— Двое честных людей клянутся, что этот пьяница и драчун ни с того ни с сего напал на них, угрожая оружием. Бедняга Йаната лишился глаза. Дубина? У Доннерха могло быть и две дубины.

— Без увечий не строилась ни одна империя, — сказал Грациллоний, — и, предупреждаю тебя, не пытайся строить свою таким образом. Свободные возничие — не рыбаки. Поэтому оставь их в покое. И… Доннерх, возможно, ты повел себя необоснованно грубо. Скажи своим друзьям, что, если подобное повторится, в следующий раз вы ответите сполна; и если кто-нибудь без нужды нападет с оружием на другого человека, его ждет плеть или топор. Расходитесь.

Доннерх с трудом подавил радостный возглас, Нагон не скрывал недовольства. Грациллоний не знал, то ли он сегодня выиграл, то ли проиграл. Ему необходимо было собраться с силами, потому что защитить придется не робкого Эвкерия, а сильного Корентина.

К счастью, осталось только два дела, и то небольших. Он сделал перерыв, пока не прибыли другие просители. В дальней комнате он сменил платье на обычную тунику, штаны и плащ с капюшоном. На груди он ощущал холодок ключа.

Вернувшись, он, не обращая внимания на приветствия, поздоровался с хорепископом и диаконами. Они показались ему преданными людьми, но полностью подчиняющимися своему вождю.

— Рад снова видеть тебя, — от чистого сердца сказал Грациллоний на латыни. — Надеюсь, Ис тебе понравился.

— Да, — ответил священник. — Очень понравился. Стоило мне сюда въехать, сразу нахлынули воспоминания, — он пожал плечами. — Друг мой, не знаю, то ли ты оказал мне великую услугу, то ли это жалкий трюк, но епископ Мартин сказал, что это воля Господа, и я должен ее достойно выполнить. Ты покажешь мне церковь?

— Ты приехал слишком рано. Еще ничего не готово. Сначала мы пойдем во дворец, и я покажу тебе твою комнату.

Корентин покачал головой.

— Нет, спасибо. Чем меньше плотских искушений и удобств, тем лучше. По правде говоря, я сразу пустился в путь из боязни, что ты, по доброте своей, совершишь ошибку, обустроив мое жилище самым великолепным образом.

— Что ж, пойдем, посмотрим, но предупреждаю: после смерти Эвкерия туда никто не заходил.

— Тем лучше для нас, — смиренно ответил Корентин, — мы превратим это место в Божью крепость.

Грациллоний подумал о митраистах, таких же отстраненных и не поддающихся искушениям. Пусть Корентин устроится, отдохнет, поймет, что собой представляет Ис — не только как морской порт со свойственным ему весельем, неуправляемостью, мошенничеством, печалью, пороками, призраками, мечтами… В Исе они чувствовали себя более сильными и более чужими, чем где-либо. Это был не только богатый, красивый, надменный промышленный город, напоминающий остальные крупные города… Со времен расцвета Рима в Исе все это процветало как нигде более, но его жители поклонялись своим богам — древним, бессмертным, не похожим ни на каких других. Он, Грациллоний, еще не полностью примирился с Исом, и он не был христианином. Он надеялся, что Корентин не станет разбивать его сердце и ратовать за то, что евангелистов следует воспринимать как зло.

Когда они вошли в форум, начался дождь. Холодные косые серебристые струи воды заливали мозаичных дельфинов и морских коньков, потом стекали в водоем фонтана Огня в центре форума. Сквозь завывания ветра доносился рев и запах океана. Вокруг не было ни одной живой души. Грациллоний провел их через бывший храм Марса.

— Господин, король… — Он остановился и посмотрел туда, откуда послышался голос. Говоривший оказался молодым легионером Будиком, который сегодня охранял вход в королевский дворец. — Господин, это вам принес императорский гонец. Я подумал, что лучше сразу же передать послание, раз уж вы здесь.

— Молодец, — сказал центурион и взял свиток, завернутый в промасленный кусок ткани. Внешне он казался невозмутимым, хотя сердце у него учащенно забилось, а в горле пересохло. Будик посмотрел ему вслед.

