«…Восемнадцать месяцев я провел во тьме. Восемнадцать месяцев, просыпаясь утром, я не знал, доживу ли до завтрашнего дня. Восемнадцать месяцев я жил лишь верой, что справедливость восторжествует, что силы демократии победят и гордый народ этого маленького острова завоюет себе желанную свободу. И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминал о тебе — той девушке, что дважды спасла мне жизнь.

Марисала, я полюбил тебя с первой нашей встречи. Слишком много времени понадобилось мне, чтобы понять: это и есть любовь, глубокая, сильная и истинная. Я люблю тебя, и мне неважно, как ты выглядишь и во что ты одета (для меня ты — прекраснейшая женщина в мире). Я люблю твою гордость, благородство, великодушие. Мне нравится, что ты всегда готова отстаивать свое мнение, что ты не можешь спокойно видеть несправедливость…»

За Линдой тихо закрылась дверь, но Марисала даже не заметила ухода подруги. Она рыдала: слезы счастья ручьем текли по щекам.

Лайам ее любит! И снова пишет… пишет к ней и для нее.

…Марисала, я никогда не рассказывал тебе об этом… Дело в том, что меня пытали. Следователи из тайной полиции расспрашивали меня о силах Сопротивления — о тебе, Марисала, и твоих товарищах. Они полагали, что мне многое известно, и изобретали самые страшные мучения, чтобы заставить меня заговорить.

Но я почти ничего не знал — а если бы и знал, они не услышали бы от меня ни слова. Я смеялся им в лицо и говорил: «Вам не сломить меня! Я выживу! Я выберусь отсюда и расскажу миру о ваших преступлениях!» Но одна ненависть не смогла бы поддержать меня в часы нечеловеческих испытаний. Меня спасала надежда — надежда, что когда-нибудь я вновь увижу солнечный свет и твою улыбку. Я вспоминал о тебе, и эти воспоминания помогали мне выжить.

Но однажды враги сломили мою волю.

Меня вывели на залитый солнцем двор. В этот раз не били и не задавали вопросов. Капитан объявил, что у стен тюрьмы была поймана какая-то девушка: она пыталась проникнуть внутрь, чтобы передать мне еду и записку.

Я понял, что он говорит о тебе. Кто еще это мог быть? Я требовал, чтобы мне дали с тобой поговорить, но капитан расхохотался мне в лицо и заявил, что девушка убита в схватке с охранниками. А потом я увидел тело, распростертое в пыли… Я рванулся к нему, но охранники не дали мне подойти близко.

Они не позволили мне взглянуть девушке в лицо — но я был уверен, что это ты. Что они убили тебя.

Той ночью я лежал один на сыром и холодном полу, моля Бога о смерти. Я был совершенно сломлен. Ты умерла, и я потерял надежду.

Но опустевшее сердце не перестало биться. А через четыре дня отряд повстанцев, во главе которого стояла ты, Марисала, взял тюрьму приступом и освободил нас всех.

Ты была жива! Не ты погибла в тот страшный день! Другая девушка — чья-то дочь, сестра, невеста, чьи-то навек разбитые надежды… Но не ты.

Я провел в тюрьме полтора года, но эти четыре дня оставили в душе самый страшный след. Ибо без надежды жить невозможно.

Сегодня я надеюсь, что ты, наконец-то, вернешься ко мне. Марисала, я не могу больше молчать! Я выхожу на улицу и кричу тебе с газетных страниц: «Марисала, пожалуйста, вернись ко мне!» Ты слышишь, меня, вернись!

Марисала положила газету на стол. Встала и аккуратно застелила постель. Оделась. Накинула плащ. Взяла сумку.

Она возвращалась домой.

Едва слышный скрежет ключа в замке. Лайам повернул голову. Кто это? Гектор и Инес? Нет, они на весь день уехали в Хартфорд, к кузине Инес — показать ей малыша.

Это Марисала! Господи, пожалуйста, пусть это будет она…

Марисала стояла на пороге.

Знакомая безразмерная футболка, кожаная куртка и вытертые джинсы с дырами на коленях. Волосы растрепаны, на бледном лице — следы слез. Но никогда еще Марисала не казалась Лайаму столь прекрасной.

Он даже не поздоровался. Просто вскочил и, боясь поверить в чудо, стремглав бросился к ней.

