Все чаще Мено забредал в пустые комнаты дворца сёгуна, оставаясь там долгое время или ходил по саду, когда все спали. Он стал уклоняться от ежедневных обязанностей, стараясь скрываться большую часть дня. Обязательные дела он откладывал, и это, разумеется, не помогло избежать сплетен, хотя придворные не могли найти разумной причины подобного поведения.

В происшествии с театральным представлением Мено, по иронии судьбы, был виноват сам. Именно он передал рукопись пьесы сёгуну как подарок от старейшины монастыря Дабу-дзи. Не значило ли это, что кто-то в монастыре знает о его прошлом? Существовала лишь одна возможность покончить с мучениями.

При первой же встрече с Бондзоном, во время обычного ежедневного доклада, Мено спросил его об авторе пьесы, которая так сильно ему понравилась. Когда сёгун назвал имя автора, Мено невольно вздрогнул: ведь это был тот самый ученик роси, который готовил церемонию тя-но-ю во время его визита в Дабу-дзи! Именно глаза этого Цао так обеспокоили Мено! Однако какая связь могла быть между простым учеником и знанием о событиях, описанных в пьесе? Ответ нужно было найти как можно быстрее. Если он не возьмет дело в свои руки, события его опередят.

Мено придумал план — он попросил сёгуна разрешить ему через некоторое время посетить Сунг Шана. Упомянув Сунга, Мено спросил о малой панде — в чем значение этого подарка господину?

— Значение большое, — ответил сёгун. — Ты знаешь, что и у нас, и у наших соседей это чудесное создание уже много лет вымирает. Старинные рукописи говорят, что это продолжается столетиями, а причины остаются неизвестны. Видишь ли, Сунг Шан открыл, почему это происходит. Периоды массового мора панд совпадают с цветением богатого бамбука, который растет здесь у нас и в китайской провинции Сечуань. Сунг понаблюдал за пандами и обнаружил, что они питаются исключительно листьями и корой богатого бамбука. И когда этот бамбук раз в несколько лет расцветает, старый во время цветения гибнет, а новый еще не наливается соками, панды остаются голодными, не соглашаясь есть ничего другого, и упрямо доводят себя до гибели. Настоящая трагедия, не правда ли? Нет смысла переселять панд на другие территории, где растет этот бамбук, потому что он, где бы ни рос, повсюду цветет почти одновременно! Все еще не известен способ долгого хранения богатого бамбука в свежем виде, чтобы хоть на время обеспечить его запасы для питания панд. Сунг Шан будет здесь над этим работать, но огромным успехом является уже то, что мы знаем причину гибели животных. Вот почему этот подарок столь важен: он говорит о том, что у нас в гостях тот единственный человек, который с полным правом может быть назван истинным наследником Обуто Нисана!

Теперь Мено радовался. Эта высокая трава воистину творит чудеса! Она уже принесла ему богатство. Сколько еще тайн она скрывает в себе? Можно попытаться открыть еще какую-нибудь. Да еще тут находится Сунг Шан, мастер бамбука! Нужно лишь найти способ вытянуть из него какой-нибудь секрет, который он ревниво скрывает от других, — и богатство приумножится. Наверняка этот сумасшедший ученый все, что делает, записывает и оставляет где попало. А Мено приготовил для него хижины, в которых знает каждый уголок. Как хорошо, что он предложил Бондзону время от времени навещать Сунга! Теперь у него будет прикрытие для своих действий!

Мено следовало быть крайне осторожным, потому что рощи, в которых пребывал их гость, принадлежали Бондзону еще когда он был даймё, а его семья владела ими на протяжении нескольких поколений. Значит, сёгун тоже был тесно связан с высокой травой. Но и это обстоятельство, с точки зрения Мено, могло оказаться полезным для осуществления его планов. Ибо он знал, что властитель не смеет ни иметь, ни проявлять чувства по отношению к кому-либо или чему-либо, если этого не требуют государственные интересы. Если Мено поймает сёгуна на слишком благожелательном отношении к китайскому посланнику, то он понемногу сможет прибрать властителя к рукам. А там остается вовремя намекнуть, а когда представится случай — использовать бывшего даймё.

