Когда небо окончательно разобралось с туалетом и выбрало розовый цвет, лагерь был разбужен криками часовых. Вскоре задымили костры, люди потягивались, умывались, собираясь завтракать. Пережив вчера резню, они, не задумываясь над причинами, вызвавшими настолько сильную радость новому дню, радовались. Просто радовались. Это высокое искусство, и я отнюдь не уверен, что владею им. Просто жить, просто радоваться, просто грустить и просто умереть. Ни какой искусственности, все натурально и чисто. Этому можно лишь позавидовать; мне, потомку ядовитых, грязных времен, это давалось с огромным трудом. А еще почему-то стало жаль своих утерянных бо-сюрикенов. Скинув куртку, я пошел умываться и до пояса облился ледяной водой. Встряхнулся, но вытираться не стал, предоставив легкому, свежему утреннему ветру высушить капли воды.

— Степь да степь кругом, путь далек лежит, — негромко запел я, но осекся. Люди были простые, не приняли бы за сглаз такую песню. Зачем зря людей нервировать? С этими словами я запел привычную уже их уху песню Красной Шапочки: «Я без мамочки и без папочки…» Мне дружно подпели. Скоро дойдем до того, что разобьемся на голоса.

Дни шли за днями, а мы все ехали и ехали к грозному князю. После великой битвы с сыроядцами я ожидал, что их будет еще много, но пока, слава Богу, было тихо. Порой на буграх маячили всадники, долго провожая нас взглядом, но на этом пока дело и кончалось. Оно и к лучшему, сюрикенов не напасешься.

День клонился к вечеру, мы устраивались на ночь, когда Ратьша обратился ко мне:

— Скоро приедем, Ферзь.

— Хорошо бы, — лениво ответил я.

— Аль торопишься куда? — удивился тысяцкий.

— Да, тороплюсь, Ратьша. Узнать, что нас у Владимира ждет. Больше мне пока торопиться почти что и некуда, разве что с уными заниматься.

— Скоро приедем, — повторил тысяцкий и внезапно добавил: — Ничего не вспоминается?

— Нет. Ни степи, ни князя я не помню, — спокойно, надеюсь, ответил я.

Тень Ратьши, некто в балахоне, поднял на миг голову, накрытую капюшоном, и снова уткнулся себе в ноги. Два же молчаливых воина ничего не сказали, по своему обыкновению. Ратьша непонятно хмыкнул, но я ничего не прибавил. А что мне сказать? Понятное дело, что одна из версий моего появления — это шпионаж в пользу князя Владимира. Или печенегов. Или братьев князя. Или китайской разведки. Никто, разумеется, не забудет, что я появился более чем странным образом, так что догляд за мной будет, я думаю, всегда. Разумеется, некоторое доверие я уже завоевал, но все равно. Никто никогда не сможет мне доверять полностью. Грустная, тяжелая мысль, но верная. Если это помнить, то жить станет намного проще.

— Ладно, может, в самом Киеве что вспомнишь, — спокойно сказал Ратьша.

Шалая мысль вдруг мелькнула у меня, что вдруг он не старается меня расколоть, а в самом деле помочь хочет? Может же быть такое?!

Да что это со мной? Какая муть лезет в голову. Не может такого быть. Такого быть не может. Если бы это был простой воин Ратьша, может статься, и мог бы хотеть помочь. Но не приближенный к Ярославу тысяцкий. Никак не он. Нет.

Костер трещал углями, я прикурил от уголька и лег на спину, глядя в синее небо с первыми, робкими еще белыми огоньками звезд. Я ожидал, что Ратьша не даст мне так легко выйти из разговора, но он уже заговорил с молчаливыми дружинниками о чем-то своем, ему они, само собой, хоть и сдержанно, но отвечали. Мне неинтересно было слышать их разговор. Думал о своем новом доме в Ростове, о том, как там дела, как там моя грозная собака, не забывает ли Поспел покупать продукты и кормить мою нежить и Графа? Да и интересно, не познакомился ли он с Дедом — по детской непосредственности? Почему бы и нет, собственно, Деду скучно, в кои-то веки с кем-то из людей начал общаться, а тот взял да и уехал куда-то. Поневоле загрустишь.

Скверно, конечно, что собака моя в самые первые дни осталась без хозяина, потом не пришлось бы ее снова к себе приучать. Да и баб, опять же, не купил. Да что ты будешь делать, а? В лесу о бабах, с бабами о лесе, чисто лесоруб какой! Куплю, в общем.

