Лысый, с восторженным выражением лица бросился к одной из дверце домика на колесах, забыв даже снять оружие с плеча. Широко открыв ее, сунулся было внутрь, но тут же вылетел обратно с плаксивым воплем, пытаясь руками остановить бьющую из разбитого носа кровь. Следом выбежал молодой парень, не старше тридцати лет, с развитыми мускулами на руках, широкими плечами и кавказскими чертами лица. Лицо, перекосившееся от страха и ненависти, казалось некрасивым, но сейчас меня это даже не заботило. Больше испугало, что взгляд его остановился на мне. С автоматом в руках его кулаки были не страшны. Испугался, что придется стрелять в него, ничем этого не заслужившего.

- Мразь! – выкрикнул он, хватая прислоненный к стенке железный прут, и замахнувшись в мою сторону. Видя его мускулы, ни секунды не сомневался, что достаточно одного удара, чтобы проломить мне череп. Приклад ткнулся в плечо и я, прицелившись в ногу, все судорожно перебирал, что можно сделать, сказать, чтобы остановить, спасти и себя и его, не проливая ничью кровь.

Выстрел грохнул неожиданно даже на общем фоне пальбы. Лицо кавказца перекосилось от боли, когда плечо дернулось, и сквозь него прошла пуля, вырвав порядочный кусок кожи с мясом. От силы удара и неожиданности он упал на колени, здоровой рукой успев упереться и не свалился плашмя. В следующую секунду к нему подбежал Лысый, с абсолютно диким видом из-за измазанной кровью морды, в добавок к разбитому носу, смятому и посиневшему. Почти визжа от обуревавшей его ненависти, он с разбега ударил в живот раненного, свалив его на спину.

- На кого руку поднял! – ревел каратель, при каждом звуке брызгая изо рта кровью и слюнями, - На хозяина своего руку поднял! Урод! Убить тебя, тварь, мало, - и каждый выкрик сопровождался новыми ударами ноги.

Кавказец пытался только сжаться, прячась от ударов, чем приводил Лысого в еще большее бешенство и вызывая новые пинки. Наконец, прижав горло жертвы своей ногой, почти сломав челюсть, каратель, стащил с плеча автомат и прицелился тому в живот. Я стоял всего в шаге от них, настолько пораженный увиденным, что не пытался даже помешать, хорошо, впрочем, понимая, что тем самым все равно обрекаю не только этого человека, но и себя на смерть. Слишком много этих самых карателей вокруг, чтобы пытаться сбежать.

- Даю тебе шанс, придурок, - процедил Лысый, не общая даже внимания. На то, что кровь продолжает идти из разбитого носа, - моли о пощаде, сейчас! Тогда сдохнешь быстро! Понял, козел!

Кавказец, даже если что-то еще соображал, не пытался ничего отвечать, только вцепился в душивший его сапог, стараясь сбросить его с себя.

- Я не слышу! – взвизгнул Лысый еще раз, после чего методично всадил жертве в живот одну за другой четыре пули, злобно скалясь при каждом выстреле.

Кавказец сложился пополам от боли, вцепившись двумя руками в живот, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности. Это больше походило на агонию, сознание почти покинуло измученное болью тело, еще бьющееся за жизнь в последней попытке. А Лысый рядом стоял, довольно улыбаясь.

- Так будет с каждым, - щурясь, сказал он, обращаясь уже ко мне, – запоминай, как надо с этим быдлом обходиться. Они даже не люди, а так.

Не то, что мы с тобой.

- У тебя кровь идет,- смог я выдавить из себя, едва сдерживаясь, чтобы не выстрелить ему в голову. Все, что осталось во мне от прежнего

Михаила, когда-то жившего в другом, прежнем, мире, бунтовало против такого бессовестного и бездейственного созерцания творящейся несправедливости. И лишь холодная логика выживания заставляла не бросаться опрометчивыми поступками. Где-то в глубине еще билось «я выживу, а он был слишком слаб, чтобы выжить здесь». И это одно удерживало от того, чтобы не бросится на Лысого с целью придушить, хотя очень хотелось. Он же, по-своему поняв мое нервозное состояние, ухмыльнулся и, оттерев рукавом кровью, задорно подмигнул мне.

- Ничего, в следующий раз носы сами бить будем. Пошли, заглянем, что этот козел там так рьяно охранял. Может, что интересное, - он еще раз подмигнул мне, - пока другие не нашли.

