- Вот это Вы зря с пулеметом, Василий Иванович. Я же предупреждал, что подарок может оказаться совсем и некстати. Только представьте, человек в трауре, в скорбной печали, а здесь наша отважная пулеметчица с грозным оружием, прямо ерунда какая-то получается. Это все одно, что в разгар партийного собрания желторотый кандидат выскочит на трибуну и вместо «Интернационала» заголосит в полную глотку «Шумел камыш». Товарищи в центре не любят подобных сюрпризов, обязательно поставят на вид, а могут, чего доброго, и к ответу призвать.
- Хороший «Максим», чтобы Вы знали Дмитрий Андреевич, никогда еще никому не мешал, это я Вам как боевой командир заявляю. По мне, так и саблю турецкую подогнать не мешало бы. Мы же не знаем, как дела теперь в руководстве партии сложатся. Я считаю, правильно поступили, в таких случаях всегда лучше передать, чем недодать. И вообще, Вы в военных раскладах мало, что смыслите. По партийной части, спорить не стану, здесь Ваше слово не знает преград, ну просто как двухтомным «Капиталом» по пустой голове, здесь Вы на самом горячем коне. А вот по части пулеметов, со мной советую никому не тягаться. Загодя сердце вещает, стрелять еще столько придется, столько патронов перевести, что с одним пулеметом вдова Ильича едва ли управится.
После того, как нафараонивший лыжи предводитель всех пролетариев для служения революции переместился, некоторым образом, из кремлевского кабинета в околокремлевский, жизнь в ударной чапаевской дивизии начала постепенно меняться. С центрального комитета были спущены победные реляции об успешном завершении новой экономической политики и переходе к широкой индустриализации, в купе с поголовной коллективизацией, непосредственно за которыми призывно маячило победное восшествие зари коммунизма. Все ранее нашитые красноармейцами седла, хомуты и уздечки были свалены в большой общий сарай, на фронтоне которого Фурманов собственноручно вывесил развевающийся кумач и прикрепил на дверях здоровенную вывеску с надписью «Правление колхоза». Неунывающие бойцы вместе со своими голодными семьями уселись рядком под накрытым крашеным железом правлением и принялись во все глаза высматривать залетных пахарей, желающих пройтись с сохой по бескрайним колхозным земелькам. Залетные хлеборобы, словно черти нашептали, с опаской шарахались от общественной нивы и неугомонные красноармейские женки дружно потянулись на объездную дорогу в надежде на легкий заработок. Но и там фортуна упорно отворачивалась от краснокосыночных, не пользующихся активным спросом путан.
Комиссар с раннего утра до поздней ночи проводил то открытые, то закрытые партийные собрания, перемежая их идеологическими семинарами и чрезвычайными сборами. Постоянно менял расположение бюстов коммунистических вождей на своем необъятном рабочем столе величиной едва ли не с «Красную площадь», делал энергичные кадровые перестановки. В дивизии никому не было покоя от его неугомонной созидательной деятельности, но жрать, ни лошадям, ни красноармейцам становилось практически нечего. Уже давно загнали на Соловки отпрыска опальных князей кузнеца Алексея Игнатьевича. Схрумали под Рождество каурую красавицу Настю, так и не дождавшись из под нее длинно- туловищных боевых чудо-коней. Давно пораспродали в заморские страны все церковные колокола, содрали и переплавили на трудовые рубли серебряные ризы с чудотворных икон, но ожидаемого коммунистического изобилия, перещеголявшего евангельское насыщение пятью нескончаемыми хлебами всего личного состава, почему-то не произошло. На дивизию зловеще надвигался повальный голод.
Вот ведь незадача. Делали все исключительно по Марксу и Энгельсу. Буржуев смели под чистую поганой метлой, землю, всю до последнего аршина, по честному отвалили любимой бедноте, бесплатно учили, бесплатно лечили, деньги готовы были отменить в любую минуту, кое-кто уже стоял практически одной ногой в коммунизме, а жрать, хоть ты тресни, становилось нечего. Делали даже много больше, чем рекомендовали прорицательные Карл и Фридрих. Одного только собственного народа перекосили в сто крат выше нормы, чем требовалось по «Капиталу», и никто тебе ни хера, ни пол краюхи серого хлеба. И это при том, что изваяли под девизом «Накось выкуси» знаменитую скульптуру, демонстрирующую всему миру нерушимый рабоче-крестьянский союз.
