Он и вправду не упрекал. Назавтра мы сидели втроем на скалах, пока «Дельфин», «Крылатая ночь» и «Жемчужина», расправив за собой сети, ловили рыбу в океане, на время превратившись из боевых кораблей в простые рыбацкие лодки. Накормить толпу людей непросто, и если собирать яйца чаек на острове нам не позволено, то морскую рыбу, выловленную подальше от берега, нам никто не запрещал.

Какие могли быть упреки, если Кос со слезами на глазах просил у Тии прощения за то, что не смог ее уберечь. Он тогда был в море; старшая сестра, оставив своего младенца на попечение Тии, ушла к торговым лавкам, дома оставался маленький брат. Их родителей убили, племянника Тии вырвали из рук и зарубили у нее на глазах, о сестре больше никто не слышал.

— Не надо было мне тогда уходить, — сдавленным от слез голосом проговорил Кос. — Лучше б мне погибнуть, чем с тобой такое…

— Если б ты погиб, — сказала я мягко, — кто сейчас заботился бы о Тии и ребенке? Живой брат ей намного нужнее.

— Как я виноват, Тия, сестричка…

— Ты не виноват! — Глядя на него, она тоже заплакала. — Я знаю, ты кинулся бы на защиту. А мне надо было бежать или… ну что-нибудь делать. Мне снится одно и то же, и каждый раз я застываю как вкопанная…

— Когда некуда бежать, не убежишь, сестренка…

Я смотрела, как над ними, плачущими, кружились в небе чайки.

— Из большой семьи уцелели вы двое, — сказала я, — вам остается жить и поддерживать друг друга.

— Поддерживать — только это и остается любому из нас, — ответил Кос.

— Просто мы слились в одну семью — моряки и коневоды, жители нижнего города и обитатели крепости. Один народ, и ответственность одна на всех.

Кос отер слезинку с лица Тии.

— Твой ребенок — последний в нашем роду. Обещай, что будешь осторожна и не наделаешь глупостей. Помнишь, как мать хотела внучку? Когда Кианна была в тягости и все ждали мальчика, она одна мечтала о девочке.

Тия рассмеялась сквозь слезы:

— А ведь правда!..

— Все обойдется, — сказал Кос, — я позабочусь о вас обеих, пока не придет пора отдать малышку Владычице, как говорит сивилла.

— Да, — подтвердила я, — она станет мне ученицей и дочерью.

Когда они ушли, солнце стояло уже высоко. Болела голова, хотелось пить. Я не пошла в лагерь, где вокруг столько людей — тебя то и дело окликают, каждому что-то нужно… Голова пылала, по пути к источнику мечталось только об одном: полежать в тени камней, в темноте.

— Сивилла, — окликнул Ней, — ты куда?

— Возносить молитвы, — бросила я.

Он резко остановился.

— А… извини, я не хотел…

— Прости, — сказала я, вспомнив о своих обязанностях. — Чем могу служить тебе, царевич Эней?

Он подошел и остановился напротив.

— Тебе так хорошо все удалось!

Я пожала плечами:

— Такие раны мне неподвластны, их залечивают только время и милость богов. А некоторые и вовсе не исцелимы.

Он пристально взглянул на меня сверху вниз:

— А если родится мальчик?

— Если родится, тогда и будем думать.

Ней поднял бровь:

— То есть ты не знаешь наверняка?

— Я предполагаю. Предполагаю, что верно поняла Ее знак. Но никто не может знать точно.

— Тогда, в Пилосе, ты вроде бы не раздумывала.

— То, что совершалось в Пилосе, походило на священнодействие, мистерию, когда Она наполняет тебя до краев, превращая в сосуд своей воли. Такое случается едва ли не раз в жизни; нельзя рассчитывать, что так будет все время. — Я взглянула в сторону моря. — Та, что была пифией, учила меня испрашивать Ее волю и, если знамения неясны, полагаться на зрение и чувства. Я делаю то, что в моих силах, и каждый раз надеюсь, что не приму ложных решений по недомыслию или из самонадеянности.

— Это примерно как быть правителем.

— Возможно, царевич.

— Ней.

— Да.

— Я помешал тебе, ты шла к источнику. Иди, я прослежу, чтобы тебя не беспокоили.

— Тогда станут беспокоить тебя. А тебе есть на кого положиться? Может, Ксандр?

Ней отвел взгляд.

