По вечерам он заходил в их убогие жилища под стенами города, принося с собой остатки пищи и вина. Он часто говорил с ними о необходимости принять еврейского бога Яхве, каждый раз выдвигая убедительные доводы, что, сделав это, они станут евреями и обретут свободу. Он старательно объяснял, что они будут вправе поклоняться и своим прежним богам, о чем свидетельствует и его собственное имя. Как проповедник, Удод был убедителен, ведь он говорил на языке, понятном каждому толковому человеку.
– Мой бог Яхве – то же самое, что и ваш бог Дагон, – объяснял он пленным филистимлянам, – только он более велик.
Удод внушал своим рабам, что стать евреем – это и нетрудно, и почетно. Поэтому корпус его рабочих постоянно уменьшался, но из их среды выходили хорошие новообращенные, которые могли служить в других частях еврейской империи. Именно один из этих бывших рабов принес в Иерусалим доброе имя Яхбаала Удода, и военачальник Амрам, занимавшийся возведением крепостей по всей империи, услышал о мастере-строителе с севера.
– Придет день, и я должен буду посмотреть, чего он добился, – сказал военачальник, запомнив название города – Макор.
Удод и его рабы закончили возведение новых стен. Они были необходимы, потому что старые стены, еще времен хананеев, постепенно рассыпблись и уходили в землю. Руины от пожаров и строительный мусор подняли уровень земли на холме еще на восемь футов, и теперь он достигал верхнего края старых стен. Надо было что-то делать. Но по мере того как холм рос в высоту, участок земли на его вершине сокращался, и новые стены могли появиться только внутри старых. И когда Удод поставил их, размеры города значительно уменьшились. Если во времена правителя Уриэля в пределах стен жили тысяча четыреста хананеев, то теперь в них могли разместиться только восемьсот человек, но спокойствие, воцарившееся в этих местах во времена уверенного правления царя Давида, позволяло обитать за стенами города еще девятистам земледельцам – так много людей еще никогда не обрабатывало землю под городом. Это было золотое утро Макора, расцвет его славы. В эти же времена евреи доказали, что способны править царством, и если взять критерием Макор, то управляли они им хорошо.
Удод, например, жил в удобном доме в западной части города, и сейчас, направляясь домой по извилистой улице, он воочию видел расцвет Макора. Резиденция правителя производила величественное впечатление. В ней он вершил беспристрастный суд, защищая землю и имущество тех, кто обращался к нему за справедливостью. По древним еврейским законам у слабого были права, бедняк мог попросить помощи у соседей, налоги накладывались по справедливости, а наказание не могло быть чрезмерным. Лавки, расположенные в начале улицы, были полны товарами из разных частей света: фаянс из Египта, парча из Индии, шелк из Персии, изящные бронзовые изделия с Кипра, красивая глиняная посуда с греческих островов и великолепные железные изделия из соседнего финикийского города Акко, – а также обыкновенными предметами быта, которые караваны регулярно доставляли из Тира, Сидона и Дамаска. Позади лавок стояли просторные дома, нижняя часть стен на два-три фута была из камня, верхняя – из дерева, покрытого штукатуркой. Потолок держался на надежных деревянных стропилах, и вокруг дома располагался уютный дворик. Слева от Удода стоял древний храм Эфера, скромное здание, в котором люди поклонялись Яхве, а напротив – лавки, где продавались товары повседневного спроса: вино и оливки, хлеб и шерстяные ткани, мясо и рыба, выловленная в море.
В те времена в Макоре имелись две особенности. Во-первых, ни одна из лавок не принадлежала евреям, ведь по происхождению они были людьми пустыни, не привыкшими заниматься коммерцией, а потому инстинктивно чурались таких занятий, как содержание лавки или ростовщичество. Отчасти это можно объяснить тем, что у них не было склонности к занятиям такого рода, а отчасти тем, что они прыжком перешли от кочевой жизни к оседлой и испытывали любовь лишь к земле и смене времен года. «Пусть финикийцы и хананеи торгуют в лавках и имеют дело с золотом, – говорили они. – Мы будем гонять наши стада, и в конце пути нам будет лучше всех, потому что мы окажемся ближе к Яхве».
