После хлопка в ладоши слуга внес угощение.

Сунг не мог поверить в миролюбивость императора. И к тому же было странно слышать о таком широком и мудром взгляде на будущее из уст подобного властителя. Нет, он не станет спешить с ответом. Нужно заставить императора говорить еще.

Чай был отличный. Не должен ли был этот Ла санг Сучонг показать, что император в состоянии самостоятельно довести идею до ее практического использования? Сунг тщательно подобрал слова для похвалы умению государя заваривать чай, из которых тот должен был сделать вывод о искреннем удовольствии гостя. Похвала Сунга, высказанная со всем уважением, словно побудила императора к более мягкому обращению.

— Мое положение не позволяет мне, да и не вынуждает добиваться твоего расположения. Поэтому не принимай за лесть следующие слова. Моя властительская надменность осталась за этой дверью и предназначена для других людей. Я хочу закончить с тобой разговор, а не отдавать тебе приказания. Вот мое предложение. Я хочу, чтобы ты соединил свои занятия с моими желаниями. Я мог бы договориться с их теперешним государем о том, чтобы послать тебя в качестве официального исследователя бамбука в заброшенные рощи предыдущих властителей на горе Сито. Там до сих пор существует самый большой питомник высокой травы, о котором мы знаем. Твоей обязанностью в этом случае было бы передавать полученные знания Научным советам обеих стран. Что я пообещал бы им взамен — не твоя забота. Всевозможные сомнения по поводу твоей истинной роли я развеял бы доказательством твоих знаний. Впрочем, гора Сито — один из самых заброшенных уголков страны. Оттуда у тебя не будет возможности проникнуть в их государственные тайны, и они это прекрасно понимают. И еще три вещи, связанные с твоей личностью: во-первых, ты официально мертв; во-вторых, прошло много времени и твоя внешность достаточно изменилась; и в-третьих, Осона Младшего, твоего невольного палача, больше нет. При смене власти наши соседи всегда единодушно заботятся о том, чтобы никого из предыдущих сёгунов и их полководцев не осталось в живых. Твоя роль будет правдивой и официальной — ты будешь Сунг Шаном, императорским ученым посланником на службе обеих стран.

— Государь, ты сам сказал, что это предложение, а не приказ. Поэтому позволь мне подумать. Я никак не ожидал услышать все это.

— Я не стану тебя торопить. Возвращайся в свой Храм и выбери время и способ для ответа. Если пожелаешь, ты — мой гость в любой день.

Все время, пока я поднимался в гору, я был занят мыслями, вызванными тем, что произошло в селе.

Дорога к Дабу-дзи снова вывела меня к хижине Обуто Нисана. На этот раз при виде ее я остался спокоен. Я уселся на скамью перед хижиной, глядя на равнину, которая пестрым покрывалом расстилалась передо мной.

…В центре равнины стоял роскошный шатер, окруженный оградой из шелка со знаками императорской семьи; шелк слегка колыхался от нежного ветерка. Постоянно подъезжали гонцы на лошадях и, ненадолго задержавшись в императорском шатре, куда-то отправлялись. Тишину нарушало только звяканье сабель и пластинок на доспехах, сияющих на солнце. Ветер развевал яркие плащи.

Сёгун Осон Младший спешно пытался узнать названия всех известных на континенте видов бамбука, находясь в панике от того, что срок, назначенный ему любимой Кагуяхимэ, быстро истекает. Он часто направлял жадный взгляд на скамью, где сидел отец Кагуяхимэ Обуто Нисан — на самом деле, единственный человек, который мог помочь ему в разрешении поставленной задачи. Но в то же время — единственный, к кому он не мог обратиться за помощью. Поскольку год, отведенный на отгадывание, заканчивался, Осон сознавал, что его любовь ускользает от него. Исчезновение принцессы и смерть опечаленного Нисана унесли с собой все тайны, да и желания молодого сёгуна. Все перестало иметь смысл. По эту сторону существования его держало лишь полученное им письмо Кагуяхимэ, в котором она признавалась ему в любви. Уважая ее мудрые слова, Осон исчез из своей прежней жизни и начал новую, незнакомую и ему, и другим, в которой понемногу находил иные значения уже известных ему вещей и событий. Он знал, что, достигнув третьего знания о тех же самых вещах, исполнит и ее, и свой завет.

