— Эй, останови здесь! — велел он вознице.

Повозка остановилась. Антоний соскочил на землю и протянул руки, чтобы помочь Клеопатре спуститься. Люди Антония следовали за ними пешком. Теперь они нагнали царственную чету и остановились, сдержанно посмеиваясь и наблюдая за новой выходкой их вождя. Антоний взбежал по белой мраморной лестнице какого-то дома, перепрыгивая через ступеньки, и с силой постучал в дверь. Ему отворил слуга и тут же отшатнулся, увидев какого-то здоровяка в отрепьях.

— Пойди скажи своему хозяину, что к вам пришел Философ, — с преувеличенной выразительностью произнес Антоний.

Клеопатра схватилась за голову.

— Ты выбрал для своего кривлянья самого серьезного человека в этом царстве! — воскликнула она. — Он решит, что мы свихнулись! У него нет чувства юмора.

Гефестион. Первый министр. Евнух, сопровождавший свою царицу в изгнание и рисковавший жизнью и репутацией, чтобы сохранить ей трон. Человек, чей девиз гласит: «В делах государственных оставайся хладнокровен». Клеопатра любила Гефестиона и испытывала к нему глубокую признательность. Она была уверена в том, что он сохраняет хладнокровие в любое время дня и ночи, в любой ситуации.

— Вот именно! — отозвался Антоний, поворачиваясь к ней. — Значит, это — тот самый гражданин, который больше всех нуждается в смехе.

Он набросил капюшон и заковылял по лестнице, изображая горбуна.

Тут на пороге появился Гефестион в сопровождении своих гостей: верховного жреца из Мусейона и поразительно красивого юноши лет восемнадцати — несомненно, известного атлета. Мужчины не то собрались бороться за его благосклонность, не то решили поделить ее между собой.

Клеопатра застонала и еще крепче вцепилась в капюшон, вопреки всему надеясь, что их не узнают. Но кто еще мог бы вот так вот заявиться среди ночи, пьяный, с философской беседой и с римской императорской гвардией за спиной?

— Первый министр? — раздался звучный голос Антония. — Бог веселья послал меня с особым поручением.

Гефестион переглянулся с гостями, и губы его дрогнули в почти заметной улыбке.

— И что же это за священное поручение?

— Заставить тебя рассмеяться.

Жрец приподнял бровь, но Клеопатра заметила, что юноша-атлет с трудом сдержал смешок.

— Боги заметили, что твоей философии недостает юмора. Хотя ты хорошо служишь царице и стране, ты делаешь это без веселья. Богов это не устраивает.

— А с чего бы вдруг такая забота? — поинтересовался жрец. — Богов и самих не назовешь шутниками.

— Они боятся, что уныние заразно и что весь Олимп может им заразиться.

Гефестион посмотрел на Клеопатру; та пожала плечами. Римляне расхохотались. Антоний приблизился к юноше.

— Ты — дискобол. Я видел тебя на состязаниях в Эфесе.

Он ущипнул юнца за щеку.

Тот покраснел и смущенно рассмеялся.

— Тебе не следует оставаться здесь, с этими серьезными стариками, — продолжал «горбун-философ». — Это вредно для здоровья и состояния души. Завтра ты проснешься мрачным, и твои яйца съежатся! Нет, парень, пойдем-ка с нами. Выходи на улицу, поможешь нам нести наше слово истины.

Юноша посмотрел на хозяина дома.

— Я разрешаю тебе уйти, — молвил Гефестион.

— Нет-нет, вы все идете с нами! — не унимался Антоний. — Давайте, берите плащи. Здесь нет будущего. Уже за полночь, а вы все еще трезвы.

Он повернулся к Клеопатре:

— Сколь жалкая участь! Нужно им помочь!

И Антоний потащил Гефестиона, жреца, юношу и царицу, на ходу стараясь влить в их глотки как можно больше хмельного. Гефестион кривился, как будто ему никогда не доводилось пить прямо из меха, и до неуклюжести широко распахивал рот, чтобы ни капли не попало на его безукоризненное одеяние. А жрец ухватил Антония под руку и принялся величать его новым Диогеном и Философом. Вдвоем они прикончили вино, как два сослуживца-солдата, вместе охраняющие границу в глуши и радующиеся, что им удалось выжить.