— Ксандр — мой друг. Надежное плечо, я от души ему доверяю. Но мой сын жив, а его дети погибли — это лежит между нами как пропасть.

У меня перехватило дыхание.

— Я не знала, что у него были дети.

— Две дочери. Одна трехлетняя, а вторая совсем кроха, только училась ходить. Слишком малы, рабынь из них не сделать, их убили. Его жена дралась за них как безумная, им пришлось заколоть и ее, хотя она была бы ценной добычей.

Я отвернула лицо.

— Но твой сын жив, — сдавленно сказала я.

— Он старше, ему четыре. — Голос Энея почти не дрогнул. — Он прятался, когда насиловали и убивали его мать. Позже мальчика нашел мой отец и вытащил из дома, пока не обрушилась горящая крыша. Наши корабли подошли к Вилусе слишком поздно: будь я там, все сложилось бы по-другому.

— Ты говоришь как Кос.

— Корабли вел не Кос, а я, — сказал он резко. — Значит, моя и ответственность.

— Ну уж нет, — твердо возразила я. — В ответе за все только Неоптолем. Это он собрал флот в Пилосе, он подстрекал молодых царей начать войну. Это он возжелал золота и чужеземных женщин. Я слышала на пирах его речи о славе и богатстве, разжигающие жадность и честолюбие. Я видела его так же близко, как тебя, и хорошо знаю, чья тут ответственность.

Я взяла руки Энея в свои.

— Ему нужны были рабы для продажи в Миллаванде. По пути в Пилос там продали часть наших, еще часть отвезли в Тиринф — тот самый крепкостенный Тиринф, что высится над Арголидской долиной. Нам его осаждать бессмысленно, ты и сам знаешь. А в Миллаванде еще можно кого-то найти и попытаться освободить.

— Напасть на Пилос — единственное, что тогда пришло мне в голову. Пилосцы были среди тех, кто жег Вилусу, и ни для кого не секрет, что их город слабо защищен. Я жаждал только одного: вызволить людей, сколько удастся, и свести счеты с врагом. — Ней отпустил мои руки. — Но мне двадцать два года, я зрелый человек, мне ни к чему бесцельно метаться с место на место, как мальчишке. И жажда крови во мне не так сильна, чтобы в порыве величия поднимать народ на бесполезные подвиги. Ведь утерянного не вернешь.

— Вернуть погибших уж точно не удастся, — сказала я тихо. — По крайней мере по эту сторону Реки.

— Я знаю. И все же чувствую себя Тесеем, мчащимся по изломам лабиринта, где ужасы следуют по пятам и за каждым поворотом ждет новое бедствие. Во снах продолжается то же. Ужас сменяется ужасом, я не чувствую вкуса вина, не вижу солнца над головой. Целый мир погиб. А я почему-то выжил.

— Ты выжил потому, что ты умен и удачлив и к тебе благоволит кто-то из богов. Выжил потому, что кто-нибудь должен вести народ. Потому, что мир гибнет и рождается снова.

— Если это милость Владычицы Моря, то довольно горькая… Наверное, нужно идти в Миллаванду, — сказал он. — Взять город силой нам не удастся, но хоть сколько-то людей можно выкупить за богатства, взятые в Пилосе.

«Которые в свой черед вывезены из Вилусы», — подумала я. Награбленное переходит от одних к другим, из-за пиратских набегов купцы боятся выходить в море Та, что была пифией, помнила иные времена. Теперь с каждым годом будет все меньше засеянных нив, все меньше рыбацких лодок, выходящих на ловлю, все меньше крепких, здоровых детей. Мне ли поднимать мертвых, чтоб было кому пахать невозделанные поля, расчищать заросли и сажать молодые оливы? Я всего лишь женщина, мне семнадцать лет, десять из них я служу Владычице. Если та, что была пифией, не знала ответа, то как искать его мне?

— Еще до шторма я говорил с Иамарадом и Ливоном, кормчим «Стрижа». Если они уцелеют и не смогут нас отыскать, то скорее всего приведут «Очи Владычицы» и «Стрижа» в Миллаванду.

— Значит, идем туда.

— Но что дальше — я не знаю. Мне виден только ближайший поворот лабиринта.

Я улыбнулась:

— Тогда, как Тесей, следуй Ариадниной нити. Во тьме есть пути, хорошо известные нам — выросшим в темноте и не боящимся мрака.