Миллер усмехнулся, иронично поглядывая на Мэгги. Они были сейчас как два игрока в покер. Каждый из них блефовал и ждал, когда оппонент, не выдержав, откроет карты.
— Ты просто чудо, Костелло. Я тебя обожаю! Я бы многое отдал, чтобы ты работала со мной в одной упряжке. Но… не в этой жизни. Увы, Мэгги.
Мэгги продолжала буравить его взглядом. Она чувствовала, что тот колеблется, и терпеливо ждала, когда плотина даст первую трещину, чтобы тут же броситься вперед и добить, добить…
Улыбка потухла на его лице.
— Ну хорошо, черт с тобой… — проговорил он.
Она медленно выдохнула. Через нос. Стало быть, он все расскажет.
— Дальше, — сухо обронила она.
— Нам нужен мир, Мэгги. Ты понимаешь? Мир. И мы, дьявол его разбери, были так близки! А неделю назад до нас вдруг дошли слухи, что появилась какая-то там глиняная табличка, на которой записано завещание какого-то там, понимаешь ли, Авраама… Ну и все такое.
— Откуда взялись слухи?
— Да от Гутмана, откуда же еще! Он позвонил Баруху Кишону и все ему растрепал. Ну не все, но нам хватило. Сказал про табличку, про Ахмада Нури, про Афифа Авейду и так далее. Задал нам работенки, доложу я тебе.
— Вы прослушивали его телефон?
— Не его, а Кишона. И не первый год.
— Кишона?! На кой черт вам сдался Кишон?
— Ты с луны свалилась, Мэгги? Господи, да что ж такое-то… Вот как можно работать с такими дипломатами? Да ведь Кишон разворошил весь тот поганый улей, превратив рядовой процесс над тель-авивскими шпионами в главную проблему американо-израильских межгосударственных отношений!
Мэгги поморщилась. Она должна была спросить об этом Ури. Она обязана была навести справки о Барухе Кишоне. Действительно, история с тель-авивскими шпионами была камнем преткновения в отношениях между США и Израилем на протяжении многих лет. Трех агентов ЦРУ в свое время уличили в том, что они тайно работали на израильскую разведку. Тель-Авив до сих пор предпринимал отчаянные попытки вызволить своих шпионов из американской тюрьмы. И по сей день все, даже самые лояльные Израилю, президенты США неизменно отказывали в этом.
— Кишон развернул целую кампанию за их освобождение. Весьма истеричную, кстати. Поднял, понимаешь, такую бучу, что мы уже не знали, что с ним делать, с этим старым недоноском.
— Стало быть, как только вам удалось подслушать его телефонный разговор с Гутманом, вы тут же и приговорили обоих?
— Перестань проповедовать, Костелло! Ты отлично знаешь, как высоки ставки в этой игре. Арабы и евреи в кои-то веки перестали резать друг другу глотки и сели за стол переговоров! И уже почти договорились, черт возьми, о мирном разделе своих территорий, включая Иерусалим! И тут вдруг на горизонте появляется сам Всевышний, который устами Авраама возвестил, что, мол, Израиль принадлежит евреям! О каком дележе Иерусалима после этого может идти речь? Нет, ребята, давайте-ка дуйте обратно по казармам да заряжайте свои базуки — войнушка продолжается!
Мэгги стоило трудов, чтобы ничем не выдать охватившей ее паники. Значит, этот старый хрыч видел табличку и прочитал ее? А она гоняется за ней уже которые сутки!
— Правильно ли я тебя поняла — вы испугались, что израильтяне уйдут с переговоров, узнав о присуждении Авраамом Храмовой горы именно им?
— Или мусульманам, без разницы. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Не важно, кому именно он присудил Храмовую гору. Важно то, что, кому бы он ее ни отдал, закончится это все войной. И мы поставили перед собой задачу — не допустить, чтобы табличка попала в руки арабов и евреев.
Мэгги почувствовала облегчение. Значит, он все-таки не видел самой таблички и не знает, что именно в ней написано. Гадает на кофейной гуще. А следовательно, можно продолжать наступление…
— Но в любом случае все то, что случилось вокруг этой таблички, ваша работа? Убийство Кишона, Ахмада Нури, Афифа Авейды, Гутмана, его жены… — Она уже хотела произнести имя Ури, но осеклась. Мэгги не была суеверной, но ей не хотелось произносить вслух свои страшные догадки в отношении Ури, тем самым как бы подтверждая их.