У входа в церковь он сказал Корентину:

— Позволь мне прочесть этот свиток. Мне кажется, тебе тоже следует знать о том, что в нем написано.

Хорепископ начертил в воздухе крест.

— Пожалуй, ты прав, — ответил он. Понятно, что такие же письма были посланы в Галлию, Испанию и, возможно, в другие страны.

«Максим Магн Клеменций, август, под страхом суровых наказаний официально приказывает сенату и жителям Рима и всем, кого это касается, выполнить свои обязательства, возложенные на них всемогущим Богом и государством…

После четырех лет терпеливых переговоров стало ясно, что соглашение с Флавием Валентинианом, титулованным императором, невозможно. Непримиримость и насилие… Гнусная ересь Ария… Очистить государство, как наш Спаситель изгнал менял и демонов…

Мы повелеваем людям и правителям оставаться верными и сохранять спокойствие, повиноваться тем, кого над ними поставил Господь, а мы с нашим братом Феодосием направляем наши армии в Италию, и, если возникнет необходимость, в Западную империю, чтобы на востоке снова установилось спокойствие и вернулся единственно справедливый правитель» .

Всю ночь бушевал осенний шторм, метался дождь и сыпался град. В постели Бодилис было, несомненно, теплее и уютнее. К утру стихия утихла, но чайки продолжали неистовствовать. Они проснулись почти одновременно, в полумраке он ей улыбнулся и поцеловал. Он почувствовал, как в нем поднимается желание. Он рассмеялся:

— Сегодня у меня дел нет, — тихо сказал он и подвинулся к ней ближе.

Это была неправда. У центуриона, префекта, короля всегда было много забот. Вчера прибыли новости с Альп, от правителя Арморикского: Максим захватил Медиолан, и Валентиниан бежал на восток, за пределы Италии. И Грациллоний отправился к самой мудрой из своих королев в поисках совета и утешения.

— Позже, — сказал он на латыни, когда она хотела его удержать. — Давай сначала позавтракаем.

— М-м, — согласилась она. Грациллоний часто думал о том, что, если бы он захотел, она стала бы его единственной женой. В ней не было подобострастия Форсквилис, добродушного сладострастия Малдунилис, бессловесного старания Гвилвилис; однако она была и внимательной, и доброй, и страстной. Ее скорее можно было назваться хорошенькой, чем красавицей, во вьющихся темных волосах уже появилась седина, у голубых близко посаженых глаз стали заметнее морщинки, шея и грудь стали дряблыми. Но она не превратилась в старуху. Хотя у нее еще были месячные, но вряд ли она могла бы родить ему еще детей. Впрочем, у него их и так много, после Дахут Уна была его любимой дочерью. Прежде всего, он чувствовал с ней полное единение. Она знала его дела, могла дать совет, высказать свое суждение и всегда чувствовала правду. Она была его другом, каким раньше для него являлся Парнезий; и она была его любовницей.

Они слились и воспарили к облакам; потом лежали тихие и умиротворенные. Снаружи бушевал ветер, трещали ставни, доносился шум морских волн, обрушивавшихся на крепостные стены. Вчера король закрыл ворота и запер их ключом, который был только у него, чтобы стремительные потоки воды не ворвались в Ис. В ближайшее время он не собирался их открывать — торговые суда еще не скоро придут в город. Приближалась зима, Ис жил своей жизнью, совсем как сегодня они с королевой.

Она хихикнула.

— Над чем ты смеешься? — спросил он.

— Над тобой, — сказал она. — Ты прогуливаешь работу, как ученик занятия. Я рада, что сегодня ты беззаботно наслаждаешься жизнью. Только тебе надо это делать почаще.

Он резко сел.

— Я забыл про утреннюю молитву! — Она подняла брови.

— Первый раз?

— Э… Нет.

— Я уверена, твой Митра поймет и простит тебя. И Белисама простит.

Бодилис посмотрела на статуэтку, стоявшую в нише ее просто обставленной спальни. Вырезанная из дуба богиня была изображена в виде женщины средних лет, на ее губах играла спокойная, загадочная улыбка.

«Если бы ее Богиня походила бы на нее, — подумал он, — я стал бы Ей поклоняться».