Радовало же меня то, что теперь количество выкуренного резко снизилось и пачки сигарет мне в степи хватало на неделю. Тут закурить ни у кого не попросишь, к сожалению, да и не купишь, сколько бы денег у тебя ни было. Двойная выгода. И сигареты дольше не кончатся, и легким полегче. Хотя, конечно, на здешнем воздухе им и так стало значительно легче. Надолго ли? Как-то глупо получается — знаешь и корень проблемы, и последствия, и способ избавиться от части забот, но вместо этого радуешься, что еще остались сигареты. То есть, по сути, тому, что бережно хранишь собственную беду. М-де. Бред какой-то, право слово.

Степи, степи. День за днем, ночь за ночью… Прекрасная, тихая, вечная мудрость. Спокойная и не такая мрачная, которую видишь в густом лесу, в чаще. Иная. Своя. Даже странно, как люди, которые живут здесь, могут быть настолько неистовыми? Хотя чему дивиться-то — люди и в степи остаются людьми. Хотя пока мне кажется, что здешние люди, хотя бы на примере тех, что окружают меня, намного чище и интереснее, чем люди моего века. Опять, значит, философия. А почему бы, собственно, нет?

…Нападений на нас больше не было, а потом, по мере приближения к Киеву, исчезли и разъезды на буграх — видимо, шутки с Владимиром плохо кончались. Добро, значит, человек серьезный и тонкую шутку своего сына может и не понять. Не сегодня завтра мы это узнаем.

— Что скажешь, Ферзь? Дани не везем, а народу взяли как для охраны, — обратился ко мне Ратьша вечером, у костра.

— Ничего не скажу. Только одно — будь поменьше народу, не дошли бы мы до Киева, истрепали бы нас, как собака шкуру, — отвечал я, помолчав немного, — обдумывал смысл вопроса.

— А не думаешь, что Владимир в этом недоброе заподозрит? — не отставал Ратьша.

Странно, что он ко мне-то пристал? Я никаким боком к организации посольства был не причастен.

— Не думаю, тысяцкий. Думал Ярослав, ты и бояре. А я так, еду себе с вами. По приказу, — сказал я.

— Верно, верно. Но что ты делать будешь, если Владимир прогневается? — все вел Ратьша к чему-то своему, шитому, правда, белыми нитками.

— Останусь с тобой, Ратьша. И со всеми. Я с вами приехал, с вами и уеду, если получится, — мне надоели экивоки, и отвечал я почти грубо.

— Добро, наставник, — Ратьша или удовлетворился моими ответами, или понял, что других не получит, и отстал.

И на следующий день мы увидели посады и стены Киева. Все-таки добрались и почти что успешно.

Ратьша, когда до города было уже недалеко, остановил поезд и, собрав людей вокруг себя, обратился к ним со следующей речью:

— В Киеве у нас есть свое подворье, там останется обоз и ратники, которые со мной к князю не пойдут. Если начнут горожане задираться или ротники киевские, не связывайтесь. Лучше вообще с подворья пока ни ногой. Вести мы везем князю грустные, как обернется дело, даже я не скажу. Лучше бы всех вообще оставить за городом, но такого князь уже точно не простит. Так что будем уповать на Бога, ребята, — глядишь, выпустит нас Владимир домой.

— А кто, тысяцкий, пойдет с тобой к князю? — спросил ратник с рассеченным лицом, когда Ратьша позволил спрашивать.

— Пойдут четверо, кроме меня. Святослав и Светозар, — он указал на двух молчунов, — потом пойдет, — имя своей тени в балахоне Ратьша прожевал, но указал на тень рукой, — и пойдет наставник Ферзь. Кому-то эти люди не по сердцу? Если есть такое, говорите сейчас, чтобы потом кости друг другу не мыть. Ну?

— Добро, добро, Ратьша, пусть они идут, лучше не придумаешь, — загудело импровизированное вече.

— А коли так, то кончен совет, едем в Киев! — Ратьша вскочил на коня, речь он держал пеший, и пешими же внимали ему воины, тронул его пятками, и вскоре наш караван, вытянувшись в змею, въезжал в киевские ворота.

Со стражами ворот говорил Ратьша, я не слышал, о чем. К косым взглядам я уже привык, поэтому высокомерно не заметил стражников в воротах. Хотя и заметил, и сосчитал, и на ворота обратил самое пристальное внимание — сделаны они были на века, не хотел бы я тут прорываться, если что. Это самое «если что» уже даже и на нервы не действовало, что толку бояться, если ничего изменить не в силах? Ситуация классическая, мы, по сути, «черные вестники», которым степные ханы, да и не только, попросту рубят головы. И нечего дергаться, все равно уже приехали.