— Я люблю тебя!

Марисала улыбнулась. На ресницах блеснули слезы — и она не пыталась их скрывать.

— Знаю. Я прочла об этом в «Глобе».

— Видишь, я победил себя, — тихо произнес Лайам. — И это только начало. Я напишу книгу обо всем пережитом. Обещаю тебе. Конечно, это не Бог весть какое обещание…

— Для меня этого достаточно.

— Я боюсь, — прошептал Лайам, поникнув головой. — Просто до смерти напуган. Что, если, заговорив, я уже не смогу остановиться? Что, если страшные воспоминания, столько лет хранимые под спудом, вырвутся наружу и погребут меня под собой?

— Не бойся, я тебя откопаю.

Лайам рассмеялся.

— Конечно! Бог свидетель, тебе уже приходилось вытаскивать меня из-под земли!

— Я никогда тебя не покину, — прошептала Марисала. — Если хочешь, я буду сидеть с тобой рядом, пока ты работаешь. А по ночам буду отгонять от тебя кошмары… если захочешь.

— Уже хочу.

И словно не было этих двух страшных дней — Марисала снова в его объятиях, и на губах ее Лайам ощущает соленый привкус слез.

Он целовал ее со все возрастающей страстью, и наконец Марисала, рассмеявшись, смело протянула руку и коснулась воплощения его мужской силы.

— Вот это мне по душе! — со смехом воскликнула она. — Теперь я вижу, что ты и вправду по мне скучал!

Лайам был поражен — он не ожидал от Марисалы такой смелости. До сих пор она была робка и пассивна во всем, что касалось интимной близости.

Марисала подняла сияющие глаза — но улыбка исчезла с ее лица, как только она заметила его изумление.

— Извини, — поспешно воскликнула она. — Я не думала… Я не хотела…

— Марисала! — Он поднял ее голову за подбородок и заставил взглянуть себе в глаза. — И ты могла подумать, что мне это не нравится? Тебе нет нужды сдерживать свои желания. Прикасайся ко мне где хочешь и как хочешь — я буду только счастлив!

Глаза Марисалы снова наполнились слезами.

— Но я думала…

— Я знаю. Ты думала, что тебе придется переломить себя и сделаться другой. Ты думала, что не нравишься мне такой, как ты есть. Что я хочу того же, что и Сантьяго, — превратить тебя в безликое серое существо, не смеющее и рта раскрыть рядом с мужчиной!

Лайам прервал свою речь и прильнул к ее губам в поцелуе.

— Как жаль, что я не понял этого раньше! — продолжал он, с сожалением отрываясь от ее солоноватых губ. — Ведь чувствовал — что-то неладно. Ты так странно себя вела, и я подозревал, что ты…

И он снова впился в ее нежные губы.

— Мне нужна ты. — Он повернул ее лицом к большому зеркалу. — Смотри. Мне нужна только эта девушка. И никто другой. Растрепанная девчонка в рваных джинсах. Студентка медицинской школы. А в будущем — лучший врач свободной страны Сан-Салюстиано.

Он встряхнул ее за плечи, и Марисала счастливо рассмеялась.

— Любовь моя, возможно, с точки зрения Сантьяго ты не подходишь на роль идеальной жены. Но ты ведь не за него выходишь! А за меня. Марисала, ты выйдешь за меня замуж?

Марисала взглянула в зеркало. Вид у них обоих, надо сказать, еще тот… Марисала — взъерошенная, растрепанная, помятая, словно скатилась кувырком с высокой горы. У Лайама — осунувшееся лицо, красные от бессонницы веки, глубокие тени под глазами. Но улыбка его была искренней и светилась надеждой на счастье.

— Тебе не обязательно менять фамилию, — продолжал он. — Да я сам могу взять фамилию Боливар, если ты сочтешь, что так лучше! Мы оба молоды и можем подождать с детьми, пока ты не закончишь учебу. Если же ты вовсе не хочешь детей… Не знаю. Мне хотелось бы двоих-троих сорванцов, но, если это сделает тебя несчастной, я готов уступить. Ведь истинная семья — это союз любящих, которые готовы уступать друг другу… Но ты что-то притихла. Марисала, не пугай меня! Я ведь уже знаю, что такое затишье предвещает грозу!

Он повернулся к ней и внимательно вгляделся ей в лицо.