Подобного ощущения она не испытывала с самого детства — покоя, какой ощущаешь, припав к груди мужчины; но тогда это был ее отец, чьи суждения она часто подвергала сомнению или не принимала во внимание.

Клеопатра сама не знала: то ли она здесь для того, чтобы утешить Антония, то ли он ниспослан богами, чтобы утешить ее. Насколько могла, она обрела успокоение в его силе, в мускусном запахе его кожаной туники, в его горячих руках, обхвативших ее и замкнувших в круге его горя.

— Мы не проиграли, — сказала Клеопатра.

— Но и не победили, — отозвался Антоний. — Мне пришлось бросить собственный флагман, и вместе с ним — нескольких из самых доблестных людей, каких мне только доводилось встречать.

— Давай не будем горевать о тех, кто, быть может, сейчас жив и здоров и пьет хорошее вино, набив кошелек деньгами Октавиана.

Антоний рассмеялся, но смех его был горек.

— Ты предлагаешь невеселое утешение, Клеопатра.

— Ты тщательно рассчитал степень риска, император. Мы отделались куда дешевле, чем предполагали.

— Это верно. Но когда теряешь людей, вместе с ними теряешь часть собственной души.

— Милый, неужели твоей душе было бы лучше, если бы ты наблюдал за тем, как они медленно и мучительно умирают от дизентерии?

— Моей душе было бы лучше, если бы мы вообще не оказались запертыми в этом гиблом месте.

Клеопатра поняла: теперь Антоний будет мрачен до тех пор, пока не решит, что минуло подобающее количество времени. Она лежала рядом с ним, затаив дыхание и радуясь, что он все-таки жив, хотя и утратил некую часть своей души. Впрочем, она была уверена: эта часть восстановится, когда он перестанет корить себя за гибель этих людей.

В любом случае Антоний сумел с честью выйти из ужасной ситуации. Конечно же, его подчиненные понимают это и, как и Клеопатра, благодарны ему за спасение их жизни. Ибо после ее побега все пошло не так, как они задумали, и она уже было решила, что потеряла Антония навсегда.

После того как эскадра царицы вышла из залива, Клеопатра продолжала смотреть в море, выискивая взглядом корабли Антония, которые, как она ожидала, вскорости должны были последовать за нею. Она все посматривала искоса в сторону заходящего солнца, пока пылающий диск не погрузился в воду, а потом долго оставалась на палубе, и наконец ночной холод вынудил ее спуститься в каюту.

И все это время Антоний продолжал сражаться, пытаясь оторваться от врага. Благодаря превосходству в численности Агриппе удалось зажать часть кораблей Антония в заливе. Когда Антоний увидел, что у капитанов этих кораблей не осталось иного пути, кроме как сдаться — собственно, они и принялись сдаваться, — он воспользовался этой возможностью для того, чтобы поднять паруса и бежать прочь из залива вместе с большей частью своей эскадры. Отступление прошло успешно, но это малое достижение Антония не утешило.

Он нагнал Клеопатру на следующее утро, как раз вовремя, чтобы отразить нападение царя Спарты; спартанец застал египетскую царицу врасплох, когда корабли Клеопатры шли вдоль побережья Пелопоннеса, и его пятьдесят кораблей принялись осыпать египетский флот метательными снарядами. Но огромные таранные суда Антония по-прежнему были готовы к бою. Он безжалостно сокрушил спартанцев — Клеопатра видела все это с борта своего флагмана. Впрочем, Эвмену было приказано держаться в стороне от схватки, чтобы не подвергать царицу опасности, и он продолжал неукоснительно выполнять этот приказ. Поэтому наварх и царица вместе смотрели, как лучники Антония выбирают себе мишени на палубах спартанских кораблей, не обращая внимания на то, что башни-надстройки кренятся под порывистым морским ветром. Клеопатра не знала, что тут сыграло большую роль — отменная выучка римских солдат или гнев, нараставший все то время, пока они сидели запертыми в ловушке, — но она никогда еще не видела, чтобы кто-либо отбивал нападение так быстро и так яростно.

