Он мрачно посмотрел вдаль. Дождь и туман мешали определить местонахождение лагеря захватчиков, но он отчетливо слышал их неистово-радостные возгласы. Неподалеку слуги готовили великолепный ужин, чуть подальше на полях паслись стада.

Наконец стражники позволили гостям войти. Когда воин объявил о приходе Энде и вошел сам король лагини, Ниалл не встал и даже не преклонил колено, однако, как и подобает, предложил гостям сесть на приготовленные для них места и распорядился подать им полные чаши с вином, чтобы они утолили жажду. Слуги сняли с гостей верхнюю одежду и принесли им сухую, чтобы те согрелись.

— Итак, — сказал Ниалл, — вы согласны заключить мир?

— Скоро выяснится, — ответил Энде. Это был худой человек, с седыми волосами и бородой.

— Давайте сначала получше узнаем друг друга, — сказал Ниалл и сделал знак Лейдхенну, чтобы тот оказал им честь и представил жителей Миды.

— Никогда еще у меня не было более скорбного дня, — сказал Энде. — Но позвольте представить вам моих сыновей.

Он подошел к одному из них. Юноша был почти одного возраста с Домнуальдом и Тигернахом, стройный, миловидный, у него были густые черные волосы, белая кожа и голубые глаза. Для него тот бой тоже оказался первым.

— Эохайд, самый младший из тех, кто со мной воевал. Но дома остались его братья, им еще предстоит подрасти.

— Так звали моего отца, — улыбаясь, сказал Ниалл. — Рад с тобой познакомиться, Эохайд.

Мальчик вспыхнул. Первое, что он усвоил на поле боя, это то, что поражение влечет за собой жестокость.

Энде представил остальных сыновей.

— Богам, — закончил он свою речь, — было угодно, чтобы в этот день ты, Ниалл Мак-Эохайд, одержал победу; но тебе также известно, что она досталась дорогой ценой — народ лагини доблестно сражался. Что ты нам предложишь, если мы заключим с тобой мир?

Ниалл убрал со лба светлые волосы.

— Я тебе ничего не предложу, Энде Квеннсалах. Почему я должен платить за то, что досталось мне в честном бою? Отныне ты держи свою ложку подальше от моего сотейника, и вспомни старую клятву: ты должен платить мне боруму.

Раздался вздох, но ни один человек не шелохнулся. Никто не удивился, когда юный Эохайд вскочил и закричал:

— Вы хотите нас разорить, презренные червяки? Никогда! — Ему никто не ответил, и он разозлился еще больше. — Мы вас растерзаем и втопчем в грязь!

— Молчи, ослушник, — приказал Энде. Он схватил сына за рукав.

Эохайд его не слушал.

— Презренные червяки, мясные мухи, навозные жуки, вот вы кто! — кричал он. — Подождите, мы разворошим ваши гнезда и выкурим вас отсюда!

Лейдхенн выпрямился. В мерцающем свете его тень казалась чудовищно огромной. Он тронул струны арфы. Мужчины притихли.

— Будь осторожен, мальчик, — предупредил он. — Как бы ты ни был возбужден, не надо клеветать на своих врагов, словно сумасшедшая старуха в канаве. Веди себя подобающе.

Эохайд вспыхнул:

— Я — старуха? Убирайся в свой загон, старая овца, и совокупляйся со своими баранами.

Всех обуял ужас. Прежде чем кто-либо успел вымолвить слово, вскочил Тигернах, сын Лейдхенна. Он кипел от переполнявшей его ярости.

— Ты посмел оскорбить поэта, моего отца? — прошипел он. — Я сравняю тебя с навозом!

Он выхватил два железных шипа, надел их на пальцы левой руки и ударил Эохайда. Осмысленные, зрелые стихи полились из груди Тигернаха, словно кто-то внутри его заранее сочинил их, предвидя то, что сейчас здесь произошло:

О боже, легкомысленные парни!

Как вы осмелились такое говорить.

Слова глупейшие, слова без капли правды,

Нам кажется, мы слышим только рык.

Орете вы, чтоб хвастаться пред всеми,

Как будто вас крапивой отстегали.

А если бы вы были поумнее,

Пустой котел ногами не пинали.

Должно быть, стыдно вам, хоть вы и заслужили.

Плебеи тяжко переносят срам.

Похожи вы на них, коль вас не научили,

Как все расставить по своим местам.