— Господин, весьма трогательна твоя забота о добрых отношениях с соседями и о красивейших рощах, которые когда-либо видели глаза человека. Семья Бондзон всегда хорошо понимала, какую важную роль может играть бамбук в государственных делах. Поэтому твои слова о бамбуке столь теплы.

Бондзон вовсе не был таким наивным, как думал Мено. Он сознавал; лесть Мено означала, что тот вынашивает какой-то план. Мено и думать не думал, что контрабанда ассамского бамбука идет успешно только потому, что подобную торговлю допускает сёгун. Бондзон понимал, — мелкую душу нужно задобрить богатством, чтобы добиться послушания. Однако молчание сёгуна подразумевало существование границ для алчности Мено. Тот же, благодаря своей ненасытности приближался к опасной черте, за которой терялось терпение господина.

Сёгун умел хорошо скрывать свои замыслы. Отпуская Мено, он напомнил:

— Сунг Шан по договору обязан оповещать нас обо всем, что узнает, и именно через тебя я буду держать с ним связь. Но помни — ты отвечаешь за нашего гостя головой!

Мено был слишком воодушевлен первой фразой, открывавшей ему все двери, чтобы прислушаться к последней.

После первоначальной растерянности ко мне вернулось спокойствие.

Прежде всего я был послушником, который отправился в свое первое паломничество. Это означало, что паломничество следовало совершить. Разве неожиданная встреча с прошлым не была частью испытаний, ожидавших меня? Если она и должна была что-то изменить, не находился ли я в наилучшем из возможных положений, чтобы хорошенько все обдумать?

Возвращение Сензаки не могло быть лишь дерзостью. Беглец должен был быть в чем-то уверен, чтобы вернуться в свою страну. Я помню, как твердо он держался на суде, с какой убежденностью утверждал, что невиновен, но при этом не желал помочь себе и раскрыть детали убийства сёгуна. Последующие события показали, что все были уверены в моей смерти в столице во время пожара. Если б Сензаки был моим врагом, разве не мог он тотчас после моего исчезновения возвратиться на родину и склониться перед новым государем? Очевидно, есть причина тому, почему он этого не сделал! И вот теперь он здесь, под другим именем и с новой внешностью!

Я не мог не признаться себе — его поведение, которое я не мог забыть, и его поступки говорили о том, что это исключительный человек.

Я направился в село. Мысли настолько захватили меня, что я даже не заметил, как наступил вечер. Я бродил среди деревенских домов без определенной цели, пока не оказался перед дверью, которая была мне хорошо знакома. Без малейших колебаний я постучался. Мне открыла та самая женщина, от которой я получил столь важный удар по голове. На сей раз, не показывая, что узнает меня, она спокойно ждала, что я ей скажу.

— Я Цао из Дабу-дзи. Я отправился в паломничество, а вечер застал меня в пути. Не позволишь ли мне переночевать у тебя в хлеву?

Она смотрела ничего не выражающим взглядом. Потом повернулась и исчезла в дверном проеме. Вскоре появилась с циновкой и покрывалом в руках.

— Это тебе!

И опять исчезла.

Пришел ли я к ее дому исключительно из любопытства? Или из благодарности? Скорее, второе.

Вонь в хлеву задушила всякий возможный голод. Но та же вонь наполняла помещение теплом. Я лежал без малейшего желания прочитать какую-нибудь сутру. Отправляясь в путь, я решил, что мое паломничество будет избавлено от каких бы то ни было церемоний и обязанностей, предписываемых уставом. Я хотел быть обычным человеком. Опыт, полученный в монастыре, следовало применять так, чтобы он проявлялся в самой свободной форме, без малейшей заученности. Я считал испытания проверкой того, что было во мне настоящим, а не наносным. Значит, поступки — случайные или намеренные — должны были быть прежде всего моими.

Первое, что я ощутил, когда проснулся — свежий воздух. Скотину вывели. Около меня стояла миска с рисом. Должно быть, я спал дольше, чем обычно, поскольку с улицы доносились веселые голоса играющих детей. Когда я открыл дверь, меня ослепила белизна солнечного утра. Я устроился поудобнее и с наслаждением поел. Это было мое первое идиллическое утро вне стен монастыря. Ощущение было приятным.