После спектакля участники с замиранием сердца ждали прихода Александра Александровича. Все понимали, что грозы не миновать, – а он умел быть строгим с ребятами, и мы это знали хорошо! Когда Александр Александрович вошёл, все стояли, опустив головы, все понимали, что каждый был виноват. И вдруг Брянцев похвалил мальчика, игравшего старика, за находчивость, а нам изобразил, какое у нас на сцене у всех было в тот момент выражение лица. Обстановка разрядилась, все стали смеяться после пережитого ужаса, и одна только девочка заплакала, сказав, что «ей до сих пор страшно, как он мог решиться на такое!»

В 1949 году я выступала вместе с артистом театра Вахтангова Анатолием Осиповичем Горюновым в Пушкинские дни, читая в концертном исполнении «Сказку о рыбаке и рыбке». Он читал от автора и за старика, я читала за старуху и золотую рыбку. Я всегда вспоминала брянцевский студийный спектакль. Прошли Пушкинские дни, а мы до последних дней жизни Горюнова выступали с этим концертным номером. И он, смеясь, всегда говорил мне: «А хорошо Александр Александрович поработал для нас!» Я много и восторженно рассказывала ему о спектакле в студии.

И совсем недавно, когда в Москву приехал на гастроли греческий театр, я, посмотрев трагедию Еврипида «Медея» и «Электру» Софокла, вспомнила прекрасную работу Брянцева в студии, так как «греческий хор» напомнил мне хор-море, хор-природу в спектакле «Сказка о рыбаке и рыбке».

– Девочки, главное запомнить, в каком году был написан «Вильгельм Телль»!

– В 1804-м, и запомни, что это была его последняя законченная пьеса, так как он умер в 1805-м, – ответила Шура.

– Но ведь он ещё после писал «Деметриус» о русском самозванце?

– Слушай, я тебе толком говорю, «Вильгельм Телль» закончил, а о Лжедмитрии не успел, – говорила Шура.

– Ой, девочки, какая счастливая Охитина, – всё знает!

– Ладно, не мешайте, перестаньте тараторить, – уже сердилась Шура Охитина, одна из лучших учениц по литературе.

– Пугачёва, ответь, правда, что Брянцев будет сегодня на уроке?

– Правда, и обязательно тебя спросит, что сказал Чернышевский о поэзии Шиллера.

– А что? – приставала уже к Капе Таня. Не получив ответа, она грустно заметила, – как странно, что в спектакле будут заняты одни только девочки!

– Кто тебе сказал, Волкова?

– Я слышала, Александр Александрович сам это говорил Макарьеву.

– Девочки, послушайте, как здорово говорил Герцен о Шиллере: «Суха душа того человека, который в юности не любил Шиллера, завялаутого, кто любил, да перестал!»

– Во здорово! – воскликнула Шура.

– Не перебивай, слушай дальше, а дальше он добавлял: «Да, надобно перечитывать великих поэтов, и особенно Шиллера, поэта благородных порывов, чтобы поймать свою душу, если она начнёт сохнуть! – читала Капа.

– Александра, а ты что сидишь и мечтаешь? Ты что, всё уже знаешь? – теребила Таня Охитину.

– Не всё, но знаю многое, думаю, на четвёрку отвечу наверняка, если только Александра Александровича не будет, а если придёт тогда могу и срезаться.

– Не могу вспомнить, что Макарьев говорил о дне Симона-Иуды, – лениво спросила Волкова, отрываясь от книги.

– Так ты посмотри в книгу, а то мечтаешь и ничего не понимаешь. О чём ты думаешь?

– Ах да, вот же: «День Симона-Иуды 28 октября, пора осенних бурь. По древнему поверью, в этот день озеро ждёт человеческой жертвы». Не знаю, кого озеро ждёт, но я сегодня буду жертвой не озера, а урока по литературе.

– Девочки, девочки, вот смешно, слушайте: «Лысуха, – быстро читала Капа, – большая чёрная водяная курица с белым гладким наростом на голове и с перепонками на ногах», надо же, водяная курица, я даже не знала, что такая существует.

– А какое это имеет отношение к Шиллеру? – уставившись на Капу, пронзительно закричала Шура.

