Эта широкая канава была грязным мазком на пейзаже. Но если не считать желтых водоворотов, собирающихся и пенящихся в медленно плывущих грудах упавших где-то в верховьях бревен, эта река была непроницаема и сливалась с местностью, словно лист олова, покрашенный в коричневый цвет. Отвратительная, как содержимое выгребной ямы.

Проходя через этот край, Инман критиковал все его особенности. Почему он решил, что это его страна и что за нее стоит воевать? Объяснить это можно было только невежеством. А сейчас он считал, что единственное, за что стоит воевать, — это его право спокойно жить где-нибудь на западном рукаве Голубиной реки, на склоне Холодной горы, вблизи от истока Камышового ручья.

Он думал о родной земле, о всех ее преимуществах, о воздухе, прозрачном и холодном в течение всего года. О пирамидальных тополях с такими огромными стволами, что казалось, это паровоз поставили стоймя. Он размышлял о том, как доберется домой и построит хижину на Холодной горе так высоко, что там не будет ни души и можно будет слышать осенью только печальный крик козодоя, пролетающего в облаках. В таком тихом месте, при такой тихой жизни ему даже не понадобились бы уши. И если бы Ада пошла с ним, то, может быть, у него появилась бы надежда, настолько призрачная, что ее было бы почти не разглядеть, на то, что со временем его отчаяние сточится до точки совсем крохотной, словно его и не было вовсе.

Но хотя он искренне верил, что если долго и упорно думать о чем-то, то это в конце концов может осуществиться, последняя мысль никогда не становилась явью, как бы он ни старался. Надежда, которая теплилась в его душе, была не ярче пламени тонкой свечки, как если бы кто-то зажег ее на вершине горы, а он пытался бы идти на ее свет.

Он все шел и шел. Вскоре наступила ночь, и в разрыве облаков показалась луна. Он натолкнулся на дорогу, которая заканчивалась у берега реки; на ее обочине почти у самой воды стоял шест с табличкой: «Паром. $5. Кричите громче».

Крепкая веревка тянулась от толстого столба по воде и исчезала в ней, а потом снова поднималась из воды у другого столба на противоположном берегу. Там был причал, а рядом над водой стоял дом на сваях. В окне горел свет, из трубы шел дым.

Инман крикнул, и тут же на пороге появился человек, махнул рукой и исчез в доме. Однако вскоре он снова появился, уже из-за дома, таща за веревку выдолбленное из бревна каноэ. Лодочник вывел его на глубину, забрался внутрь и направил, гребя с усилием против течения, на более спокойную воду, которая текла близ берега. Течение все-таки и там было сильным, и лодочник усердно греб, согнув спину, до тех пор пока не стало казаться, что он решил просто плыть дальше и вот-вот скроется из виду. Однако прежде чем исчезнуть из поля зрения, он выпрямился на сиденье и позволил течению нести себя вниз под углом к противоположному берегу, слегка работая веслом, сберегая силы, лишь едва касаясь поверхности воды, чтобы держать курс. Старое каноэ было выбелено солнцем, так что, когда луна, пробившись между облаками, залила все своим призрачным светом, грубо оструганные бока его заблестели, как мятое олово.

Когда каноэ приблизилось к берегу, Инман увидел, что им управлял не паромщик, а круглолицая девушка. Она была черноволосой и смуглой, и Инман предположил, что в ее жилах есть примесь индейской крови. На ней было домотканое платье, в лунном свете оно показалось ему желтым. У нее были сильные руки, мускулы на предплечьях так и перекатывались при каждом движении веслом. Черные волосы были распущены по плечам. Девушка насвистывала, подплывая к берегу. У берега она шагнула босой ногой в мутную воду и, потянув каноэ за веревку, прикрепленную к носу, вытащила его на берег. Инман достал из кармана пятидолларовую банкноту и протянул ей. Она даже не пошевелилась, чтобы взять ее, только посмотрела с нескрываемым отвращением.

— Я не подам жаждущему и черпак воды из этой реки за пять долларов, не то что перевезти через нее, — сказала она.

— На доске написано, что переправа стоит пять долларов.

— Это что, выглядит как паром?

— Так паром здесь ходит или нет?

