На следующих трех письмах стояла печать моей семьи! В первом из них мой отец давал приказ свергнуть сёгуна, моего предшественника. В качестве исполнителя он назначал своего слугу Мено.

Второе письмо, также подписанное моим отцом, содержало указание даймё поднять против меня мятеж из-за того, что я пренебрег обязанностями государя.

Третье отцовское письмо поставило меня на колени; в нем отец требовал от Мено исполнения обещания убить меня — своего сына, если я проявлю излишнюю доброту и недостаточное зло.

Последнее письмо было адресовано и мне, и Сензаки, а подписано оно было Кагуяхимэ:

Не считайте мои уходы злом. Я всегда появляюсь, когда вы стоите перед великими решениями или перед великими тайнами. Мне суждено быть возлюбленной Луны и одного человека в двоих, когда у меня для этого будут силы. Помните, что вы, оба, уже служили учителями вашим учителям.

Впрочем, все учения — это учения о Присутствии. Фудзи все еще Бессмертная гора, не так ли?

Несколько следующих посещений Дабу-дзи только усилили любопытство Сунга по отношению к отсутствующему Цао. Ему казалось, что картина монастырской жизни без этого человека будет неполной.

Хотя Сунг при каждом посещении втайне надеялся, что застанет Цао в монастыре, интуитивно он знал, что встретит его тогда, когда будет меньше всего этого ожидать. В этом его убеждал и последовательный отказ роси отвечать на любой вопрос, связанный с Цао.

При частых встречах с учителем, да и с Рёкаи Сунг обменивался с ними разнообразным опытом и множеством знаний. Сунг ценил способность учителя предчувствовать все, что произойдет в ближайшем будущем. Это было не каким-то пророческим даром, но силой, проистекающей из утонченной способности выносить суждения, являвшиеся следствием наблюдений за отдельными закономерностями в человеческом поведении. Сунг восхищался роси, и тот, в свою очередь, ценил Сунга как великого Мастера бамбука. Кроме того, Сунг был одним из тех редких людей вне монастыря, которые опутаны мелкими страстями неутоленных желаний.

Однажды Сунг сидел в чайной комнате и ждал роси, который готовил напиток в соседнем помещении. Войдя, учитель спокойно опустился рядом с Сунгом, оставив свое обычное место напротив свободным. Сразу после этого в дверях появился еще один человек. Поклонившись, вошедший сел напротив Сунга. Это был Осон Младший!

Выждав время, которое считал достаточным для взаимного узнавания, роси спокойно произнес:

— Я признаюсь, что вы оба — мои самые лучшие друзья. А теперь я официально вас познакомлю. Это дорогой гость монастыря Дабу-дзи, которого зовут Сензаки, находящийся здесь под китайским именем Сунг Шан. А это прежний государь Осон Младший под монашеским именем Цао.

Мастер и послушник посмотрели на учителя одновременно. Затем вновь молча обратили лица друг к другу.

Роси выпил чай быстрее, чем когда бы то ни было, встал и сказал им:

— Что касается меня, то вы и впредь — то, чем хотите быть. Я оставляю вас одних. Решения — за вами, как и раньше.

Сунг посмотрел на изменившееся лицо бывшего властителя с несколькими глубокими морщинами на лбу и двумя косыми складками, соединяющими нос с краями рта. Сильно загорелое, оно выглядело грубее и старше того, которое он помнил по последним встречам. А глаза! Глаза были слишком знакомы ему! Мастеру казалось, что он сам смотрит на себя глазами Цао. Что бывший сёгун — зеркальное отражение его самого. Сунг не смог не рассмеяться — от души, весело. Так должна смеяться мудрость! На губах Цао тоже появилась улыбка. Не в силах скрыть радости Цао расхохотался следом.

Когда вошел роси, Цао и Сунг били руками о пол, хохоча и радуясь, словно дети. Хоть и зная, что учитель поймет их, они из уважения к нему мгновенно замолчали и закончили чаепитие, словно ничего не случилось. Не проронив ни слова, они глубоко поклонились друг другу и разошлись.

Нужно ли понимать «Предисловие» как нечто цельное, стоящее перед тем, чему оно предшествует, чтобы пояснить кое-что, слишком скрытое на последующих страницах? Должно ли «Послесловие» тем, что оно следует за последней прочитанной фразой, определить или ограничить планы читательского понимания? Или и то, и другое служит для акцентирования заметных, но важных для автора подробностей? Или оба они — на службе у позитивной мистификации предложенного и расширения возможностей многослойного прочтения? А что сказать о «Междусловии»?

