Зрителей привлекали его новации, его превосходные актёры. Покоряла атмосфера необыкновенной расположенности и уважения к маленьким зрителям, атмосфера благородства, увлечённости и покоряющей искренности, привнесённая в театр его создателями и руководителями.
Приходящих в театр ТЮЗ встречал радушно и приветливо, не ослепляя блеском парадных помещений. Всё было очень скромно и просто – по-домашнему. Поднимаясь на второй этаж по довольно просторной лестнице, в зал входили сбоку, прямо рядом со сценой. Места уходили вверх крутым амфитеатром и полукругом охватывали сценическую площадку. Она имела ничтожную глубину, всего около двух метров. Так что всё действие происходило «как на ладони» рядом со зрителями. Много выдумки от постановщиков требовала такая необычная сцена.
Амфитеатр заполнен маленькими зрителями. Шум и возня. Но вот медленно, медленно меркнет свет. Зал погружается в полную темноту. Шум утихает. Некоторое время торжественная тишина и темнота. А потом постепенно, постепенно начинается рассвет. Прожектора освещают сцену. И вот мы уже в ином мире, мире спектакля.
На сцене захламлённая комната в замке. Луч света выхватывает кресло. В кресле сидит человек. Огромная книга, словно ширма, почти закрывает его. Видны только тощие ноги, да острые углы локтей. Скрюченные пальцы вцепились в края фолианта. Вдруг книга с грохотом рушится на пол и поверх неё оказывается худющий, длиннющий человек. Не смущаясь, он лёжа продолжает читать. Так начинался спектакль «Дон-Кихот». Прошло почти 60 лет, а картина эта до сих пор живо стоит у меня перед глазами, равно как и весёлый какой-то «извивающийся» танец в сцене колдовства. Дон-Кихота блистательно играл Николай Черкасов (а Санчо Пансо, к слову сказать, в этом спектакле блистательно сыграл Борис Чирков).
Тюзовские постановки, очень живые и подвижные, с обилием музыки и танцев, строились по законам классической драматургии. В основу ставилось построение сюжета. Не было ни каких-то немыслимых «децибелов», орущих и скрежещущих, ни хитроумно-заумных «находок». Основу спектакля составляли не «соль и перец», а добротная пища для ума и души.
Поиски и новации не были чужды театру, но они не разрушали пьесу, не становились самоцелью.
В театре для детей всегда возникает соблазн поставить пьесу-игру, где по замыслу авторов, зрители должны стать участниками общего действа. Были такие попытки и в ТЮЗе, но у меня они, да, наверное, не только у меня, вызывали чувство протеста. В театре хотелось прикоснуться к чужой жизни, хотелось «действия», а не «действа». Участвовать в какой-то, пусть даже очень забавной, игре было неинтересно.
Но ТЮЗ нашёл совершенно особую форму «спектакля-игры», в которой «игровые» элементы не разрушали действия. Так был поставлен в театре спектакль «Том Сойер». Хотя, честно скажу, спектакль этот не сразу нашёл одобрение у некоторых из нас – маленьких зрителей. Наверное, консерватизм «реализма» какое-то время довлел даже над нами.
Новшество заключалось вот в чём. Не только каждое действие, каждую картину предваряла своеобразная пантомима. Артисты – «дети», «играя», строили на сцене из больших, разных по форме, оранжевых кубов очень условные, поначалу даже непонятные, декорации. Потом мимо сцены под бравурный марш проходило весёлое шествие артистов. Все играли на примитивных шумовых инструментах и, пританцовывая или загадочно крадучись, несли плакаты с объяснением места действия: «школа», «кладбище», «пещера» и так далее. После этого всё погружалось в темноту, а затем мастерски подсвеченная осветителем декорация оживала, и начиналось действие.
И свет, и музыка всегда были очень органичны в тюзовских спектаклях. Мы все любили и знали «Осветителя Шашуру». А прекрасную музыку для многих спектаклей написал композитор Стрельников. Он же был неизменным дирижёром маленького оркестра. Оркестровая яма буквально подлезала под первые ряды амфитеатра. Весёлые танцы и задорное пение неизменно участвовали в пьесах, особенно сказочных.
Однако славу «Тому Сойеру» принесла не только неожиданная, новаторская постановка Бориса Зона. В спектакле было собрано созвездие ярких актёров. Они играли так увлекательно, так заразительно, так лихо и от души, что создавали поистине праздничный спектакль. Вообще «праздничность» отличала многие спектакли ТЮЗа.
Незабываемые Том и Гек. Гекльберри Финн в исполнении Пугачёвой был полон многозначительной житейской мудрости. «Оборванец-философ» – задушевный, весёлый, озорной со своей дохлой кошкой. А Том в исполнении Волковой, этот предприимчивый романтик, неистощимый выдумщик и фантазёр.
Мальчики были сыграны так живо, так убедительно, что до сих пор стоят у меня перед глазами.
А хорошенькая Бекки Тэтчер, в исполнении Ваккеровой, которую мы обожали вместе с Томом!