— Не вешай на нас всех собак, Мэгги. Тебе отлично известно, что Гутмана застрелила охрана израильского премьера, когда он приперся на митинг и полез к президиуму, одновременно запустив руку во внутренний карман пиджака. Во всех странах мира такое поведение трактуется одинаково — попытка покушения. Охрана сработала четко. И никто не виноват, что у старика не оказалось при себе оружия.
— А нападение на кибуц на севере страны? Поджог? Ваших рук дело?
— Гутман руководил раскопками той синагоги. Мы логично предположили, что он мог спрятать табличку именно там.
Мэгги уставилась на свои руки и вдруг начала медленно качать головой. А начав, уже не могла остановиться…
— Ну что еще тебе не нравится? — раздраженно буркнул Миллер. Она не ответила. Тогда он вдруг грохнул кулаком по столу. — Какого хрена ты качаешь своей тупой башкой?!
Мэгги подняла на него глаза и улыбнулась. Ей было приятно, что она смогла вывести его из себя.
— Я просто не могу поверить… вы все… оказались такими безмозглыми…
— Что?!
— Вы пустились во все тяжкие ради того, чтобы довести дело до заключения мира. Вы ради этого даже начали убивать людей… И с той стороны, и с другой… — Она вдруг хохотнула. — Вдумайся только, Миллер! Ты убивал арабов и израильтян для того, чтобы помирить арабов с израильтянами! А тебе не приходило в голову — так, на секундочку, — что подобные действия, совершаемые на самой хрупкой стадии переговоров, скорее, чем что-либо другое, покончат с этими самыми переговорами? Да что с вами такое, с американцами? Решив, будто Ирак стал представлять для вас угрозу, вы долбите по нему из всех орудий и тем самым создаете в регионе новую, еще большую угрозу! И вот теперь Израиль… та же песня…
— Мне еще твоих лекций не хватало…
— А ты послушай, тебе будет полезно. Я ношусь по всей этой стране сломя голову, рискую жизнью, пытаюсь докопаться до истины, которая поможет нам удержать обе стороны от эскалации насилия, пытаюсь спасти мир, черт возьми… И когда разгадка в руках, я вдруг вижу, что причиной всему… не ХАМАС и не «Исламский джихад», не ФАТХ и не МОССАД… даже не ультраправые израильские поселенцы… А мое собственное начальство! Прелестно!
Миллер пожевал губами.
— Я всегда подозревал, что ты просто наивная дура, Мэгги. Дурочка. И в этом было все твое обаяние. Но всему свое время и место. Неужели ты сомневаешься, что арабы и евреи полезут друг на друга с ножами тотчас же после обнародования завещания Авраама? Гарантирую тебе — полезут! Вот ты говоришь: Кишон, Авейда, Гутман… Да разуй ты свои глаза, Мэгги! В этой стране убивают уже сто лет! За последние дни здесь погибло столько народу, что на этом фоне убийство Кишона и Авейды — так, плевочек! Калькилия, Газа, школьный автобус в Нетанье… Ты вообще читаешь газеты? Если бы мы ничего не предпринимали, а сидели сложа руки, хочешь сказать, что всего этого не было бы? Хочешь сказать, что «Хезболла» зачехлила бы все свои ракетные установки, а Иран заткнулся бы раз и навсегда и не лез со своими дурацкими угрозами? Мы живем в реальном мире, девочка, не в сказке! И когда ты видишь первые признаки эпидемии, ты сворачиваешь шеи двум-трем курам, чтобы те не успели заразить весь курятник!
Миллер вновь пустился в свои любимые «фермерские» аллегории, которые всегда имели успех у слушателей и сделали ему имя во всех вашингтонских телестудиях.
— Многие безумцы ставят перед собой цель сорвать мирные переговоры. А ты решил, выходит, клин клином выбить и сорвать их раньше всех?
— Я выбираю меньшее зло, Мэгги. В политике по-другому не получается. Да что я тебе объясняю, будто сама не знаешь.
— И все у вас вроде сработало… — продолжала она. — Но в самый последний момент на горизонте вдруг возникла дурочка Костелло, которая все испортила, так, да?
— О нет, Мэгги, как раз напротив!
— Как это нет? Ты вывел из игры всех, кто был в курсе существования этой таблички. Ты убедился в том, что про завещание Авраама теперь никто не узнает. Но тут вдруг появилась я и начала копать ту ямку, которую ты лично засыпал и плотно утрамбовал ногами, разве нет? Какая же я в самом деле дурочка!
