— Битва была для тебя успешной.

Он сел рядом со мной.

— Я сделал что мог. Столько наших погибло… Но битв, подобных нынешней, не случится еще долго. На берегу армия фараона разгромила все вражеские войска — и тех, кто высадился с кораблей, и тех, кто наступал по суше от Аскалона. Говорят, многие тысячи убитых. Если сюда кто-нибудь и придет с войной, то очень не скоро.

— Может, теперь на островах будет спокойнее, — сказала я.

Ней покачал головой:

— Вряд ли. Все меньше становится мужчин, способных рыбачить или возделывать землю, и все больше тех, кто от отчаяния готов на все. Пиратство не иссякнет, только усилится. У многих, как и у нас, нет другого выхода.

— Но нам сейчас ничего не грозит.

— Да. Пока что да. — Он вытянул вперед руки; в свете костра показалось, будто ладони его одеты пламенем. — Он хороший царь. Воины зовут его молодым Рамсесом. Говорят, будто старый Рамсес царствовал вечно. Нынешний честен и справедлив и хорошо знает, чем нам обязан за удачное появление позади нападающего врага.

— Ты выиграл для него битву?

— Нет, но без нас она обошлась бы ему много дороже. Он из тех царей, которые ценят людские жизни. — Ней взглянул в сторону костра, на людей, кружащихся в танце.

— Как ты, — напомнила я.

— Я не хочу быть царем.

— Иамарад так и сказал, — произнесла я раньше, чем успела сообразить.

Его губы сжались тверже.

— Мне будет его не хватать.

— Мне тоже, — ответила я искренне.

— Пока останемся здесь, — сказал Ней. — Корабли, кроме «Жемчужины», сильно повреждены. И нам самим нужен отдых.

— Да.

Его, кажется, больше устраивало сидеть рядом со мной, чем присоединиться к танцующим. Возможно, отдых — это и есть то благо, которого Ней ждет от Египта. Отдых — и прекращение гонки по лабиринту.

Следующее утро, как обычно, я провела в храме Тота. Когда вернулась, меня дожидался Ней.

— Пришел посланец, — сказал он, — нас приглашают на пир. Через шесть дней фараон устраивает большое празднество в честь победы над врагом. Мне позволено взять с собой четверых мужчин, кого сочту нужным, и пять женщин. Конечно, пойдешь ты, но другим женщинам вряд ли нужно там быть. Египтяне — не мы, они не понимают, что мы не выставляем своих женщин напоказ.

Я посмотрела ему прямо в глаза:

— В Пилосе женщины свободно появлялись и на праздниках, и на званых обедах.

Ней покраснел:

— Ты… м-м… знаешь, как египетские женщины одеваются… на пиры?.. Ну, в Тамиате я видел… и…

Я чуть не рассмеялась.

— Я знаю, как они одеваются, когда идут в храм или за покупками. Право слово, Ней, ты будто никогда не видел женской груди.

Его лицо сделалось пунцовым.

— Ну не нарумяненной же… А еще они… э-э… красят соски…

— Ты, должно быть, пристально их разглядывал.

Он потупился — и я с жалостью поняла, что да, наверное, разглядывал…

— Конечно, я пойду, — сказала я, откидывая от лица волосы. — Почему бы мне не присутствовать там, где свободно появляются египетские жрицы. И я поговорю с женщинами — может, кому-то будет интересно. Кто из мужчин пойдет?

— Ксандр, — ответил он сразу же. — Марей, кормчий «Жемчужины». И Аминтер, хотя вряд ли ему там поправится.

Аминтер и вправду неподатлив и чужд перемен. Он отличный моряк, но с людьми сходится тяжело, к чужеземцам подозрителен. Всю жизнь плавать по разным землям и не выучить ни слова на другом языке — это может только он. От Иамарада, конечно, было бы больше проку, но Иамарад погиб.

— И мой отец, конечно, — договорил Ней.

— Конечно, — ответила я. Анхис и Аминтер, должно быть, прекрасно друг с другом поладят. Идела — молодая жена Марея, вызволенная вместе с другими из Миллаванды, — наверное, тоже захочет пойти. Даже после рабства она осталась живой и любознательной. Уже в Египте у нее случился выкидыш, но теперь, когда муж благополучно вернулся из битвы, она снова ожила.

