Народу в клубе пока было не очень много, но кое-кто провел там уже немало времени и это бросалось в глаза. Мэгги невольно стала вглядываться в проплывающие мимо нее лица — две юные блондинки с точеными чертами и фарфоровой кожей, высоченный африканец, смуглая парочка — оба рыжие и кудрявые. Мэгги вспомнилось, что Бонхэм рассказывал об Израиле. Кто здесь только не жил! Русские, эфиопы, мицрахим — евреи, родившиеся в странах арабского мира… Самый настоящий Вавилон.

Мэгги случайно поймала свое отражение в одном из зеркал, и ее вдруг настолько поразила одна мысль, что она чуть не споткнулась на ровном месте. Всю свою жизнь, где бы она ни появлялась, она всегда была самой младшей. Чаще всего это, разумеется, бросалось в глаза на переговорах, где Мэгги приходилось общаться сплошь с мужчинами, годившимися ей в отцы. И это, кстати, постоянно ставило последних в тупик. Они не знали, как им следует вести себя с молоденькой и симпатичной девушкой. Частенько ее принимали за кого-то другого — спрашивали, когда появится ее босс, просили сгонять за кофейком… И отпускали комплименты, бесконечные комплименты…

«Что вы здесь делаете, душа моя? Вы же умрете тут со скуки с нами, старыми пердунами! Хотя мы-то, конечно, не против. Воистину вы способны украсить собой даже такой клоповник, как наша согласительная комиссия…»

Мэгги привыкла ко всему этому, и можно даже сказать, любила злоупотребить своим положением. Обычно переговорщики вели себя с ней более искренно, чем вели бы с мужчинами. Они рассказывали ей то, что никогда не решились бы доверить «настоящему переговорщику». Никто поначалу не относился к Мэгги серьезно. Это расхолаживало стороны, заставляло то и дело терять бдительность. А когда они осознавали свою оплошность, было уже поздно — Мэгги просила ознакомиться с ими же подписанным мирным договором или соглашением о границах.

Они дрались за нее, словно петухи за несушку, и это Мэгги более чем устраивало. Впервые она обратила на это внимание на переговорах по прекращению гражданской войны на Шри-Ланке, которые велись в лесном пансионате в Швеции. В какой-то момент она заметила, что за завтраком и обедом каждый стремился оказаться за столом рядом с ней. Каждый хотел непременно рассмешить ее своим фирменным анекдотом, каждый рвался услужить. Мужчины ничего не могли поделать с собой, эти великовозрастные дети, они просто отвечали на зов природы — когда среди мужчин появляется женщина, одна-единственная, мужчины начинают воспринимать друг друга как соперников… Мэгги была благодарна им, ведь это дало ей возможность до определенной степени манипулировать своими «клиентами». Ее никто не хотел обидеть или даже просто вызвать ее неудовольствие каким-нибудь неосторожным словом или поступком во время переговоров; все они мечтали о том, чтобы Мэгги на них взглянула, улыбнулась, ненароком дотронулась…

И только сейчас, случайно остановившись перед зеркалом в ночном клубе, Мэгги поняла, сколько воды утекло с тех пор… Ее окружали восхитительные, прелестные и такие юные создания… Самой старшей из этих девушек никак нельзя было дать больше двадцати пяти. У них была молодая, светящаяся здоровьем кожа, смелые наряды, которые едва прикрывали тело… Мэгги почувствовала себя старухой рядом с ними — в строгом черном костюме, дорогом и весьма элегантном, который на официальных встречах и переговорах смотрелся бы отлично, но здесь выглядел как минимум странно и… скучно. А еще темные круги под глазами и морщинки в уголках рта при попытке улыбнуться…

— Вон он!

Ури показал на молодого человека, который сидел за угловым столиком и любовался танцующими, обнимая одной рукой бутылку пива и качая головой в такт музыке. Он был явно навеселе — то ли пьян, то ли обкурен.

