надеюсь, что ты еще накормишь меня ужином. Ведь накормишь?

— Поспи, если хочешь, Пит, — сказала Вивьен, когда он вяло перекусил.

Питер устроился на жестком лежаке, положив голову ей на колени, и уснул прежде, чем успел закрыть глаза.

Проснулся он от того, что Вивьен настойчиво теребила его за плечо.

— Ух, — только и сказал Питер, пробираясь в сознание сквозь многоэтажность сна. — Ты, наверное, тоже хочешь отдохнуть, а? — Он протер веки костяшками пальцев: в глаза, казалось кто-то насыпал песок. — О, черт! Извини, Ви. Я должен был уложить тебя спать первой.

— Ерунда, — ответила она. Коскинен почувствовал, что Вивьен чем-то встревожена. — Они там что-то делают.

Коскинен высунулся из укрытия. Прожектера, установленные на высоченных подставках, разгоняли тьму ночи. Два передвижных крана на автоплатформах, как динозавры, склонили длинные шеи над коконом. Травянистый газон перед домом был исполосован следами шин. Вокруг кранов толпились рабочие в комбинезонах.

— Четверть пятого, — отметил Коскинен, посмотрев на часы. — Ну-ну, ребята, работайте.

— Но чего они добиваются?

— Мы сейчас весим слишком много, так просто нас с места не сдвинешь. Они решили приподнять нас с помощью кранов, а потом, наверное, погрузить в стратоплан. Не знаю.

— Но Пит… — Вивьен прижалась к нему, и Коскинен обнял ее за плечи. Через минуту он почувствовал, как страх покидает девушку. — Тебе не страшно?

— Нет! — рассмеялся он.

Стрелы кранов нависли над их головами. Бригадир дал отмашку, стрелы начали медленно подниматься, и цепи, оплетавшие кокон со всех сторон, натянулись.

— О'кей, — кивнул Коскинен. — Пора освободиться. — Он нагнулся к генератору и тронул регулятор ширины поля. Кокон раздвинулся на фут, и цепи, превратившись в мелкие обрывки, разлетелись по всему двору. Стрелы кранов качнулись и замерли. Коскинен тут же вернул поле на прежний уровень.