Я молча оглянулся за спину. Там происходило примерно то же самое, только большая часть карателей занималась тем, что вытаскивала немногих прятавшихся из домов и сгоняло в ту же толпу, ко всем остальным, где бригадир, поднявшись на помост, наскоро сооруженный из перевернутой железной бочки, готовился что-то зачитывать, из тех же листков, что дал ему разведчик. Поняв, что ничего важного сейчас все равно не пропустим, кивнул головой.

- Постой пока снаружи, я зайду внутрь, - сказал Лысый, довольно улыбнувшись при виде моего согласия. В этот раз он был все же осторожнее, выставив впереди себя автоматный ствол, а уж потом снова заглянув в машину. Осклабившись, видимо, обнаружив что-то интересное, зашел, оставив меня снаружи. Вцепившись руками в автомат, я закрыл глаза, чтобы не смотреть на то, что происходит вокруг. В голове мысли крутились неразборчиво и без всякого смысла, мешаясь друг с другом или сталкиваясь с оглушительным грохотом, противореча одна другой. Все увиденное мной не только противоречило каждой струнке в моей душе, но и заставляла по-другому взглянуть на вещи, до этих пор казавшиеся ясными и четкими. Мысль эту я никак не мог поймать, все время она сбегала куда-то в самую кашу, оставляя только внутреннюю напряженность и ожидание чего-то очень плохого.

Из состояния мрачной задумчивости меня вывел женский визг и неразборчивые крики, сопровождавшиеся злобным рявканьем Лысого. Я открыл глаза как раз тогда, когда он выкидывал из двери старуху, отчаянного сопротивлявшуюся и цеплявшуюся за его рукава. Одной рукой он держал ее за шиворот, второй все пытаясь взять свой автомат в более удобное положение. Старуха же, вся в слезах, с перекошенным от ненависти лицом, бросалась из крайности в крайность, хотя из-за постоянных всхлипов и почти беззубого рта слова разобрать было очень трудно. То поносила

Лысого на чем свет стоит, то неожиданно принималась о чем-то его молить, взывая ко всем святым угодникам и его, Лысого, матери, которая тоже где-то и когда-то должна была быть. В этом я не сомневался, но не был уверен, что такие посылы могут иметь хоть какой-то результат.

В очередной раз толкнув старуху, он все же сбил ее с ног, заставив отступить. Она зацепилась за порог и, взмахнув руками, свалилась на землю. Старое платье, смешалось и задралось, открыв кривые ноги в старых толстых чулках и висячие панталоны. Что-то неразборчиво крича, она пыталась подняться, но старые мышцы уже плохо слушались. И она только болтала руками и ногами в воздухе.

- Старая шалава! – рявкнул Лысый, хватая автомат двумя руками и несколько раз стреляя. Старуха, получив несколько пулевых ранений, перестала подавать признаки жизни. Кавказец, все еще живой, но едва находящийся в сознании, все же сумел протянуть руку к мертвой женщине и окровавленными губами, вперемешку с кровью все же сумел прошептать какое-то слово, пытаясь дотянуться до женщины. Сказал шепотом, почти неслышно, но тут ничего и не надо было слушать. Отчаяние на лице и тоска в глазах. «Мама!» - прошептал он перед самой смертью.

- Эй, пацан, - позвал меня Лысый, уже не обращая на убитую ни малейшего внимания, будто ничего и не было, - Этот урод тут целое сокровище спрятал. Заходи, на обоих хватит и еще останется.

Пораженный столь чудовищной расправой и полным безразличием к чужим жизням, я едва оторвал взгляд от распростертых на земле тел и механически поднялся на единственную ступеньку, заглянув внутрь. Домик на колесах оказался примерно таким же, как я себе и представлял.

Маленький, тесный, со шкафчиками на стенках, но очень уютный.

Единственное окошко, квадратное и не открывающееся, над столиком было закрыто узорчатой занавеской, а перед ним стоял стаканчик с цветком. Сам домик был маленьким, из единственной комнаты,  больше похожей на кухню и дверью в дальнем конце, на которой была маленькая картинка писающего мальчика. Семья, наверное, садилась обедать, столик закрыт небольшой скатеркой, на которой стояли настоящие тарелки и кухонные приборы из наборов для пикников. Уже успевшая подсохнуть буханка черного хлеба и два армейских сухпайка, один из которых уже был вскрыт. Литровая бутылка с водой уже была на полу, разлив все содержимое.