Некоторым хананеям с опухшими и закопченными лицами удалось прорваться к изуродованным задним воротам, а еще несколько пробились к главным воротам, заваленным грудами трупов бойцов-ибри. Но когда они, задыхаясь и кашляя, вырывались из пламени, их встречали копья воинов Эфера, которые безжалостно уничтожали врагов – те даже не успевали протереть глаза, слезящиеся от дыма. К полудню солнце уже стояло над руинами, города Макора, овеваемого ветром, и его жителей больше не существовало. Остались стены и башни у ворот. Остался туннель, ведущий к источнику. Хотя крыша его сгорела начисто и стены предстали в унизительной наготе, из источника продолжала литься сладкая вода, которой теперь утоляли жажду завоеватели. Молчаливый холм покрывал плотный слой черного пепла, и, пока на земле существует человек, пепел этот продолжает оставаться свидетельством гибели Макора, города хананеев.

Одна группа не пострадала в бою. Когда в городе занялся пожар, хетты-возницы успели умчаться далеко за пределы Макора, и теперь они гнали лошадей обратно, готовясь с триумфом вернуться в город, которого больше не существовало. Несколько мгновений они рассматривали то, что осталось от Макора, и, быстро все прикинув, они, как практичные наемники, развернули свои колесницы и помчались на восток по Дамасской дороге. Окровавленные серпы поблескивали на солнце. И их больше никто не видел.

Для Цадока Праведного, жаждавшего мира, часы триумфа принесли только боль. Его сознательная жизнь началась пятьдесят семь лет назад разгромом Тимри, и кончается она повторением того же – руки его клана в крови. Тех нескольких хананеев, которые избежали резни, вскарабкавшись на стены, притащили к нему. Их лица были в ожогах, и он тщетно пытался спасти их.

– Этот говорит, что будет почитать Эль-Шаддая, – взмолился он.

Однако теперь ибри возглавлял Эфер, и он видел слишком много своих братьев, погибших в этот день. Эфер пылал жаждой мести. Перед глазами отца мелькнул наконечник его копья, и покрытый копотью пленник был убит на месте.

– Прекратить убийства! – приказал Цадок. – Этого требует Эль-Шаддай.

Эфер с презрением посмотрел на отца, ибо знал, что Эль-Шаддай приказал перебить всех хананеев, поэтому он и убивал их, одного мужчину за другим, даже несмотря на то, что те могли бы помочь восстановить город.

Наконец братья приволокли к нему правителя Уриэля и его сына Зибеона, которых заставили на коленях подползти к Цадоку.

– Эти должны остаться в живых, – потребовал патриарх, но Эфер уже приготовился прикончить их. Патриарх закрыл их своим телом, вскричав: – Эль-Шаддай отдал их мне!

Эфер было решил, что отец хочет отделить этих двух пленников, чтобы подвергнуть их каким-то особым пыткам, и освободил отца и сына, но старик стал униженно целовать руки правителя Уриэля, говоря ему:

– Молю тебя, преклонись перед Эль-Шаддаем.

Правитель, чья нерешительность и превратила город в дымящиеся руины, посмотрел на Цадока и наконец понял, о чем говорил огонь, который он увидел в глазах старика.

– Моя жизнь отдана Баалу и Астарте, – сказал он и пал под ударом Эфера.

Цадок, потрясенный дерзостью сына, закричал:

– Эль-Шаддай хотел, чтобы этот человек остался в живых!

Разгоряченный убийствами, Эфер откинул его слабую руку, посмотрел на отца и произнес страшные, непростительные слова:

– Ты лжец! – У старика перехватило дыхание, и Эфер продолжил: – Прошлой ночью, когда ты спал, Эль-Шаддай пришел ко мне. И я знаю истину.

Подчиняясь требованию Эль-Шаддая, он приготовился убить своего зятя, но Цадок закрыл того своим телом.

– Ты признаешь Эль-Шаддая? – спросил патриарх.

– Я признаю единого бога, – заявил Зибеон.

– Где Леа?

– Убита.

Старик преисполнился такой горестной печали, что Эфер подарил ему жизнь Зибеона, дети которого позже продолжат жизнь великой семьи Ура.

