Увидев дату, Табари заявил, что на данном этапе камень может быть датирован не позже 1105 года, поскольку в «Хрониках Венцеля Трирского» есть документальное свидетельство, что в том году умер граф Фолькмар из Гретца, но Куллинейн сухо заметил:

– Мы знаем, когда он умер, но нам не известно, когда камень был вырезан и вмурован в стену. Я предполагаю, что приблизительно именно в это время.

Но теперь на раскопках воцарилась невеселая атмосфера – такого рода вещи опытный администратор всегда старается предвидеть. В траншее А не было найдено ничего существенного, поэтому работавшая на ней команда стала терять бодрость духа. Команда же, работающая на траншее B, с воодушевлением встречала каждое утро, пытаясь догадаться, что еще они извлекут на свет: может, обеденные тарелки крестоносцев, украшенные изображениями рыб, части доспехов, резные фрагменты алтаря из часовни, камни кладки, дающие подлинное представление о замке, в котором жили рыцари и откуда они уходили на битвы. В течение трех июньских недель землекопы нашли крепко обожженные камни – какое-то пламя опалило их так, что они потрескались, – и пошли рассуждения о том, что стало причиной подобного пожара, оставившего шрам на всем крыле замка. В те дни раскопки в траншее В вполне могли служить прекрасным примером, как археологи вскрывают забытые тайны.

В то же самое время траншея А доказывала, что раскопки могут быть и неудачными, ибо уже было ясно, что главные ворота найти не удалось. После нескольких обескураживающих недель Куллинейн собрал свою команду у раскопа и спросил:

– Что делать?

Теперь Элиав признал, что ворота должны были стоять куда ближе к востоку, как с самого начала и предполагал Куллинейн. Он посоветовал бросить эту никчемную траншею и перенести работы на семьдесят ярдов восточнее, но Куллинейн не согласился:

– В траншее В мы нашли замок, и если даже весь остальной холм ничего не даст, мы должны знать и это тоже.

К разочарованию кибуцников, работавших в траншее А, он приказал им продвигаться, как и планировалось, и попытался убедить их, что то, чем они занимаются здесь, так же важно, как и работы в траншее В. Однако Куллинейн и сам убедился, что доказать этот тезис трудновато.

Команда траншеи А продолжала пробиваться сквозь пустые пласты породы, и наконец, когда, напрягая все силы, достаточно перекидала ее, обнажились три концентрические стены, которые охраняли Макор. Где-то около 3500 года до нашей эры люди, о которых пока еще ничего не было известно, возвели толстую внешнюю стену, просто стаскивая в беспорядочные кучи огромные валуны. Две тысячи лет спустя, как раз перед временами Саула и Соломона, такое же неизвестное племя поставило крепкую среднюю стену. А еще через две с половиной тысячи лет, в эпоху крестоносцев, была возведена внутренняя стена, и это уже была работа европейцев. Как ее удалось проломить и в какой части замка вспыхнуло пламя, уничтожившее его? Куллинейн, как ученый, отказывался строить догадки. Он предположил, что после завершения строительства последней стены боковые склоны были обложены каменными плитами. Восемьсот лет назад это стало последним строительством на холме. Нападение на Макор никогда не было простым делом. Куллинейн осматривал плоскую вершину холма, увенчанную тремя стенами. Конечно, они не представляли собой три независимых кольца; все были разрушены, но каждое вырастало из своих предшественников и обладало своей оригинальной конструкцией.

– Все, что мы ищем, вылупилось из этого маленького каменного кокона. Мы знаем его очертания, но не значение, – сказал Куллинейн.

А затем в быстрой последовательности, одну за другой, внутри периметра последней стены землекопы траншеи А сделали три находки, не столь значительные, как остатки замка, но, по сути, они отодвинули начало истории Макора. А после того как предметы были исследованы учеными, баланс настроений между траншеями восстановился, и тайны холма начали раскрываться одна за другой. Первая находка представляла собой просто кусок известняка, украшенного изысканной резьбой, не имевшей ничего общего ни с еврейской, ни с христианской стилистикой. Ясно, что происхождение ее было мусульманским – поэтическое украшение мечети, – но позже рука христианина вырезала на ней пять крестов.

Эксперты теперь толпились у траншеи А, находки в которой продолжали путать всю хронологию, – об этом говорили остатки стен и выщербленных фундаментов. Камень с мусульманской резьбой свидетельствовал, что когда-то тут стояла мечеть или здание, часть которого использовалась как мечеть, но позднее христиане превратили ее в церковь. И пока землекопы пробивались все глубже, становилось ясно, что строение это было внушительной византийской базиликой с мозаичным полом. Куллинейн, участвуя в раскопках, испытывал растущее возбуждение, надеясь найти какое-нибудь убедительное доказательство того, что на Макоре стояла одна из первых христианских церквей в Галилее, но именно Табари, стряхнув последний налет пыли, нашел прекрасный камень с вырезанным барельефом из трех крестов.

Когда он вылез из траншеи, туда спустились Элиав с фотографом, чтобы сделать ряд снимков камня на месте находки, поскольку было существенно важно зафиксировать, где он был вмурован в стену, тем более что этот ее участок, похоже, несколько раз перестраивался. Определить, составлял ли он часть мечети, пока было невозможно. Только продолжение раскопок могло показать, имел ли он к ней отношение. Но когда Элиав смахнул остатки земли, чтобы камера могла четко уловить тени, говорящие, как камень вверху и внизу вмурован в стену, какая-то неправильность на верхней поверхности камня привлекла его опытный глаз, и он попросил маленький скальпель и кисточку. Когда с их помощью он избавился от набившихся в кладку наносов земли, которым минуло 1600 лет, то с удовлетворением понял, что наткнулся на нечто важное. Не произнеся ни слова, он уступил место фотографу и неторопливо поднялся наверх, где Куллинейн показывал его набросок Веред Бар-Эль и Табари. Взяв карточку, Элиав тихо сказал:

– Боюсь, Джон, тебе еще придется тут основательно поработать.

– Что ты имеешь в виду?

Элиав серьезно посмотрел на коллег:

– То, о чем мы мечтали.

Три специалиста вслед за ним проследовали в траншею. Никто не проронил ни слова, и, подойдя к находке, Куллинейн попросил фотографа отойти, опустился на четвереньки и вгляделся в пыльную поверхность камня, который на четверть дюйма выступал из кладки. Когда он поднялся, глаза его сияли, а когда доктор Бар-Эль и Табари увидели то, что частично вскрыл Элиав, у них была такая же реакция.

– Я хочу, чтобы художник все зарисовал. Прямо на месте, – потребовал Куллинейн.

Через несколько часов должны были сгуститься сумерки, и он приказал сделать наброски этого христианского камня с вырезанными на нем крестами под самыми разными углами. Одновременно фотограф получил указание самым тщательным образом заснять камень, после чего они смогут его извлечь, чтобы изучить оборотную сторону. Но несмотря на суету, которая воцарилась в раскопе, стало ясно, что оставшееся время дня придется посвятить рисункам. Всей дальнейшей работе с камнем придется подождать до утра.

– Мы можем заняться этим при освещении, – предложил Табари, но Элиав тут же наложил вето, и, когда упали сумерки, весь Макор уже был охвачен неподдельной радостью.

За обедом пожилые кибуцники были возбуждены так же, как и молодые, которые работали на раскопках. Частично потому, что в каждой семье в Израиле есть хотя бы один археолог-любитель – редко встретишь дом, где не было бы осколков кремня, черепков керамики и других отзвуков прошлого, – а частично и потому, что для всех в кибуце раскопки стали «нашими».