Элизабет ван дер Меер прибыла в музей, когда солнце уже взошло. Она была в состоянии элегантной паники, как охарактеризовал ее вид Коэн. Директриса всеми силами сдерживала гнев, еще не зная, на кого его обрушить. Нужна была жертва. Два вторжения за два дня. «Слава Богу, ко мне не из-за чего придраться», — подумал Коэн, покачав головой.

Разбитое окно, взрыв в подвале, вырубленное электричество, отсутствие освещения. Вооружившись прожекторами, полицейские осматривали наполненный дымом подвал. Разбитое окно было достаточно большим, чтобы в него мог влезть взрослый человек. Однако следов ног не обнаружилось.

Щитовая представляла особый интерес. Когда Коэн и Меер вошли в сопровождении полицейского в серое от поднявшейся пыли помещение, они увидели причину отключения электричества. Щит, на котором находились предохранители от всех электрических систем музея, включая резервный генератор, был разрушен. Но самое интересное заключалось в том, что взорвали его внутри запертого стального ящика.

— Мистер Коэн, потрудитесь объяснить, как все это произошло, черт побери?

Терпения госпожи Меер хватило ненадолго. Но не успел Коэн ответить, как у полицейского заработала рация.

— Левеллин вызывает Джоунса.

— Что случилось, Левеллин?

— Мисс Меер должна срочно подойти сюда.

— Но мы в подвале. Когда все осмотрим, поднимемся наверх.

— Нет, она должна прийти немедленно.

— А в чем дело?

— Я нахожусь в отделе консервации…

Госпожа Меер пошатнулась и прислонилась к стене.

— О Боже, — прошептала она.

Инспектор полиции Гарри Уикенден обладал внешностью, способной понравиться разве что его матери. Он вошел в Национальную галерею современного искусства с огромной пластмассовой чашкой в руках, крышку которой периодически снимал, чтобы отхлебнуть какой-то напиток. Под черными глазами темнели большие набрякшие мешки. Рот скрывали обвислые усы, придававшие лицу унылое выражение. Инспектор был мал ростом, носил ортопедические ботинки, длинное непромокаемое пальто защитного цвета и напоминал грустного бассета. Но в глазах его поблескивал огонек.

Не успел инспектор переступить порог, как к нему сразу же подскочил офицер полиции.

— Доброе утро, сэр.

— Утро, начинающееся до десяти, не может быть добрым. У преступников просто нет совести. Могли хотя бы дать людям позавтракать.

— Да, сэр. Я провожу вас в кабинет директора, мисс Элизабет ван дер Меер. Но должен предупредить, что она не в духе.

— Я тоже. Но ради вас скрою приятную мину. Ведите меня к ней.

Уикенден с полицейским пошли через залы, залитые тусклым утренним светом.

— Придется идти наверх пешком, потому что электричество…

— Я уже заметил, что света нет. Не стоит говорить об очевидном.

Они стали подниматься по мраморной лестнице.

— Мы приехали сюда около пяти утра. Нам позвонила девушка из охраны, некая мисс Эйвери. Ее послали на улицу, потому что связь и охранные системы не работали. Они управляются через компьютер, а без электричества все вышло из строя.

— Техника — вещь ненадежная.

— Да, но…

— А карманного компьютера у вас нет?

— Нет, сэр.

— Ну и хорошо. Бумага и ручка никогда не подведут. Можете высечь это на моем надгробии.

— Хорошо, сэр. Когда нет электричества, музей защищают только замки на входных дверях. Начальник ночной охраны, мистер Тоби Коэн, велел охранникам разойтись по залам музея и ловить каждый звук. Они поддерживали связь с помощью автономных раций, работающих от батареек. Но слышали только приглушенный взрыв, от которого тряхнуло первый этаж, после чего погасло освещение. А больше никаких звуков не было.

— Звучит довольно странно. Это мой клинический диагноз. Но действительность гораздо причудливее вымысла. То, что придумывают писатели, и в подметки не годится реальным событиям. Вы не находите, сэр?