В этой бойне из тысячи девятисот хананеев спаслись лишь девять мужчин плюс пятьдесят женщин и около двадцати детей. Старый Цадок подошел к каждому из них, словно он продолжал быть главой племени, добиваясь от них обещаний, что они будут поклоняться Эль-Шаддаю. После того как женщин роздали в дома ибри, занимающихся земледелием, Цадок собрал мужчин-хананеев и лично совершил обрезание тем, кто еще не подвергся этому обряду. Завершив свои труды, он сел перед алтарем и заплакал – усталый старик, в глазах которого погас огонь фанатизма.

На него никто не обращал внимания. Цадок расправил согбенные временем плечи, привел в порядок бороду и, опираясь на посох, побрел наверх, где когда-то стояли менгиры. Здесь он, обернувшись, посмотрел на город, уничтоженный его людьми, и предался сетованиям:

Устыдившись, что и он был причиной горестей этого дня, Цадок застонал:

– Эль-Шаддай, почему я был избран, чтобы принести в мир этот хаос?

В тот день он потерял еще девять любимых своих сыновей, его девушка-рабыня была рассечена серпами колесницы, и дочь последовала за своими братьями, но в сумерках он думал лишь о бесцельной резне хананеев, но поскольку не мог принять, что именно его люди устроили эту бойню, то открыто бросил вызов своему богу:

– Ты, который приказал убивать всех, не знаешь милосердия!

Этого Эль-Шаддай не мог больше терпеть даже от своего патриарха. Вершины гор окутались светящимся облаком, и он предстал перед ним лицом к лицу. И старец скончался.

Когда жены нашли его, уже стояла ночь. Он лежал на том месте, где когда-то высился Баал. Пришли сыновья, чтобы отнести его вниз, и по пути они пели гимны в его честь, восхваляя старика как героя, разрушившего Макор, как патриарха, одержавшего верх над Баалом. Мужчины положили почти невесомое тело Цадока перед алтарем и закрыли ему глаза, в которых застыло удивление, а затем стали обсуждать, с кем из них теперь будет разговаривать Эль-Шаддай, через кого он будет передавать свои заповеди и кто будет требовать от ибри, чтобы они следовали им. Дискуссия получилась долгой, потому что из четверых выживших сыновей троим было далеко за сорок, и все они были благочестивы, и ибри с интересом прикидывали, кого Эль-Шаддай изберет своим слугой для восстановления города. Но той же ночью, когда ибри праздновали победу и скорбели над своим патриархом, бог обратился напрямую к рыжему Эферу, и все увидели, как молодой предводитель затрепетал и отшатнулся от этого назначения. Но старшие сыновья признали главенство своего брата, после чего Эль-Шаддай сказал Эферу:

– Сегодня я забрал Цадока Праведного, потому что он не подчинился мне, но он был великим человеком, много лет я полагался на него. Он всегда шел рядом со мной, а теперь ты так же будешь служить мне, ибо тут лежит Земля обетованная, которую я дал вам в наследство.

По мере того как шли годы и Цадок давно покоился под дубом, до Эфера стали доходить слухи, обеспокоившие его, и он поднялся на вершину. Там он увидел, что его люди, возглавляемые оставшимися в живых хананеями, снова воздвигли менгир в честь Баала, а рядом высился такой же менгир в честь Эль-Шаддая. Эфер попытался опрокинуть камни и сбросить их вниз, но он был один, и у него не хватило сил.

Рогатый алтарь, вырезанный из одного куска базальта с применением металлических инструментов. Макор, 1116 г. до н. э. Барельефом выдается вырезанная голова быка. Стоки для крови жертвенных животных. Религиозное значение «рожек» на четырех углах неясно, но во время освящения нового алтаря кровью животного, приносимого в жертву, мажут каждый рог, как гласит указание, данное Яхве Моисею в Исходе (29: 12): «Возьми крови тельца, и возложи перстом твоим на роги жертвенника, а всю остальную кровь вылей у основания жертвенника». Беглецы – пусть даже они спасались от царя – в поисках убежища оказывались в безопасности, стоило им только ухватиться за рога алтаря. В Третьей Книге Царств (1: 50) об этом рассказывалось так: «Адония же, боясь Соломона, встал и пошел, и ухватился за роги жертвенника». Был установлен в Макоре поздней весной 963 г. до н. э.