— Удивительно, учитывая ваш богатый жизненный опыт, — кивнул Ганноуэй, — как высоко вы цените в людях рационализм.

Трембецкий невесело рассмеялся.

— Да. Пожалуй это хорошее качество. Помогает использовать шанс до конца, когда он есть. Сейчас такой шанс у нас появился. Небольшой, конечно, надежда в любой момент может рухнуть; но разве кто-нибудь когда-нибудь мог гарантировать в этой жизни хоть что-нибудь?

Члены совета переглянулись. Ганноуэй прикурил новую сигарету, глубоко затянулся и, выдохнув дым, ответил:

— Вы правы, любые активные действия рискованны. Проблема в том и состоит, как свести риск до минимума. Один из способов — устранить неизвестные факторы, с которыми, возможно, придется столкнуться. Сейчас я точно знаю, чего хочу сам, чего хотят мои друзья, сидящие здесь, чего хотите вы, чего хочет Нат Абрамс. Но я никогда не встречался с Президентом, да и вы тоже никогда не беседовали с ним с глазу на глаз. Точно также, мы не знаем, чем дышат тысячи конгрессменов, бюрократов-чиновников, офицеров военной разведки, бизнесменов, все, кто составляет структуру власти в нашей стране. Я уже не говорю о двухстах пятидесяти миллионах американцев с их надеждами, страхами, переживаниями, привязанностями, мечтами и религиозными убеждениями. Если сложить все эти неизвестные вместе, то мы даже в общих чертах не сможем предсказать, что произойдет завтра утром. А ведь интересы разных групп имеют свойство пересекаться… Вы же предлагаете просто ждать и надеяться на благоприятный исход.

Сощурившись, Трембецкий впился в него пронзительным взглядом.

— Вы хотите сказать, что единственный надежно предсказуемый фактор — сила? — произнес он.

— Да, — без запинки ответил Ганноуэй. — А разве не так? Если я попрошу первого встречного помочь мне, то он либо согласится, либо откажется. Но если я наставлю на него ружье — будь я проклят, если он решит мне отказать.

— Хм, я запросто назову вам десяток исключений. Но оставим дискуссии на потом. Интересно, как, по-вашему, должны поступить мы?

— Могу предложить стратегию, тактику у нас просто не было времени обдумать. Так вот, мы должны держать генератор в надежном месте, где досконально изучим его возможности и способы применения. Начиная от элементарных навыков работы с ним и заканчивая разработкой и сборкой более совершенных и мощных моделей.

— Одну минутку, — не выдержал Коскинен. — Разработка займет месяцы, а то и годы. А как же мои товарищи по полету на Марс?

— Своевременный вопрос, — согласился Ганноуэй. — По-моему, Нат Абрамс не согласится, чтобы его сын так долго оставался за решеткой. О'кей, мы соберем несколько экранов этой модели — вряд ли это займет много времени, верно? С их помощью мы вытащим на свободу и наших друзей. Я хочу сказать, что в тюрьмах военной контрразведки томятся не только космонавты, но и Эгалитарианцы.

— Нападение на тюрьму? — Уошберн радостно хлопнул в ладоши и сжал их в один большой кулак. — Наконец-то! Я знаю как это сделать. Нужен кокон, который закроет небольшой армейский флиттер. На нем — для начала — мы захватим пару агентов Службы Безопасности, накачаем их наркотиками и узнаем, в каких камерах кто сидит. И тогда нас ничто не остановит!

— А когда мы усовершенствуем генератор, — добавил Ганноуэй, — начнется вторая стадия нейтрализации Службы Безопасности.

— Вы собираетесь убивать агентов и взрывать помещения? — поинтересовался Трембецкий.

— Если придется. Но, надеюсь, обойдется без крови.

— Служба — структура, подчиненная Правительству Соединенных Штатов. Вы проповедуете восстание.

— Да, именно так.

— Как вы считаете, вмешается ли в ход событий армия? Поднимет ли шум Конгресс или Президент?

— Нет.

— Вы хотите сказать, они промолчат?

— Мы проведем интенсивную пропагандистскую кампанию.