Эохайд закричал, отступил назад, упал на колени и схватился за голову. На его щеках и над бровью вздулись три больших волдыря: красный, как кровь, белый, как снег и черный, как земля. Он стонал от боли.

К вечеру дождь прекратился, ветер стих. Лейдхенн с сыном вышли из дома и направились к реке.

В синеве неба по-прежнему плыли облака. За долиной, залитой солнечным светом, раскинулась радуга. Под лучами солнца трава блестела зеленью. В вершинах деревьев переливались солнечные зайчики, вода тускло мерцала. Было прохладно. Тишину нарушали только их шаги и далекие голоса. Среди туч кружили падкие на мертвечину птицы, потревоженные людьми, вернувшимися на поле брани за телами своих родственников и товарищей.

— Тебе не следовало это делать, — мягко произнес Лейдхенн. — Я не корю тебя, но твой поступок мог подорвать авторитет короля Ниалла. Впрочем, должен тебе сказать, что сатира — более грозное оружие, чем нож или яд.

Тигернах упрямо выпятил подрагивавшую нижнюю губу:

— Каким образом это может навредить нашему королю, если единственный человек, который в его присутствии повел себя так, как подобает, заслужил наказания?

Лейдхенн вздохнул.

— Для растерявшегося, убитого горем мальчика это было слишком жестоко. Своими оскорблениями он никого не унизил, кроме самого себя. Конечно, отец должен был выгнать его и наказать. Волдыри пройдут. Возможно, даже не останется безобразных шрамов. Но его раненая душа будет еще долго кровоточить. Ниалл это понял и смягчил свои требования. Но поруганная честь лагини вынуждает их биться насмерть. После Иса это может оказать ему дурную услугу. Твоя выходка может дорого ему обойтись, сынок.

Упрямство Тигернаха было сломлено. Он вздрогнул, опустил глаза.

— Если король потребует мою голову, — задыхаясь, проговорил он, — значит, так тому и быть.

— Не волнуйся, — Лейдхенн обнял его за плечи, и они двинулись дальше. — Мы с ним понимаем друг друга. Мне достаточно взглянуть на него, и я вижу, что он чувствует и что скажет. Люди должны мстить за оскорбления, нанесенные их родным. Он не сердится на тебя из-за того, что ты бросился на мою защиту. Он всего лишь… огорчен. В конце концов, он победитель; ему удалось заключить мир; борума слишком велика, чтобы можно было надеяться получить его ближайшие несколько лет.

Тигернах был по-прежнему печален.

— Право, сын мой, — снова заговорил Лейдхенн, немного помолчав, — никто не был так удивлен случившимся, как я. Кто бы мог подумать, что ты, будучи по существу поэтом, способен слагать разрушительной силы сатиру? С божьей помощью или сам, но ты станешь таким же могущественным, как Торна. Как бы то ни было, но тебе предопределено судьбой повлиять на многие жизни.

Тигернах прерывисто задышал и выпрямился.

Лейдхенн посмотрел в сторону реки. С заросшего тростником берега доносилось шуршание и хлопанье крыльев.

— Будь осторожен, — сказал он, — впредь всегда будь осторожен и пользуйся своим даром лишь тогда, когда чувствуешь, что это действительно необходимо. Сегодня ты нажил непримиримого врага. Больше не поступай так, если в этом нет крайней нужды. Тебя ждет слава, но, возможно, она не принесет тебе счастья.

В разгар лета сквозь неподвижный воздух на землю изредка проливались теплые дожди. В один из таких ненастных дней королева Ланарвилис приняла у себя Капитана бога Лера и Оратора бога Тараниса. За низвергающимися потоками было трудно что-либо различить; не было больше ни неба, ни моря, только глухая стена дождя и бурлящие потоки воды. Мир наполнился шумом ливня, барабанившего по крышам домов и мостовой, а снизу к крепостным стенам Иса непреклонно поднимались грохочущие волны.

Мужчины отдали впустившему их слуге промокшие плащи и сразу направились в комнату, где их ждала жрица. Даже свет множества свечей не смог отогнать их уныние, а в красно-сине-бежево-хрустальном великолепии они не чувствовали себя свободно. Ланарвилис была в белом просторном шелковое платье; оно прекрасно гармонировало с серебряной лентой, которую она повязала вокруг головы. Гости были в простых туниках, штанах и сандалиях. Если бы не погода, они не посмели бы появиться здесь в такой одежде.