– Да что ты кричишь? На, читай, видишь, охотник Верни говорит:

А Брянцев такое уж не пропустит, обязательно спросит «а что такое лысуха?» – Ну, и что тогда?

– А я бы хотела играть Берту фон Брунек – австрийскую дворянку! – мечтательно заявила одна из подружек, голубоглазая маленькая полька, но не успев закончить фразы, вскочила и шёпотом прошелестела: Девочки! Макарьев!

Леонид Фёдорович быстрой и лёгкой походкой вошёл в класс. Леонид Фёдорович Макарьев, преподаватель литературы в студии, был уже актёром в Петроградском ТЮЗе, а впоследствии стал режиссёром и драматургом. Макарьева в студии все любили, а некоторые девочки его обожали.

В общежитии студии им. Лилиной жили только девочки и, главным образом, полусироты и сироты. В студии были разные отделения: драматическое, музыкальное, танцевальное, в которое входили занятия по пластике, ритмике и характерному танцу, отдел живописи и скульптуры. Ребята, смотря по способностям, распределялись по отделениям. Дополнительно к этим занятиям были введены уроки по литературе, теории музыки, урок «музыкального слушания», уроки фехтования, хорового пения. Эти уроки были обязательны для всех отделений.

В студии было много приходящих ребят, но основой студии, так сказать, стержнем её, были девочки, жившие в общежитии. С ними больше всего занимались, на них больше всего обращали внимания.

Жили мы интересной и увлекательной жизнью. Нас не смущало, что кормили нас плохо, хотя и сытно, хлеба нам давали уже вдоволь, жарились котлеты на жиру и масле, а не на рыбьем жире. Правда, котлеты редко были мясные, больше из картофеля и капусты, но мясо часто появлялось в размельчённых кусочках в супе, даже давали сладкое без сахарина: компот, кисель, а по праздникам – пироги. Но вопрос еды в эти годы нас не занимал, мы были слишком заняты. Главное сыты, а как и чем – это ерунда. Был бы интерес в жизни! А интересов было много.

– Итак, друзья, на чём мы остановились? – спросил Леонид Фёдорович, входя в класс.

– Вы говорили, что Шиллеру в «Вильгельме Телле» удалось изобразить подлинным героем народ, – пролепетала Капа.

– А почему же он назвал пьесу «Вильгельм Телль»? – вынимая книги из портфеля, продолжал говорить Макарьев.

Ответить не успели, так как открылась дверь и появился Александр Александрович. Все встали, но что-то булькнуло внутри и покатилось к ногам. «Душа ушла в пятки, – подумала Капа, – неужели не вернётся на место?» И от этой мысли ей стало смешно.

– Ты что улыбаешься, Пугачёва? – прошептала Таня. – Это же неприлично!

Брянцев извинился перед Макарьевым, что он помешал, но попросил разрешения раздать ребятам листки для письменной работы.

– Надо торопиться, я с будущей недели приступаю к постановке вплотную.

Занятия по литературе шли в помощь к будущему спектаклю.

– Очень хорошо, Александр Александрович, – ответил Макарьев. – Шура, раздай листки!

О чём говорил Брянцев с Макарьевым, мы уже не слышали, так как все мысли были направлены на то, что в листках.

– Таня, читай громко каждый вопрос, который написан на листах, а потом уже раздавай по очереди, начинай справа, – сказал Брянцев.

Все замерли. Таня начала читать громко и внятно:

– Кто являлся действительным героем пьесы Шиллера «Вильгельм Телль»? Кто намечался после убийства императора Альбрехта на престол, в какой картине и кто именно говорил об этом? За что боролся народ в пьесе Шиллера «Вильгельм Телль»? Какова природа страны в пьесе? И почему именно Шиллер выбрал местом действия такую природу?

Голос Тани становился всё глуше, иногда она значительно взглядывала на нас.

– Когда природа помогала народу? В какой сцене и кто из действующих лиц говорит об этом? – продолжала Таня. – Кто первый из действующих лиц спросил: «Свободны мы?»

Листы быстро разбирались, и каждый исполнитель с головой уходил в заданный ему вопрос. Пьесу мы знали почти наизусть. Мы с Макарьевым тщательно её разобрали, но сейчас всё путалось в голове. Александр Александрович вышел вместе с Макарьевым.