Образы и звуки исчезли. Передо мной опять стояла одинокая хижина, в которую, как говорят, со времени последних событий никто не входил. Хижина вошла в легенду. А народ никогда не трогает легенды.

Я решился. Мягко толкнув дверь, вошел в полумрак. Снял с лица неприятную паутину, рассмотрел. Все стояло на своих местах. Только токонома была пуста, без единого предмета, которые я сам на нее поставил. Не было и обожженного чайника, который я подарил почтенному Обуто Нисану. Вместо всего этого у стены лежал сверток. Когда я развернул его, то нашел каллиграфическое письмо, подписанное рукой Обуто.

Мои последние слова после ухода милой Кагуяхимэ, адресованные одному из двоих людей, одного из которых судьба сделала палачом другого.

Второй человек пострадает от руки первого. Ни один, ни другой не узнают, что они сотворены из одной души, как два вида одного рода. Безутешные, гонимые разными, а на самом деле — одними и теми же несчастьями, они отчалят от этого берега в поисках другого и будут блуждать, пока не поймут, что и у реки, и у моря есть третий берег. На нем они встретятся. Там их будет ждать мудрость третьего знания.

Яположил сверток на прежнее место и вышел. Слышалось тихое шуршание бамбуковых листьев. Оно напомнило мне шепот тысячи воинов, смотрящих на неустрашимого вождя, который своим примером изгоняет страх из их душ накануне решающей битвы.

«Первым человеком» Обуто Нисана был я. Но кто второй? Тот, о котором говорил Рёкаи, когда я оставил его вопрос без ответа? Возможно ли, чтобы я чувствовал в себе существо, незнакомое мне, но которое — тоже я, в другом облике?

Соломенные шляпы под предводительством Рёкаи застали меня на скамье перед хижиной. Рёкаи знал, что произошло внизу, в селе. Обменявшись взглядами, мы оба рассмеялись.

Радость, которую я ощутил, входя в Дабу-дзи, уничтожила все прежние сомнения — монастырь был моим домом. Мы встали на колени перед Хондо и в знак благодарности прочитали сутру. Потом мы смогли без церемоний выпить свой чай, расслабленно сидя во дворе. Только Рёкаи, как предводитель унсуи, должен был сразу же известить роси о законченном сборе подаяния. Он вернулся озаренный.

— Благодаря тебе сегодняшний поход будет отмечен как особенный. Нечасто случается, чтобы во время сбора подаяния унсуи пережил просветление!

— Просветление? Ты имеешь в виду?..

— Тебя, Цао. Я видел, что произошло в селе. Я спрятался, чтобы ты меня не заметил. Иначе ты бы попросил у меня помощи, а такие вещи нужно решать самому.

— Значит, все странное, что я чувствовал на равнине… — пробормотал я себе под нос.

— В этом невозможно ошибиться. Единственное, что может смущать тебя, — и меня, признаюсь, — то, что это случилось довольно быстро. Большинству учеников необходимо гораздо больше времени. Впрочем, я для того и задержал унсуи, чтобы дать тебе возможность побыть после всего случившегося одному. А теперь иди к учителю. Он тебя ждет.

Любопытный взгляд Тэцудзиро я едва заметил, передавая ему торбу с дарами. Какие бы перемены ни ощутил я после удара по голове, я и близко не мог представить себе, что именно он принесет мне первое освобождение и новое видение.

Некоторое время довольный роси сидел напротив меня и молчал. А затем попытался огорошить вопросом:

— Теперь ты знаешь, какое лицо было у тебя, прежде чем ты родился?

Какой-то чужак во мне не знал ответа. Но я знал.

— Лицо из бамбуковой коры, — сказал я, засмеявшись.

Учитель низко поклонился мне. Ниже, чем обычно.

— Цао, ты хорошо понял, что такое упорство. В эту дверь нужно стучать тысячу раз. Однажды она откроется. Всякий может от этого отказаться, но это не лишает тебя права стремиться к этому. Удар, который ты получил, лишь помог тебе быстрее понять. Твой смех — лучший ответ. Теперь, когда ты достиг первой мудрости, ты сможешь легче принять прошлое. Будущего ты не станешь ждать, оно придет и без того. Состоянием всех времен для тебя станет настоящее. Каждое мгновение охватывает все время. В нем будет существовать все и не будет существовать ничего.