После схватки Антоний не перешел на корабль Клеопатры. Когда флагман встал так, чтобы позволить императору перебраться с судна на судно, Антоний лишь прислал гонца, передав с ним, что присоединится к царице позже. Клеопатра никак не могла понять, отчего же он не возвращается к ней, и две ночи маялась без сна. Вдруг он ранен и скрывает это от нее? Она отправила своего гонца на корабль императора, чтобы тот прояснил этот вопрос, и пригрозила, что утопит посланника, если он по возвращении не сможет доложить о состоянии здоровья Антония. Вернувшись, тот сообщил — едва переводя дух, потому что ему пришлось долго грести, — что император на вид пребывает в добром здравии, не носит никаких повязок, и по нему не видно, чтобы он страдал от раны или потери крови; нет даже синяков и ссадин, которыми всегда отмечены люди после схватки. Эвмен шепотом сказал царице:

— Быть может, душевные раны заставляют льва держаться в одиночестве. Богиня войны собирает тяжкую дань даже с самых яростных людей. А император как раз из числа таких страстных людей.

Наварх склонил голову так низко, что Клеопатра увидела розовеющее пятно на его макушке, там, где темные волосы наварха начали редеть.

— Прости меня за подобную фамильярность. Я не хотел оскорбить тебя — лишь утешить.

— Я прощаю тебя, наварх, поскольку подозреваю, что тебя осенило прозрение.

Когда у мыса Тенар Антоний в конце концов согласился присоединиться к Клеопатре, он приветствовал ее с распростертыми объятиями и с победным видом. Его загорелое лицо раскраснелось, и зубы казались белыми, словно луна. Когда он со своими офицерами высадился на берег, Клеопатра услышала, как солдаты Антония распевают на латыни пошлую песню про удаль Антония, сражавшего своих жертв, и твердость его могучего меча. И все это, конечно же, с массой двусмысленностей. Клеопатра уже привыкла к этим песенкам. Например, солдаты Цезаря, прославляя знаменитые мужские качества своего вождя, горланили, что он — жена всех мужей и муж всех жен. Антоний, как и Цезарь, никогда не возражал против этих песен — они ему даже нравились.

Решительным шагом он спустился по сходням; темно-пурпурный плащ, раскрывшийся у него на груди, словно огромная орхидея, вился за плечами; меч в сверкающих ножнах хлопал его по бедру. Люди Антония до сих пор праздновали не только свое спасение, но и быструю и убедительную победу над спартанским флотом. Антоний хищно, по-волчьи улыбнулся Клеопатре, поклонился и взял ее за руку.

До тех пор, пока они не остались наедине, он не делился с нею своими терзаниями. Но как только дверь в их покои захлопнулась у них за спиной, заглушив хриплое пение солдат, Антоний опустился на кровать и как-то поник, словно из его могучего, львиного тела выпустили весь воздух.

И вот теперь они лежали на кровати и молчали. Клеопатра закрыла глаза и безмолвно вознесла молитву богине, благодаря ее за то, что полководец и муж царицы Египта, отец ее детей, жив и невредим, хотя и пребывает в унынии. Клеопатра уже видела его в подобном состоянии — после отступления от Фрааспе, когда он потерял так много солдат в заснеженных горах Армении.

Эвмен был прав: Антоний — человек страстный. Именно это свойство делало его по-юношески пылким в любви, побуждало ночь напролет пить и смеяться в компании ближайших друзей или рядовых солдат, сражаться со сверхъестественным мужеством, добиваться власти над империей; и это же самое свойство заставляло его отступать перед лицом потерь и поражений, словно раненого льва, что зализывает свои раны. «У него нет хладнокровия Цезаря, — подумала Клеопатра, — но и Цезарь не имел сердца Антония. Его очень человеческого, очень уязвимого сердца».

Клеопатра положила руку ему на грудь и держала так, пока их дыхание и пульсация крови не стали звучать в унисон. Их сердца бились, ведомые духом товарищества, чувства, которого не испытывают случайные любовники или муж и жена, делящие лишь домашние заботы. Это был союз высшего порядка — союз мужчины и женщины, проникших в самые глубины тайных страстей друг друга, союз воинов, которые вместе смотрели врагу в лицо и восторжествовали, союз друзей, которые дорожили обществом друг друга в самый напряженный момент жизни.