Марисала не просто пережила войну — она сражалась наравне с мужчинами. Эта хрупкая девушка с львиным сердцем нашла свое место в огне и дыму сражений и стала одним из отважнейших бойцов армии Сопротивления.

Однако, если не считать шрама, внешность Марисалы совсем не изменилась. Она по-прежнему выглядела на пятнадцать лет.

И Лайама по-прежнему мучительно влекло к ней.

Тогда, семь лет назад, он не позволил себе поддаться страсти. «Я на восемь лет ее старше, — говорил он себе. — Я — взрослый мужчина, а она — еще ребенок». И Лайам запер свое чувство в недоступных глубинах сердца, заставил себя забыть о влечении к юной племяннице Сантьяго, убедил себя, что не чувствует к ней ничего, кроме дружбы и благодарности.

Ему действительно удалось забыть…

До той минуты, как он увидел ее в аэропорту.

В этот миг ему понадобилась поистине железная сила воли, чтобы не заключить ее в объятия и не прильнуть к ее губам.

Боже, как он хотел ее поцеловать!

Но он не мог. Не сейчас. Он дал слово. Теперь, хочет он того или нет, он стал опекуном Марисалы.

— Скажи Сантьяго, что ты не согласен! — потребовала Марисала.

Боже, хотел бы он, чтобы это было так легко!

— Я уже согласился.

— Скажи ему, что передумал.

— Марисала, я дал слово. В конце концов от тебя не требуется ничего сверхъестественного…

Лайам убеждал не столько Марисалу, сколько самого себя. Пока он не осмеливался рассказать ей о главной просьбе Сантьяго. По мнению старика, Лайам лучше кого-либо другого мог объяснить Марисале, что ей пора забыть о войне и учиться вести себя как воспитанная юная леди, а не как командир взвода. Лайам должен научить ее всему, чем владеют цивилизованные женщины: умением модно одеваться, выигрышно преподносить свою внешность. И прежде всего — держать язык за зубами.

— Раз в неделю мы будем обедать вместе, в остальное время созваниваться…

— И докладывать, где я была, чем занималась и особенно — с кем. — Марисала с мученическим видом закатила глаза. — Будь я мужчиной, он бы со мной так не поступил!

— Совершенно верно, — согласился Лайам. — Но, знаешь, трудно отказаться от старых…

— Четыре года, — прервала его Марисала, — я сражалась за свободу Сан-Салюстиано. За свободу для всех — а не только для дядюшки, которому взбрело в голову учить меня уму-разуму! Лайам покосился на терпеливо ждущую женщину за конторкой.

— О политике поговорим как-нибудь в другой раз. Теперь давай решим, что же мне с тобой делать.

Трудно было придумать более неудачную формулировку! Марисала немедленно бросилась в атаку.

— Что тебе со мной делать? — переспросила она. — Ничего. Садись-ка, дружище, в машину и поезжай по своим делам. А со своими проблемами я разберусь сама. — Гордо вздернув подбородок, Марисала повернулась к конторке. — Скажите мне, пожалуйста, названия тех мотелей… где они там?

— Послушай, у меня есть отдельная спальня. Почему бы тебе не пожить пару дней у меня? — Еще не договорив, Лайам понял, что совершает ужасную ошибку. Ему и так будет нелегко видеться с Марисалой — даже раз или два в неделю. А уж жить с ней в одной квартире…

«Но ведь это ненадолго», — успокоил он себя.

Марисала повернулась и смерила его убийственным взглядом.

— Откуда такой энтузиазм? — поинтересовалась она.

— Ну… — Он поспешно решил отступить. — Впрочем, конечно, если ты поселишься у меня, даже на несколько дней, это могут неправильно понять.

Марисала подняла бровь.

— Если помнишь, в джунглях мы полгода прожили в одной хижине.

Так и было. Три месяца он валялся в постели, изнемогая от ран, и едва понимал, где он и что с ним; оставшиеся три месяца тщетно убеждал себя, что не чувствует к этой девушке, выходившей его, ничего, кроме братской привязанности.

Разумеется, Лайам понимал, как выглядит их сожительство в глазах окружающих. По затерянному в горах селению расползались сплетни. Не желая компрометировать Марисалу, Лайам решил спать снаружи, под тентом — но Марисала со свойственной ей прямотой объяснила, что слухи ей только на руку: всеобщее убеждение, что она — «женщина американца», избавляет ее от непрошеного мужского внимания.