Ури подошел к нему, обменялся коротким рукопожатием и сел напротив. Пока они говорили, склонившись над столом друг к другу — чтобы лучше было слышно, — Мэгги продолжала рассеянно глазеть по сторонам. У дверей она заметила только что вошедшего мужчину, который смотрелся в этой обстановке таким же чудаком, как и она, — в костюме и галстуке. «Наш человек…»

По изменившемуся выражению лица Эйяла она догадалась, что Ури дошел в своем рассказе до описания гибели своих родителей. На лице молодого человека отразились шок и искреннее сочувствие. Он протянул руку и ободряюще потрепал Ури по плечу. Но у того не было сейчас времени на нежности — он достал из кармана отцовский мобильник и показал Эйялу, что свой последний в жизни звонок Шимон Гутман сделал Баруху Кишону.

Эйял лишь развел руками, давая понять, что ничего не слыхал об этом. Ури тем временем продолжил свой допрос, время от времени поворачиваясь к Мэгги и вводя ее в курс дела по-английски. Когда Эйял виделся со своим отцом? В воскресенье утром. Что сказал ему отец? У него какое-то «задание». Но это не удивило Эйяла, ведь вся жизнь Кишона состояла из выполнения одних сплошных «заданий». И именно поэтому его жена в конце концов развелась с ним и забрала сына. Да, после этого Эйял не видел отца и ничего не слышал о нем. Впрочем — тут парень виновато улыбнулся, — в понедельник он так нарезался, что вообще ничего не помнит и до сих пор приходит в себя.

— Эйял, отец говорил вам, что собирается в Женеву?

«Сейчас осторожно…» — подумала Мэгги.

— Куда? Это которая в Швейцарии? Нет. Когда ему предстоит поездка за границу, он всегда предупреждает и просит меня присмотреть за своей квартирой. С одной стороны, конечно, обидно, что меня используют в качестве сторожевого песика, а с другой стороны, у него там клево… и девчонку есть куда привести…

— Стало быть, вы уверены, что в Женеву он не собирался?

— Похоже, нет.

— Но после воскресенья не виделись и не разговаривали с ним? Неужели вы совсем не обеспокоены этим обстоятельством?

— Да я был спокоен, как танк, пока вы не пришли и не напугали меня…

Они забрали Эйяла из клуба, и теперь он сидел на заднем сиденье, мрачный, сосредоточенный и абсолютно трезвый. Ури по-прежнему продолжал расспрашивать его об отце. И ему удалось выудить у парня еще одну интересную подробность — во время их последней встречи Барух находился в очень приподнятом настроении и хвастался, что уцепился «за хвост жар-птицы» и это может быть «прелюбопытно».

Тем временем подошел черед одиннадцатичасовых «Новостей» по радио. Поджог на территории кибуца на севере страны был теперь центральной темой выпуска — полиция обнаружила в сгоревшем помещении человеческие останки. Власти заявили, что собранные улики позволяют им сделать вывод о налете палестинских боевиков из Йенина. Диктор сообщил, что происшедшее может иметь весьма негативные политические последствия и представляет собой новую опасность, которая нависла над и без того уже почти замороженными мирными переговорами между Израилем и Палестиной. Критика в адрес премьер-министра страны в связи с этим событием усилилась…

Мэгги на всякий случай глянула на дисплей своего мобильного — так и есть, пропущенный звонок. Из-за этой чертовой музыки в клубе она ничего не услышала. Дэвис оставил на автоответчике звуковое сообщение: «У нас новости, Мэгги. Палестинцы атаковали кибуц Хефциба — это на севере. Заместитель госсекретаря поручил мне передать тебе буквально следующее: „Скажи нашей красавице, что ее работа заключается в том, чтобы положить конец эскалации враждебности между участниками переговоров. А все остальные дела — побоку“. Я это тебе и передал. Извини, что невольно выступил гонцом дурных вестей».

А ведь заместитель госсекретаря был прав. Если она не накроет этот кипящий котелок крышкой, потом придется отскребать всю плиту. А она чем занимается? Играет в Индиану Джонса, разгадывает анаграммы и сравнивает рисунки на доисторических горшках. Но с другой стороны, она абсолютно уверена в том, что две эти смерти — Гутмана и Нури — как-то связаны между собой. И это «как-то» имеет прямое отношение ко всему, что здесь сейчас происходит. Если она сейчас все бросит и помчится успокаивать участников переговоров, это ничего не даст. Мэгги такое уже проходила. Дипломаты изрекут сплошь правильные слова, а вспышки насилия между тем будут продолжаться. Да нет, это не выход…