— Ходит, когда папа здесь. У него паром такой большой, что может провезти упряжку лошадей с экипажем или телегой. Он тащит его через реку на этой веревке. Но с тех пор как река поднялась, он не работает. Ушел на охоту, пока вода не спадет. А пока я назначаю самую большую цену, какую человек может заплатить. Так я зарабатываю на воловью кожу, чтобы сделать из нее седло. А как сделаю седло, так начну копить деньги на лошадь, а когда куплю лошадь, я положу на нее седло, повернусь спиной к этой реке и уеду.

— Какое у нее название? — спросил Инман.

— Да это же громадина Кейп-Фир, что же еще, — удивилась девушка.

— Ну, а с меня ты сколько возьмешь, чтобы перевезти на тот берег? — спросил Инман.

— Пятьдесят долларов, — сказала девушка.

— А если двадцать?

— Давай.

Прежде чем они сели в лодку, Инман заметил большие пузыри, поднимающиеся со дна к поверхности воды в тридцати футах от берега. Они сверкали в лунном свете, когда лопались, и двигались в направлении противоположном течению реки примерно со скоростью идущего шагом человека. Ночь была безветренная и тихая, слышался только плеск воды, да на соснах стрекотали цикады.

— Ты видишь это? — спросил Инман.

— Ага, — отозвалась девушка.

— Кто это пускает пузыри?

— Трудно сказать, оно живет на дне реки.

Вода бурлила так сильно, как будто в этом месте тонула корова, испуская последний вздох. Инман с девушкой стояли и наблюдали, как пузыри постепенно поднимались вверх по реке, пока луна не скрылась за скоплением облаков и их не стало видно.

— Может, зубатка роет речное дно в поисках еды, — сказала девушка. — Если такая рыбина проголодается, она может даже убить дикую индейку Я однажды видела одну размером с борова. Ее выбросило мертвую на песчаную отмель. Усы у нее были что длинный кнут.

Инман представил, каким могло быть существо, выросшее в этой реке. Чудовищная мягкотелая рыбина с мясом дряблым, как свиной шпиг. Он подумал, какой разительный контраст между таким созданием и маленькой форелью, обитающей в верхних притоках Голубиной реки, куда стекает вода с Холодной горы. Они редко бывали длиной больше ладони. Яркие и твердые, как серебряная пластинка.

Инман снял с плеча свои мешки, положил их в каноэ и сам расположился на носу. Девушка забралась в каноэ вслед за ним и с силой вонзила весло в воду. Она гребла уверенной рукой, держа прямо по курсу, налегая на весло в конце взмаха, а не перекидывая его с одной стороны на другую. Плеск от брызг заглушал даже пронзительный стрекот цикад.

Девушка усердно гребла против течения, чтобы добраться вверх по реке до того благоприятного места, где было более спокойное течение возле берега. Она развернула каноэ, перестала грести и поставила весло в воде стоймя, наподобие руля. Затем направила лодку под углом, чтобы, используя течение, вывести ее на середину реки. Луна скрылась в облаках, земля за речным берегом скоро исчезла, и они поплыли вслепую в мире черном, словно в брюхе у коровы. Явственно слышимые над водой, до них доносились голоса с восточного берега. Неизвестно, кому они принадлежали. Инман сомневался, что у людей из городка было столько упорства, чтобы преследовать его так далеко.

Все же он повернулся и сказал шепотом:

— Лучше бы нас не заметили.

Но в этот самый момент, взглянув вверх, он увидел край луны, выплывавшей из облаков. Вскоре она появилась целиком в маленьком лоскутке чистого неба. Выбеленный солнцем бок каноэ засверкал, как маяк на темной воде.

Послышался тихий звук, словно кто-то провел ногтями по рубчикам вельвета, за ним более громкий. Затем раздался оружейный выстрел.

«Уитворт», — подумал Инман.

В корме каноэ у ватерлинии появилась дыра. Коричневая вода потекла в нее тревожным ручейком толщиной со струю коровьей мочи. Инман посмотрел на берег и увидел в лунном свете группу из полудюжины человек. Некоторые из них принялись стрелять из револьверов, но пули не долетали до каноэ. Человек с ружьем, держа его дулом вверх, шомполом забивал новый заряд. Единственное, что пришло в голову Инману, — эти люди воспринимали погоню за ним как своего рода охоту на негра, как спорт; иначе они давно бы вернулись в город.