— Это твой сын, — сказал Анхис. — Здесь он ожидает дня, когда ему придет срок пересечь Реку и родиться в вашем мире.
Юноша не поднял глаз и, кажется, вовсе нас не заметил.
— Мой сын, — удивился Ней. — Брат Вила…
— Да, — подтвердил Анхис. — Они будут вместе править народом — народом моря и народом холмов, и между ними не будет ссор.
— А потом?
— Кто может знать будущее? — сказала я. — Многое зависит от наших поступков.
Анхис улыбнулся:
— И все же кое-что может сбыться, сын Афродиты: и гордый род, и гордый город… Нет, они не появятся, если ты завтра бросишься в море, но ведь ты этого не сделаешь. Говорю тебе единственное, что можно сказать царю: то, чего ты желаешь, еще может исполниться.
Ней склонил голову:
— Нет бремени тяжелее желаний.
— Будь ты свободен от желаний, ты не решился бы подойти к вратам ночи, — сказал Анхис. — Но ведь ты сюда стремился.
— А что будет после? — спросил Ней, обратив к отцу ровный взгляд голубых глаз.
— Покой, — ответил тот. — Здесь, где нет желаний, будет покой.
Ней огляделся:
— Среди бесконечных полей, где ничто не меняется?
— Да, — негромко сказал Анхис.
Ней взглянул вокруг, и лицо его смягчилось, разжались крепко стиснутые губы — словно его оставила изматывающая болезнь: так бывает, когда жестоко израненный воин наконец умирает и с последним расслаблением тела навсегда переходит за грань боли. Я замерла.
Ней посмотрел на меня и улыбнулся:
— Это не для меня. Уж лучше боль и радость.
— Другого я от тебя и не ждал, — кивнул Анхис.
Я выдохнула. Оказывается, я на время забыла дышать.
— Пойдем прогуляемся по берегу, — предложил Анхис.
Я не знала, относятся ли его слова и ко мне тоже, но Ней протянул мне руку, я оперлась на нее — теплую, настоящую, никак не похожую на призрачное видение.
Берег полнился людьми. То и дело кто-то отступал в сторону, начинал прощаться и обнимать остающихся, радостно обещал все помнить — и ступал в реку, где его омывали серебристо-жемчужные воды. После, подхваченный легким ветром, он воспарял к солнечному свету, льющемуся с небес.
— Что это? — спросил Ней.
— Рождение, — ответила я, сама удивляясь увиденному. — Нам приходится пересекать Реку дважды. Умерев, мы переправляемся через Стикс и сходим в нижние земли, где пребываем до срока. А потом переходим вторую Реку — Память, чтобы уйти наверх, в земной мир.
— И ничего не помним?
Я с сожалением кивнула:
— Ничего. Даже ты. Даже я. — Я посмотрела вверх, на льющийся свет. — Но сейчас нам не сюда. Мы должны пройти роговыми вратами, которыми проникают в мир правдивые видения.
Я почувствовала, как мы начали подниматься, перед нами возникли роговые врата, мерцающие переливчатым блеском.
— Мы покидаем край грез, мой царь. Мы грезили видениями, которые сбудутся, и теперь нам время вернуться в мир.
Свет ослеплял и манил к себе, делаясь все ярче и ярче — пока я не закрыла глаза.
Открыв их, я обнаружила, что лежу поперек обнаженного тела Нея в ближней комнате пещеры неподалеку от Кум и глаза мне слепит яркое солнце, бьющее сквозь трещину в потолке.
Я приподнялась на локте. Во рту пересохло, груди болели от переполнившего их молока. Надо кормить Маркая…
Раздался чей-то стон.
Ксандр лежал у входа, одной рукой чуть ли не в самых углях очага. Он перевернулся на бок, его стошнило.
— Ксандр! — Я подползла к нему. — Тебе плохо?
Он молча помотал головой, лицо уже принимало обычный цвет, руки не дрожали.
Я поднялась и сделала несколько шагов обратно к Нею.
— Ней!..
Он открыл глаза — в первый миг невидящие, но затем в них хлынула память, он пришел в себя.
— Сивилла?..
— Да. Сесть можешь? — Я помогла ему привстать.
Меня окликнул Ксандр.
— Не могу разбудить Марея!
Я встала, уже чуть более уверенно, и подошла.