— Согласен с вами, сэр. Приехав, мы первым делом окружили дом, чтобы блокировать грабителей. Потом проверили все залы и удостоверились, что ничего не пропало. Правда, в подвале мы обнаружили разбитое окно, но следов — никаких. Был также взорван щиток с предохранителями, поэтому музей обесточился. Но странная штука — взрыв произошел внутри запертого металлического шкафа.

— Загадка запертой комнаты? Пожалуй, ради этого стоило подняться ни свет ни заря. Что-нибудь еще?

— В среду компьютер музея взломал хакер и вывел из строя систему видеонаблюдения. Похоже на обычное хулиганство, но не исключено, что это как-то связано с сегодняшними событиями.

— Ох уж эти мне компьютеры.

— Мы также обнаружили, что было похищено, сэр…

Полуденное солнце золотило воду Сены, по берегам которой теснились старинные здания из желтого камня с плоскими темно-серыми крышами. Бизо доедал уже вторую булочку с шоколадной глазурью, когда, свернув на рю Израиль, подошел к узкому прямоугольному зданию «Общества Малевича». Стряхнув с пиджака крошки и остатки шоколада, он нажал на кнопку звонка, оставив на ней жирный след.

Дверь открыла пышногрудая секретарша.

«Я бы не отказался здесь поработать», — подумал Бизо, переступая порог.

— Языческие идолы, какая чушь, — с раздражением произнесла Делакло, выслушав Бизо.

Тревожно взглянув на нее, он отвел глаза и стал изучать живописный беспорядок кабинета.

— Вы хотите сказать, что не…

— Нет, месье Бизо, вы меня не так поняли. Я уверена, что ваша догадка верна. Все выглядит вполне логично. Меня просто бесит людская необразованность. Почему невежды так ненавидят просвещенных? Нет ничего отвратительней воинствующего невежества. Мысль, что эти ханжи способны уничтожить…

— Мы этого не допустим, мадам… муазель. Если вы нам поможете, мы этих ханжей окоротим.

Делакло наклонилась над столом, покусывая кончик ручки. Все ящики и папки в ее кабинете были снабжены этикетками с аккуратными надписями, сделанными от руки. Однако сам кабинет был завален бумагами до такой степени, что казалось, в этих папках нет никакой необходимости.

— Нам нужна отправная точка, мадемуазель Делакло. И мне кажется, она где-то здесь. Теперь у нас есть мотив преступления. Высказав свою позицию, воры, таким образом, дали нам ниточку, за которую можно ухватиться. Похоже, мы имеем дело с агрессивными религиозными фанатиками. Под агрессией я подразумеваю не кровопролитие, а стремление к разрушению и преднамеренному нарушению закона. Короче, это фанатики, изощренные и ловкие. Все было проделано безукоризненно.

Делакло предложила Бизо сигарету и закурила сама.

— Они оставили послание, но кому? Мы не делали никаких заявлений для прессы. Кто знает об этом послании, кроме нас с вами и здешних сотрудников?

— Вероятно, они надеялись на огласку.

— Очень может быть. Но мы им такой возможности не предоставим. Как вы думаете, они уничтожат картину?

— Не уверен. Мне кажется, это не в их интересах. Это все равно что сжечь портфель, набитый купюрами по сто евро. Мы обычно не принимаем всерьез угрозы уничтожить картины, за которые требуют выкуп. Какие могут быть еще варианты? Первое. Они просто спрячут картину. Второе. Повесят у себя дома. И наконец, третье. Продадут. Учитывая мотив преступления, второй вариант отпадает. Остаются первый и третий. Есть признаки, что ее пытаются продать?

Делакло вспомнила о лондонские торгах, на которых только что побывала.

— Нет. Я думала о такой возможности, но… нет.

— Мы… я предполагаю, что это скорее политическая или религиозная акция, чем преступление с целью наживы или по необходимости. Легально они ее продать не смогут, разве что какому-нибудь не слишком щепетильному коллекционеру, который не будет задавать вопросов. На этом попадается большинство воров. Картину украсть не так уж трудно, гораздо сложнее обратить ее в наличные. Большинство украденных произведений продается за семь — десять процентов от их реальной стоимости, и то если посчастливится найти покупателя. Так что если они не собираются срочно продать ее…