— Я не хочу, чтобы Сантьяго думал…

— Единственное желание Сантьяго — чтобы я обзавелась мужчиной, забеременела, выскочила замуж и поскорее слезла с его бедной старой шеи! Могу поклясться, отправляя меня в Бостон, он надеялся, что ты станешь для меня чем-то больше «опекуна» — если ты понимаешь, о чем я.

Лайам прекрасно понимал, о чем она. Действительно, Сантьяго хотел, чтобы Лайам стал наставником Марисалы — но едва ли наставником в науке любви.

Марисала придвинулась ближе и таинственно понизила голос:

— Я так и представляю, — прошептала она, — как Рафаэль, помощник дядюшки, пробирается ночью к тебе в дом и продырявливает все твои презервативы!

— Марисала! — Лайам залился краской и поспешно отвернулся, чтобы Марисала не догадалась, как подействовала на него ее вольная шутка. Он повернулся к администраторше общежития: — Послушайте, вы уверены, что ничего не можете сделать?

Женщина, уже углубившаяся в другие дела, подняла голову и рассеянно взглянула на него.

— Для студентов, у которых проблемы с общежитием, мы открыли гимнастический зал. Если у вашей подруги есть спальный мешок, она может остаться там на несколько ночей, пока не подыщет себе что-нибудь другое.

— Она — не моя подруга, — возразил Лайам.

Марисала отступила на шаг назад. Почему он так боится, что кто-нибудь сочтет их любовниками? И почему ее это так задевает?

— Я — его подопечная, — объяснила она. — Ну уж нет! — фыркнул Лайам.

Марисала вопросительно взглянула на него.

— Хорошо, какое название ты предлагаешь?

— Не знаю. Только не «подопечная». Слишком старомодно звучит.

— А это и есть старомодно. — Марта повернулась к администраторше, призывая ее в свидетели. — Много ли вы знаете двадцатидвухлетних женщин, у которых есть опекун?

Женщина растерянно заморгала.

— Ну, знаете, у некоторых наших иностранных студентов есть спонсоры или наставники…

— Вот! — Лайам прищелкнул пальцами. — Наставник. Это я и есть.

— Ну нет! — покачала головой Марисала. — Держу пари, Сантьяго имел в виду нечто гораздо более… э-э… многозначительное.

Марисала хотела посмотреть, покраснеет ли он и на этот раз. Никогда она не подозревала, что Лайам — такой… Как это называется по-английски? Такой чопорный. В джунглях Сан-Салюстиано он очень мало заботился о чужом мнении! Впрочем, это было давно. И за много миль отсюда — как будто на другой планете. А здесь живут его друзья, коллеги…

Может быть, у Лайама есть подруга, которой будет неприятно присутствие Марисалы — даже в отдельной спальне…

Марисала взглянула ему в лицо, пытаясь понять, что стоит за его упорством — и вдруг замерла, пораженная выражением его ясных синих глаз.

— Многозначительное? — повторил он. — Чего ты добиваешься от меня?

Голос его звучал мягко, но от него мороз пробежал по коже, а в глазах, устремленных на нее, полыхал пламень желания. Марисала не раз ловила такие взгляды других мужчин — но никогда так не смотрел на нее Лайам.

— Не дави слишком сильно, cara, — тихо произнес он, — иначе получишь то, чего не ожидаешь. Я — твой опекун, но я ведь только человек!

На этот раз Марисала залилась краской и попыталась скрыть свое смущение шуткой:

— Хорошо, назовем тебя дрессировщиком. Из тех, что дрессируют диких зверей для киносъемок.

Лайам рассмеялся — однако взгляд его остался прежним.

— Пойдем, зверюшка, у меня меньше чем через час важная встреча. Времени в обрез.

Марисала поблагодарила администратора и последовала за Лайамом к машине.

На улице сияло солнце, заливая университетский комплекс ярким, безжалостным светом. Марисале казалось, что рядом с ней, в неподвижном горячем воздухе, все еще звучат слова Лайама. «Не дави слишком сильно, cara, иначе получишь то, чего не ожидаешь».