Василий Иванович, между тем, несколько оклемавшись от траурных мероприятий, едва не окончившихся белой горячкой, памятуя настойчивые рекомендации Создателя - быть поближе к природе, решил как-то зорькой наведаться со снастями на озеро, под ранний рыбацкий клев. Заодно перетереть по дружбе с кем следует о последних печальных событиях, посоветоваться, на что ориентироваться личному составу, как управляться дальше без Ленина. Вернее с Лениным, но в интересном, нестандартном его присутствии.
Комдив приказал денщику с самого вечера наковырять полведра отборных, жирнющих червей и, вооружившись легчайшей бамбуковой удочкой, по росной траве бойко прискакал на берег Разлива. Природа еще как бы прибывала в раздумьях, то ли понежиться ей в уютном ночном безмятежье, то ли уступить пробуждению и со всей утренней свежестью ринуться в объятья наступающего дня. Еще не развеянный ветром туман, такой плотной вуалью стелился над поверхностью озера, что нельзя было рассмотреть даже дальний конец ольховой коряги, и не было никакой возможности наблюдать сигналы удильного поплавка. Поэтому Чапай, примостившись на заветной коряге, заправил короткую прогулочную трубку любимым табачком «Герцеговина Флор» и, с наслаждением вкушая тончайшие ароматы, набрал по мобильному телефону, известный только ему одному, девятизначный номер. Абонент, не смотря на такую раннюю пору, оказался занят, и комдиву ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться следующего вызова. Неожиданно, почти у самого хромового сапога, выплыла из воды огромная зеленая жаба. Она, с вытаращенными глазами, дивясь командирской наглости, а может собственной смелости, квакнула с такой пронзительной бессовестностью, что Василий Иванович едва не свалился в заревую озерную воду. И это еще полбеды, потому что трубка, бесценная прогулочная трубка Чапая вывалилась из разинутого рта и беспомощно шлепнулась в воду, даже не помахав хозяину на прощанье рукой. Вот это уже была невосполнимая, почти что стратегическая потеря. Поэтому комдив осторожненько подтянул к себе бамбуковое удилище, изловчился и перепоясал мерзотину с обжигающей кавалерийской оттяжкой. Что сделалось с несчастной земноводной рептилией было не разобрать, но крепчайшее пятиметровое удилище предательски надломилось в нескольких местах и вместо надежной снасти обвисло в руке беспомощной плетью. К величайшему огорчению, дальнейшее ужение рыбы сорвалось нелепейшим образом. Взбешенный жабьим паскудством рыбак выскочил, не владея собой, на песчаный берег и рассыпал весь джентельменский набор известных любезностей, которые у всякого русского человека припасены на подобный непредвиденный случай. Немного пометавшись по берегу озера, он брезгливо пнул сапогом изуродованную бамбуковую палку и хорошим напором замешал древние воды Разлива излишками своей горячей стихии.
Тем временем, в глубоком кармане командирских галифе торжественно заиграл могучий «Интернационал». Заиграл, как обычно, не вовремя, фактически при последней капле, что тоже не прибавило настроения. Чапаев, тем не менее, молниеносно сгруппировался. Он ловко выхватил из штанов телефонную трубку, приставил ее к еще разгоряченному после морского боя уху и по-военному четко отрекомендовался:
- У аппарата, Отче наш, весь во внимании.
- Ты мотню-то застегни, прежде чем боевого генерала из себя на потеху разыгрывать, -- послышался насмешливый голос в трубке. - К сожалению, не могу поздравить тебя с великой победой, но желаю поинтересоваться, ты для чего это божью тварь понапрасну обидел? Никаких беспокойств, как я понимаю, она тебе не доставила, разве что радостно поприветствовала на пороге собственного дома. И откуда у людей на Земле столько ярости? Жрете все без разбору, от зачатков жизни в виде рыбьей икры, до звериной падали. Но истребляя нещадно сей мир, вы рано или поздно до себя доберетесь. И еще слово какое-то дурацкое выдумали, про «гуманизм» рассуждаете. Это все проделки Адама, я давно уже заподозрил, что бесстыжий бездельник шакальим ребром забавлялся.