Если передо мной и стояла дилемма, обозначенная риторическими вопросами в начале текста, разрешила ее случайность (как, впрочем, зачастую и бывает). В рубрике «Люди и события» ежедневной газеты «Политика» от 29.01.1988 было помещена, с иллюстрацией, заметка из «Zeit» об интересном открытии немецкого зоолога Бернхарда Майера из Рурского университета в Бохуме. Этот ученый, находясь в джунглях Мадагаскара, наткнулся на неизвестный вид приматов, которому присвоил название «золотой бамбуковый лемур». (Научный курьез заключается в том, что последний новый вид приматов был открыт в 1910 г.) По фотографии можно судить, что речь идет о настоящем красавце: его черную морду покрывает «маска» золотого цвета, рост молодого самца около 80 сантиметров, вес — около 12 килограммов. (В публикации была ошибка в весе: ненужная запятая сводила его к 1,2 кг.) Вторая часть названия происходит от его рациона, поскольку он питается исключительно бамбуком. Тело лемура похоже на тело стоящего на задних лапах медведя, который, правда, находится на диете, а лицо напоминает о старшей линии млекопитающих: обезьяне и человеке. Это была на первый взгляд второстепенная информация, которая оказалась очень значимой для меня. Прежде всего, поскольку был открыт родственник одного из героев этой книги и «теория», которой я при наличии минимального количества фактов твердо придерживаюсь и которую сформировал до прочтения этого краткого сообщения, получила твердую основу в чужих знаниях. Во-вторых, я в очередной раз обрадовался доказательству того, что истина никогда не полна — все открыто, все еще возможно…

Однако это не является объяснением, оправданием, утверждением абсолютной творческой свободы автора, игры без границ или разнузданного связывания несвязываемого. Это — возможность допустимости всего внутри хорошо осмысленной темы. И тем самым — возможность постановки вопросов.

Время — самое привлекательное, но и самое опасное явление, которое мы иногда пытаемся подчинить своим намерениям. На Западе. На Востоке время — нечто иное. Со многими вариациями, оно существует как один миг, который отождествляет прошлое, настоящее и будущее с данным моментом. И наоборот. В «Книге учителя Лие» (закончена около 380 г.) есть интересный диалог между полувымышленными персонажами. Танг (высокий император) из династии Шанг спрашивает Кеия Джи: «Существовали ли вначале отдельные вещи?» Кеия Джи отвечает ему: «Если тогда не было вещей, как бы они могли существовать сейчас? Если бы следующие поколения стали утверждать, что в наше время не существовало вещей, разве они были бы правы?»(Курсив мой — В. Б.)Танг говорит: «Значит, у вещей нет ни своего „до“, ни своего „после“?» На это Кеия Джи отвечает: «Нет границы, откуда вещи начинаются и где они заканчиваются. Начало (одной вещи) можно считать концом другой; конец одной можно считать началом следующей. Кто в состоянии точно различить эти два цикла? Мы не можем знать, что находится после всех вещей или прежде всех событий». Китайцам больше нравилось видеть во времени целостность, состоящую из эр, времен года и эпох ( GranetM. La Pensee Chinoise. Paris, 1934. P. 86.). Что речь шла именно о таком понимании времени, выразительно говорит то, с каким вниманием относились к правильному облачению императора и его свиты при совершении различных церемоний в связи со временем года. Когда официально начиналось лето, ношение одежды зеленого цвета, соответствующего дереву — элементу весны, означало бы нанесение немыслимого оскорбления Небу и Земле; все служебные одеяния, знамена и культовые предметы должны были быть красными, поскольку этот цвет соответствовал огню, элементу лета (Естествоиспытатели, в рамках теории двух основных природных сил — инь и ян, разработали систему из пяти элементов. Кроме упомянутых дерева и огня, это земля, металл и вода. Подробнее см.: Soothill W. S.The Hall of Light, a Study in Early Chinese Kinship. London, 1951. P. 30, и в известном исследовании Granet М.Le Depot l'Enfant sur le Sol, опубликованном сначала в «Revue Archeologique», 1922 (5e ser.), 14, 10, а затем в «Etudes Socologiques» Sur la Chine, Paris, 1963, p. 159.). He могу удержаться от еще более конкретного примера понимания веры в зависимости от «цвета времени» у китайцев, который касается уже упомянутого элемента, «лишнего» для греческих (т. е. европейских) философов — металла. Около 543 г. великий даосский изготовитель мечей и металлург Киву Хуаивен (вероятнее всего, именно он открыл способ производства стали) советовал императору Гао Цу из Восточной династии Вей изменить цвет знамен своей династии с красного на желтый (в соответствии с теорией пяти элементов), чтобы победить Западную династию Веи (!).