— Этого мало, когда поднимаешь руку на такую страну, как США. По Конституции ваши действия определяются как измена Родине.

— Когда Джордж Вашингтон начинал революцию, его тоже называли изменником.

— Я не хочу произносить громких слов, просто прошу уточнить… Раз уж вы сказали «А», нужно говорить и «Б». — Трембецкий исподлобья оглядел сидящих за столом. — Пожалуйста, уточните свои слова. Вы всегда преследовали цель насильственным путем сбросить правительство США?

— Пусть так, — раздраженно ответил Риколетти. — Другого пути мы не видим.

— Это означает приход к власти полувоенной хунты, установление диктатуры и крах всех сдерживающих факторов в международной обстановке. Что вы собираетесь делать, если ваши планы осуществятся?

— Ничего такого, что могло бы вас разволновать, — ответил Ганноуэй. — Мы тщательно все продумали, Ян. Мы ведь не бородатые анархисты из крысиных подвалов. Наша военная подготовка не хуже, чем у выпускника Вест-Пойнта[6]. Мы долго и детально готовились… Так вот, самое важное преимущество, которое Эгалитарианцы будут иметь перед республиканским правительством — быстрота и решительность. Конечно, дело не сделается за одну ночь, и бюрократия даже без поддержки Службы Безопасности еще какое-то время будет влиять на обстановку в стране. Но наша победа неизбежна, и как только ситуация нормализуется и восстановится порядок, мы немедленно созовем международную конференцию. У нас уже есть наметки на состав делегаций. На конференции мы предложим создать всемирное правительство, ратифицируем необходимые документы и, уже на законной основе, вернем домой американские войска.

— А дальше? — хмуро спросил Трембецкий.

— Ручаюсь, Ян, это прозвучит для вас неожиданно. А дальше — мы складываем с себя властные полномочия и начинаем наслаждаться жизнью. Согласитесь, жизнь в справедливо устроенном мире не так уж плоха!

Обсуждение продолжалось всю ночь, и когда Трембецкий и Коскинен вернулись в отведенный им номер-люкс, за окнами уже занималась заря. Можно даже не ложиться, все равно заснуть не удастся, подумал Коскинен.

Он положил генератор на пол, выпил полстакана воды, сел в кресло, но тут же вскочил и, подойдя к окну с видом на ночной город, выругался. Трембецкий закурил. Его широкое лицо было тяжелым, как грозовая туча.

— Что будем делать, Ян? — спросил Коскинен, нарушив долгое молчание.

— Постараемся отсюда выбраться, — не задумываясь ответил Трембецкий. — Не знаю, правда, куда мы пойдем. ВК уже наверняка обложило Абрамса со всех сторон. Он нам теперь не помощник.

Коскинен повернулся от окна и посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду? Что нам некуда идти?

— Да, — Трембецкий кивнул. — Но, с другой стороны, если мы задержимся здесь, это будет означать, что мы согласны сотрудничать с Эгалитарианцами. Я уже не вижу способа уговорить их занять более умеренную позицию.

— Может, они… кое-в-чем и правы, знаете ли…

Трембецкий хмыкнул.

— Я хочу сказать… Они хотя бы откровенны, — выпалил Коскинен.

— Откровенность — самая похвальная добродетель во всей Вселенной.

— Не знаю… Понимаете, Ян, перед отлетом я присягал на верность Конституции. Может, я и наивен, как первоклассник, но к присяге у меня отношение серьезное. Эгалитарианцы же склоняют меня ее нарушить…

— Ты, как никогда, прав.

— Но в прошлом революции совершались ради торжества справедливости…

— А вот в этом я сомневаюсь.

— Американская Революция, например? Или война за независимость?

— Это совсем другое. Декларация Независимости была принята в ответ на попытку лишить колонистов их традиционных прав, объявить всех одним взмахом руки англичанами. Но в действительности уже сложилась новая, молодая нация американцев, и люди не захотели считать себя подданными далекой Империи. Война вспыхнула как общенациональное восстание против иностранных захватчиков. Это была освободительная война. Но мятеж внутри страны оправдать нелегко.

— Даже против притеснений со стороны правительства? А как Французская Революция?