— Что там? — спросил Ней.
— Марей умер, — ответила я, склоняясь над телом.
Погребение Марея устроили тогда же, когда венчали Нея на царство. Марей был не просто кормчим «Жемчужины»: его жертва знаменовала вступление Нея в царский сан, он добровольно сошел во тьму со своим царевичем и принял на себя ожидавшую их смерть. В большой погребальный костер, возведенный на берегу, я бросила остатки египетских благовоний, народ вознес по Марею погребальный плач. Молодая жена его, Идела, стояла здесь же с серым от горя лицом; ребенка, которого она носит, Марею не суждено увидеть уже никогда.
Я пела Сошествие срывающимся голосом. Может, будь настой не так крепок или положи я меньше…
«Он мой», — прошептала Она у моего плеча. Его сердце оказалось слабее, чем тело, он отдал себя за своего царя, выбрав смерть. Он ушел добровольно.
Я склонила голову, меня окутал дым от костра.
Венца, конечно, не было: корона Вилусы стала добычей ахейцев еще поколение назад. Нея короновали венком из виноградных листьев и луговых цветов и, возгласив здравицу, подняли в его честь полные чаши местного вина.
Ней выпил, полетели приветственные крики:
— Эней! Эней! Сын Афродиты!
Начался хоровод вокруг костра. Я сидела рядом, вино казалось мне уксусом.
Ксандр подошел с сыном на руках, передал мне Маркая и обнял меня за плечи, прижавшись щекой к щеке.
— Не вздумай, — сказал он.
— Не вздумать что?
— Не вздумай из-за этого горевать.
— Марей умер таким молодым, это я виновата…
— Я ведь тоже не хотел возвращаться, — сказал Ксандр. — Остался бы там с Аштерой, забыл бы здешнее горе и боль… Но решение было за мной, я выбрал.
— Почему?
Ксандр прижался подбородком к моему плечу.
— Ну, здесь ведь Ней, и ты, и Маркай. Мне еще хватит жизни, чтобы умереть.
— Это уж точно, — улыбнулась я.
Ксандр пожал плечами:
— Тебе тоже…
— Все время, пока пела Сошествие, я радовалась, что там остался не ты. Но ведь так нельзя. Утешаться тем, что горе выпало Иделе с ребенком, а не мне…
— В том-то и трудность, когда любишь. Кто-то становится дороже остальных.
— Я уже не могу относиться ко всем одинаково. Не выделять Маркая и Кианну из прочих детей, не ценить твою жизнь больше других… Жрице ведь так нельзя. Нельзя, Ксандр…
Он коснулся моего лица, стирая след от единственной слезинки.
— Ты ведь человек, ты не можешь иначе. Только богам под силу любить всех одинаково.
Я уткнулась лбом в его шею.
— Я так рада, что Она выбрала не тебя, — прошептала я.
— Я тоже, — кивнул Ксандр.
Ab urbe condita [1]
Мы отплыли на пятый день, подгоняемые к северу попутным ветром. Залив остался позади, гора скрылась из виду. Мы шли вдоль берега, перед нами расстилались поля зреющей пшеницы, алели маки. Погода стояла роскошная, и лишь прохладный ветер и снижающееся над горизонтом солнце напоминали о близкой осени. Лето подходило к концу, наступало время жатвы.
Без Коса на «Дельфине» было непривычно. Помощнику Марея, вставшему к кормилу только после Египта, еще недоставало опыта, и кормчим «Жемчужины» Ней назначил Коса: несмотря на невысокое рождение, тот уже многократно успел показать себя надежным кормчим и умелым воином. Ксандр начал учить Бая управлению кораблем. Бай и без того разбирался в гребных распевах, но пока не знал, какие приказы годны для каких случаев: со своего места он не видел остальных гребцов, а носовая палуба отгораживала его от моря. Ксандр поставил его к кормилу и теперь все объяснял и показывал.
Мы иногда останавливались для торговли, но деревень попадалось не много. Наверное, дальше от берега стояли какие-нибудь поселения, но с моря их было не разглядеть. Как-то мы пристали к побережью у маленькой, в пять-шесть домов, деревушки, чтобы выменять свежего хлеба. Я взяла с собой Маркая: он временами капризничал, и я вышла прогулять его по краю поля.
