Клеопатра подумала о своем отце, давно уже покойном, который из-за тирании и алчности Рима лишился и своего веселого нрава, и здоровья, и расположения собственного народа. Он сделал Клеопатру царицей в ее восемнадцатый день рождения. Он верил в верность и способности своей дочери и вознес ее превыше всех женщин. Когда он умирал, Клеопатра обещала ему, что всегда будет стараться соответствовать своему имени, «Слава отца». И сегодня она исполнила обет.

Единственное, что омрачало ее радость, так это то, что отец не видит ее победы. Но в глазах богов почести, возданные предкам, не менее важны, чем прославление живых. Впрочем, дело даже не в почестях. Клеопатра скучала по отцу. Ей хотелось вновь услышать веселое пение его флейты. Встречался ли когда-либо среди царей другой такой искусный музыкант? С тех пор как отец умер, ни один музыкант не доставлял Клеопатре радости. Отец на собственный художественный лад насмехался над Римом, ревностно почитая Диониса, в точности так же, как теперь Антоний насмехался над собственной страной, демонстрируя свою любовь к египетским традициям и восточным территориям, которыми он правил.

Птолемей Авлет был толстым и изнеженным, а Антоний — мускулистым и мужественным, но лишь в этот миг Клеопатра осознала, сколько у них общего, и в том числе их готовность признавать ее таланты и править вместе с нею.

Клеопатра даже не замечала, что плачет, пока не почувствовала прикосновение шершавых пальцев Антония, когда он утер ей слезы.

В конце концов, после всех усилий, после всей борьбы она исполнила обещание, которое дала более двадцати лет назад в храме Артемиды в Эфесе, в городе, куда она скоро вернется — уже как царица царей и мать царей, как торжествующая супруга и партнер величайшего из полководцев Рима. Как она и пообещала в тот день богине, она не стала, подобно своим предкам, унижаться и пресмыкаться перед этим чудищем, Римом. Она поставила себя и свое царство на один уровень с Римом. Провозглашение Восточной империи стало кульминацией всех ее трудов, всей жизни. Она получила то, чего хотела.

Несколько месяцев спустя Клеопатра выяснила, насколько Рим не одобряет идеи равноправного партнерства. Октавиан извратил все поступки Антония, представив их в таком свете, будто он якобы намеревается завладеть Римской империей, чтобы удовлетворить жажду Клеопатры к завоеваниям.

— Но ты же не сделал для меня ничего такого, чего бы в том или ином виде не делал для других своих союзников-монархов! — возмущенно сказала Антонию Клеопатра.

— Чистая правда. Если я и дал тебе больше, так это потому, что ты дала мне больше, чем они.

«Намного больше», — подумала Клеопатра. Больше денег. Больше войск. Больше кораблей. Больше хлеба. Она положила к его ногам все богатства своей страны. После поражения в Парфии, которое уже столько раз терпели римские полководцы, Антоний, подобно Цезарю, понял: без Клеопатры ему этой войны не выиграть. Разве она не заслужила повышения престижа за то, что постоянно помогала Риму в его борьбе с самым грозным его врагом?

Но Октавиан выставил все это в ином свете. Он использовал помощь Клеопатры в укреплении военных сил восточных римских провинций как доказательство того, что она замышляет полномасштабную войну против Рима. Он столь успешно внедрил эту идею в умы римлян, что Клеопатра начала думать: похоже, у нее не остается другого выхода, кроме как и вправду развязать эту войну. Десятки раз Антоний предпринимал попытки помириться с Октавианом, но очевидно было, что Октавиан не желает мира. Во всяком случае, мира между собою и Антонием.

Антоний отправлял в Рим множество писем, пытаясь объяснить, на чем основан его союз с Клеопатрой, и перечисляя ее труды на благо империи. Но почему-то ни одно из этих посланий так и не было зачитано в Сенате, как того желал Антоний.

Когда Антонию исполнилось пятьдесят, он решил, что ему следует написать завещание. Он назвал своих отпрысков-римлян своими наследниками в Риме — закон не давал ему возможности поступить иначе, — но внес в завещание специальные пункты, касающиеся его детей от Клеопатры. Антоний отправил завещание в Рим с юристом и отдал его, согласно обычаю, весталкам, в храм, считающийся священным хранилищем последней воли римлян.

Но Октавиан, теперь повсюду ходивший в сопровождении телохранителей, вломился туда и силой отнял завещание Антония у старшей весталки. Он зачитал документ в Сенате, устроив из этого настоящее представление. Однако то, что он огласил, не имело ничего общего с тем, что писал Антоний. Октавиан объявил, что Антоний лишил своих детей-римлян наследства, отдав все отродьям Клеопатры, и что самое его заветное желание — быть похороненным в Александрии, чтобы никогда не разлучаться с царицей Египта.

Октавиан начал донимать Антония письмами, обвиняя его в том, что он делит постель с Клеопатрой. В своих посланиях, речах и памфлетах Октавиан раз за разом вопрошал: неужели Антоний не понимает, что его незаконная любовная связь противоречит моральному кодексу римлян?

Антоний пришел в ярость. Он написал Октавиану, вопрошая, почему тот ждал девять лет, прежде чем решил, что спать с царицей аморально, а затем перечислил поименно всех любовниц Октавиана.

— Его прислужники шастают по Риму и уводят девушек из домов ради его потехи, — сказал Антоний Клеопатре. — Он безжалостен в этих вопросах, словно содержатель борделя! И это все — после того, как он разбил вполне счастливый и совершенно законный брак, давший двух наследников-сыновей, и заставил Тиберия Нерона отдать ему Ливию! И поделом ему, что она остается бесплодной!

— Это после того-то, как она родила двух сыновей другому мужчине? — переспросила Клеопатра. — Ливия вовсе не бесплодна. Она презирает Октавиана и пьет тайные травы, чтобы не понести от него ребенка.

— Интересно… — протянул Антоний. — Так значит, такие зелья существуют?

— Их знает только тот, кто искушен в древнем искусстве врачевания, — пояснила Клеопатра. — Греческим врачам ничего не известно о подобных средствах. Старые женщины хранят их рецепты в тайне и передают юным ученицам изустно. А кроме того, они говорят, что иногда женщина остается бесплодна, если она несчастлива в браке.

— В таком случае я делаю твое величество необычайно счастливой! — воскликнул Антоний, и они дружно рассмеялись. — Но если бы тебя заставили развестись с мужем и оставить твоих сыновей, разве ты не была бы несчастна?

— Разумеется. Но еще не родился на свет тот мужчина, который сумел бы принудить меня к этому, — отозвалась Клеопатра, взяла лицо Антония в ладони и поцеловала его.

На зиму Антоний отпустил бороду, и Клеопатра пропустила пальцы через ее завитки.

— Октавиана кто-то наказывает. Либо его жена, либо боги. Кто именно, я не знаю. Но в любом случае такой кары явно недостаточно за все его злодеяния.