И, наконец, Борис Блинов, который играл индейца Джо так, что мурашки пробирали по коже. Его появление в тёмной пещере заставляло замирать весь зал. И ещё об одном исполнителе хочется упомянуть. Он не был среди ведущих актёров, но его страстная преданность театру, его увлечённость даже небольшой ролью неизменно передавались зрителю. Это Гипси-Хипсей. Почему-то до сих пор помнится его взволнованный порыв, когда, прижимая руки к груди, он кидается к спасённым Тому и Бекки. Эта угловатая, искренняя взволнованность неотступно стоит у меня перед глазами.
Уже будучи взрослым, я перечитал как-то «Тома Сойера», стремясь понять, в чём для многих поколений детишек была низменно привлекательна эта книга. И мне кажется, что главный корень её успеха не столько в живости и достоверности её образов, сколько в том, что книга эта рассказывает детям об очень серьёзных «взрослых» проблемах: о любви, благородстве, романтике, бесстрашии. Рассказывает без сюсюканья, а весело и очень убедительно. И, мне кажется, всё это нашло отражение в тюзовском спектакле.
И ещё об одном невольно задумываешься. Почему в наше время «Том Сойер» не столь, как прежде, привлекает детей. Наверное потому, что современные дети, достигая возраста Тома и Гека, увы, уже гораздо более умудрены жизнью и «проблемы» героев Марка Твена кажутся им наивными. Современным ребятам нужна, вероятно, иная «романтика» – с большим количеством «горчицы и перца».
Я не пишу «исследования» о ТЮЗе, я пишу о «своём ТЮЗе», о том, что видел сам и что мне запомнилось более всего.
Особенно памятны мне постановки тюзовских сказок. Первый спектакль– «Конёк-Горбунок» и особенно «Зелёная птичка».
Но тут мне хочется отвлечься и вернуться в совсем раннее детство к первым, ещё «кукольным» сказкам.
Одновременно с возникновением театра, в котором играли актёры, при ТЮЗе был создан кукольный театр для совсем маленьких дошколят и первоклассников.
Это был «театр Петрушки», то есть куклы одевались на руки (позже создали и театр марионеток, но основным был все же театр Петрушки).
Привела меня на эти спектакли Наталия Леонидовна Дилакторская (ученица моей бабушки – Ольги Иеронимовны Капица). Наташа Дилакторская несколько лет работала в педагогической группе ТЮЗа. Сама писала для детей, была участницей созданного Ольгой Иеронимовной кружка детских писателей при институте им. Герцена.
Театр Петрушки размещался в большой комнате. Сцена, как было положено для кукольного театра, выгораживалась ширмами. Декорации были простыми, реквизит нехитрым. Но, самое главное, пьесы в театре шли превосходные, очень «кукольные». Выделялись среди них пьесы Маршака «Кошкин дом», «Петрушка-иностранец», «Багаж». Очень любил я также «Макса и Морица» по Бушу. Любопытно отметить, что нарочитая простота кукольных спектаклей очень стимулировала самодеятельное детское творчество – кукольные театры становились любимой игрой.
Душой тюзовского театра Петрушки естественно был Евгений Деммени. Сам виртуозный кукловод, он был одновременно и главным постановщиком кукольных спектаклей.
В дальнейшем Деммени создал свой отдельный – Ленинградский кукольный театр. К сожалению, мне не довелось побывать на спектаклях театра Деммени. Но однажды я попал на сольный концерт самого Деммени. Это было что-то необыкновенное. Куклы обретали душу. Надетые на руку, они являли индивидуальность, выразительность, непостижимую пластику движения. Я никогда не забуду, как куклы выполняли серию разнообразных танцев. Пары танцевали краковяк, польку, вальс. Я не помню всех танцев, но запомнил ощущение чуда, когда куклы, «лишённые ног», создавали доподлинный рисунок танца. А главное, с вами всё время был мастер кукловод, вам передавалась его индивидуальность, вы чувствовали его почерк. Руки Деммени – это совершенный инструмент. Недаром в фойе театра хранится слепок руки мастера. Для меня на концерте Деммени окончательно разрешился спор двух направлений в кукольном театре – «Образцовский приём» и направление «Классического театра Петрушки». В спектаклях Образцова, весёлых, ярких и остроумных, которые я очень люблю, меня всё же преследует ощущение обезличенности, «индустриальности» постановки. Сборно-разборные хитроумные куклы, которыми порой управляют несколько человек (а если куклу ведут несколько человек, у неё неизбежно произойдёт «раздвоение души»). Всяческие механические изобретения, усовершенствующие движения и мимику. Всё это, может быть, соответствует духу времени, но утрачивается «тепло человеческих рук», спектакль обретает черты механического театра. Между тем как в «классическом» Петрушке путь от актёра к зрителю значительно проще и, главное, индивидуальнее. Даже в сольных номерах Образцова зачастую больше «выдумки» (конечно, оригинальной и остроумной), нежели виртуозности вождения.