Вместо пяти женщин набралось всего три. Многие отказывались — то ли из страха общаться с египтянами, то ли опасаясь за свое доброе имя. У Тии грудной ребенок, ей нельзя отлучаться надолго. На пир захотела пойти Идела и, к моему изумлению, Лида.

— Меня, поди, не каждый день зовут на царский ужин, — заявила она. — Я не откажусь, даже если заставят идти в чем мать родила.

— Обнажаться все же, думаю, не нужно, — ответила я, хотя совершенно не представляла себе, что надеть.

Поэтому я спросила у Хри.

Его лицо прорезалось морщинками, он улыбнулся.

— О, ты будешь выглядеть великолепно, — сказал он. — И все, кто пойдет на пир. Приходите сюда, в храм, подберем вам подобающие одежды.

Я начала было отказываться, но он меня остановил:

— Считай это моим подарком. Считай, что я лишь отвечаю на гостеприимство и щедрость Приама, проявленные ко мне в Вилусе. И скажи об этом царевичу. Он должен быть особенно прекрасен в этот день. Я все устрою.

Поэтому в полдень шестого дня мы вместе пришли в храм Тота. По виду Ксандра и Аминтера можно было предположить, что их ведут по меньшей мере на казнь.

Лиду, Иделу и меня проводили в длинную купальню под открытым небом. Пространство между колоннами заполняли пальмы и густые растения в огромных кадках, совершенно отделяя нас от мужской купальни по соседству.

Ко мне подошла прислужница с кувшинчиком благовонного масла и бритвой.

— Так, как подобает жрицам? — спросила она.

— Да, — сказала я. — Все как у вас принято. Кроме волос на голове.

Я уже знала, что в Черной Земле знатные женщины бреют голову наголо и их замысловатые косички — всего лишь парик.

Она кивнула и принялась умащать меня, сбривая волоски со всего тела. Окунувшись после этого в бассейн, я с удивлением разглядывала непривычно гладкую, без единого волоска, кожу — и руки, и ноги, и даже треугольник внизу живота, — словно у младенца.

Лида прыгнула в бассейн вслед за мной. Она тоже выглядела непривычно.

— Теперь знаю, почему им не так жарко, — посмеиваясь, сказала она. — Прислужница говорит, египтянки купаются два раза в день. А еще выщипывают волосы насовсем. И мужчины тоже. Представляешь — выдергивают бороду по волоску, как только она начинает расти!

— Вот откуда такие гладкие лица, — сказала я. Внезапно до меня дошло. — Лида, а как ты умудрилась поговорить с прислужницей?

Она фыркнула.

— А как я хожу на торжище каждый день — менять эти вечные бобы на что-нибудь поприличнее? Долго ли набраться слов, чтобы поболтать? Я и в Библе выучилась тамошнему языку.

Я улыбнулась:

— Не то что Аминтер.

— Да уж, Аминтер с чужеземцем и слова не скажет. — Лида проплыла до края бассейна, и я вдруг вспомнила льняную реку. Когда я ребенком училась плавать, Лида держала меня на руках — я совсем об этом забыла. Внезапно мне стало так тоскливо без матери…

Лида, должно быть, увидела мое лицо. А может, ей самой вспомнилась река, у которой мы жили так долго.

— Ничего, детка. Будь твоя мать здесь — она бы тобой гордилась. Я вправляла твою ногу, когда тебя опрокинуло колесницей, но ты выжила только ее заботами. Упорства ей было не занимать, это уж точно.

Ее руки двигались в прозрачной воде, глаза смотрели куда-то вдаль.

— Из Вилусы нас везли на одном корабле. Всех рабынь, кто по жребию угодил к царю Нестору. Она была хорошенькая — ахейцы мимо не прошли, еще и сильно избили. Много рабынь тогда умерло, но она держалась, несгибаемая как не знаю кто. Когда подплывали к Пилосу, уже стало ясно, что будет ребенок. Одна такая, из наших, ночью кинулась в море, и я положила себе не спускать глаз с твоей матери.

Лида посмотрела на меня, двинув бровью.

— Она смекнула, чего я боюсь, глянула на меня эдак пронзительно, ну вот как ты, и говорит: «Лида, я не собираюсь себя убивать. У меня родится сын, он вырастет и отрежет им все, чем делают детей».

Я было засмеялась, но тут же умолкла.

— Вместо сына родилась я…