Второй отличительной особенностью было то, что в культурном смысле Макор оставался скорее все же хананейским городом. Например, он вел летосчисление по старому календарю Ханаана, который делил год на два времени – теплое и холодное. Год в Макоре начинался по старому стилю – когда холода подходили к концу, но во всех остальных частях еврейской империи отсчет нового года начинался, когда завершалось теплое время года. И облик храмового здания, и его ритуалы брали начало в Ханаане, ибо в этих местах с незапамятных времен поклонялись Элю, Баалу и Астарте. И было вполне логичным, что внук Эфера, утвердивший в городе культ Яхве, для храма нового бога просто несколько перестроил здание, служившее старому богу. Фактически, когда обыкновенный житель Макора простирался перед Яхве, он вряд ли осознавал, какому богу поклоняется, потому что Эль перешел в Баала, тот – в Эль-Шаддая и все они – в Яхве, бога Моисея, Учителя нашего.
То были великие годы, когда складывался еврейский ритуал. Из Иерусалима царь Давид и его священники старались распространить по всему Израилю ясную и недвусмысленную религию, но в Макоре эти реформы приживались медленно. Его маленький храм продолжал действовать как средоточие древних общинных ритуалов, а не суррогата общенациональной религии.
Дом Удода стоял ближе к концу улицы. Много лет назад он был возведен его предками, и с тех пор в нем обитали поколения достойных людей, которые старались вести достойную жизнь. Как хананеям, им часто приходилось притворяться, скрывая свою приверженность Баалу, но эта двойственность осталась в далеком прошлом. Последние поколения стали преданными приверженцами Яхве. Они проводили сыновьям обрезание и выдавали замуж дочерей за представителей лучших еврейских фамилий. Этот процесс ассимиляции достиг своего пика, когда Удод обручился с единственной дочерью Шмуэля бен-Цадока бен-Эфера, еврейского священнослужителя, и теперь эта пара обитала в семейной резиденции.
Дом был построен в основном из камня, а от белых стен внутренних помещений шло ощущение прохлады. Две комнаты были украшены красно-синими фресками. Они не изображали никаких сцен, а напоминали о пустыне, откуда некогда пришли евреи, и о холмах, что когда-то являлись домом хананеев. Но главным украшением жилища была двадцатисемилетняя Керит, любимая жена Удода. Она была чуть выше Удода и гораздо стройнее. У нее были правильные черты лица, крупный нос, синие еврейские глаза, темные волосы и кожа цвета слоновой кости. Муж беспредельно любил ее, и, поскольку он знал, что Керит сама не своя до украшений – не столько дорогих, сколько являющихся произведениями искусства, – он часто покупал ей покрытые глазурью фарфоровые изделия из Египта или эмаль с Кипра. Все эти скромные сокровища она хранила в ящичках розового дерева и носила только тяжелый серебряный кулон из Персии, украшенный большим куском необработанного янтаря, доставленного из северных стран. На фоне ее любимых легких шерстяных хитонов янтарь лучился золотистым сиянием, которое сочеталось по цвету с широкими желтыми полосами – Керит часто украшала ими подолы своих нарядов. Она была на редкость проницательной и умной женщиной, преданной детям и обожавшей своего маленького толстенького мужа. Между ними царили добрые и сердечные отношения. Хотя в Макоре были и более красивые мужчины – а во время десятиминутной прогулки по улицам Керит видела многих таких, – среди них не было никого, кто так обожал бы ее. Между ними существовало лишь одно серьезное различие, и оно имело очень важное значение: Керит была дочерью глубоко религиозного человека, который едва ли не встречался с Яхве лицом к лицу, и она унаследовала от него преданность этому богу. Удоду же, как строителю, приходилось копаться в земле, и хотя он с готовностью признавал Яхве, но по своему нелегкому опыту знал, что почвой правит Баал, и для строителя было бы глупо не обращать внимания на это или чернить божество, постоянно властвующее в земле, с которой он должен работать. Такая двойственность существовала во многих семьях Макора, но обычно мужчина склонялся принять еврейского бога, а жена упрямо держалась за старые семейные божества. В случае с Удодом все было наоборот, поскольку семья Ура с незапамятных времен имела дело с землей, однако он жил с женой в мире и согласии, потому что каждый из них терпимо относился к духовным ценностям другого.