Рука об руку они подошли к следующему зданию, и Антоний принялся колотить в дверь, требуя, чтобы ему позвали главу семейства.

— Мы явились сюда, дабы разрешить твои философские недоумения, — заявил Антоний, когда на пороге возник Клеон, министр финансов, с припухшими от сна глазами.

Министр озадаченно уставился на гостей.

— Прошу прощения, Клеон, — вмешалась Клеопатра. — Этот добрый философ беспокоится о состоянии твоей души.

— Ну, так каковы эти философские недоумения? — сердито вопросил Антоний. — Что у тебя не в порядке? Или ты язык проглотил?

— Господин, у меня нет никаких философских сложностей. Мой разум пребывает в покое, так же, как пребывало в нем мое тело, до тех пор пока у моих дверей не появились вы.

— Давай-ка я изложу это тебе иначе. Если человека подняли с постели посреди ночи и предложили ему возможность повеселиться, следует ли ему принять рациональное решение, основанное на том, во сколько он должен встать поутру, или же на том, какие обязанности он должен исполнять назавтра? Вот в чем твоя дилемма!

— Не следует считать деньги царицы, когда ты соображаешь туго, — отозвался Клеон.

— Э, стариковские отговорки! Давай-ка тронем струны твоей души, Клеон. Глядя в глаза своему искусителю, человек вспоминает, как его сердце парило в небесах — в юности, пока он еще не сделался Ученым Министром или Важной Особой. До того, как он подавил свои страсти и избрал путь Здравого Смысла, Долга и Денег. И вдруг в его душе просыпается какое-то волнение… Им завладевают воспоминания об утраченной юности, и ему хочется шататься по улицам с друзьями, пить и смеяться с ними до рассвета. Как следует поступить такому человеку?

Клеон воздел руки:

— Но что, если этот человек несет ответственность перед своим правительством, которому должен будет служить поутру?

— Но смягчат ли холодные, рассудительные поступки страдания этого человека? Неужели человек хороший, человек рассудительный позволит Долгу лить воду на пламя Страсти и Стремлений?

— Будь осторожен при ответе, Клеон! — воскликнула Клеопатра. — Твои слова станут известны царице!

Клеон кинулся Антонию в объятия.

— Нет, брат, не следует!

И Антоний, вскинув министра финансов себе на плечо, понес его по улице.

Так они бродили несколько часов подряд, шатаясь по самому богатому и благопристойному району города, примыкающему непосредственно к царскому дворцу. Они выволакивали из постелей дипломатов, богатых торговцев, землевладельцев и высокопоставленных чиновников, дабы те присоединились к их разношерстной компании. Антоний вторгался к ним на кухни, забирал оттуда вино, дабы наполнить фляги и напоить своих людей, шлепал служанок пониже спины, отпускал двусмысленные замечания в адрес их жен и в конце концов привел всю компанию — дружно страдающую от жажды — обратно во дворец.

Там Антоний ввалился на кухню и возрадовался, обнаружив восьмерых кабанов, жарящихся в предвидении его разгулявшегося аппетита. Антоний не знал, что несколько часов назад Клеопатра отправила к поварам гонца с особым предупреждением.

— Твоя кухня — это не кухня, а какое-то заколдованное место, где еда возникает сама собою, из воздуха! — воскликнул Антоний, обращаясь к Клеопатре.

Глаза его сверкали. Он обвел взглядом гостей. Те смеялись, пили и трапезничали на восходе солнца, как будто это было самым естественным делом на свете.

Клеопатра улыбнулась и решила не выводить Антония из заблуждения.

— Взгляни-ка на своего подвыпившего первого министра — как самозабвенно он беседует с этим юнцом. Готов поклясться: он взаправду улыбается! — сказал Антоний.

— Даже он выпил достаточно, чтобы его вечная сдержанность дала трещину.

— Да, вино заставило его поверить в свою удачу. По его виду похоже, будто он абсолютно уверен: утренняя беседа продолжится в его постели.

— Вот видишь, что твой рецепт веселья сделал с моими подданными? Даже самые пессимистичные из них превратились в романтиков.

Антоний убрал с шеи Клеопатры завиток волос и намотал его на указательный палец.