Глаза Джека снова обратились к ней:

— Не винишь?

— Нет. Если то, что ты сказал, правда, значит, ты правильно сделал. Если он бил свою жену… если он даже убил ее… такой человек не заслуживал того, чтобы жить.

— Да, — бесцветным голосом согласился Джек. — Он не заслуживал того, чтобы жить.

Бекки кивнула:

— Я… Я только хотела тебе объяснить. Уильям… Перед тем как Гарретт его застрелил… Я ударила его ножом. В живот. — Бекки зажмурилась от воспоминания. — Он был… у него было ружье, он собирался выстрелить… У меня не было выбора. — Она ужасно не хотела говорить об этом. Ненавидела вспоминать это. — Так что я понимаю, каково это, — закончила Бекки. — Принять такое решение, сделать выбор; позволить ли злу процветать или покончить с ним.

— Ты действительно понимаешь, — произнес Джек. — И ты снова сделала этот выбор, потому что я еще один мужчина, который предал тебя, солгал тебе. Ты была совершенно права, когда пыталась меня остановить. Покончить со злом, воплощением которого я являлся.

— О нет! — воскликнула она, сжала губы и наконец сумела произнести: — С тобой было другое. Я хотела… несмотря ни на что, я хотела, чтобы ты остался жить.

Ведь Джек не был в ее глазах воплощением зла. Совсем не то, что Уильям Фиск или маркиз Хардаун. Даже несмотря на то что он натворил. Бекки не понимала почему, но почему-то точно знала это.

Джек прикрыл глаза:

— Я устал.

Она поняла, что он ее отпускает. Не хочет, чтобы она оставалась с ним в одной комнате. Что ж, это и понятно. Она причинила ему такую невыносимую боль, едва не убила его, в конце концов. И чего же она могла ожидать? Его сердечной благодарности? Это было бы даже смешно. Бекки поднялась:

— Конечно. Может, тебе принести что-нибудь?

— Нет. Если мне что-то потребуется, я позову миссис Дженнингс.

Бекки через, силу кивнула. Миссис Дженнингс последнее время спала в комнате напротив, потому что ее помощь часто требовалась по ночам то Джеку, то Бекки.

— Хорошо. Конечно. Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Бекки.

Джек смотрел ей вслед — стройная фигурка скрылась за косяком, и дверь тихо закрылась за ней.

Как всегда, ему было тяжело смотреть ей вслед, но на сей раз в ее уходе было что-то как будто безвозвратное — грудь у него буквально разрывалась.

Джек тяжело вздохнул. Плечо болело, хотя и не так ужасно. Правда, сегодня утром боль всерьез усилилась по сравнению с предыдущими днями, но теперь Джек точно знал, что рана заживет.

Ему надо было лишь услышать, что она хочет видеть его живым. Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы он перешагнул барьер и смог противостоять всему, чему обязан был сопротивляться, чтобы побороть инфекцию, угрожавшую его жизни.

Но он понимал, как ранил Бекки. Он видел это в ее осанке, в постановке ее плеч. Она держала их прямо, когда верила ему. Теперь же они поникли, словно под тяжестью горя. Он видел это в ее лице, в этих говорящих глазах, которые больше не вспыхивали от страсти, а оставались постоянно печальными и темными; в этой прямой линии бровей, в бледности щек. Он не знал точно, когда Бекки узнала о его предательстве и лжи, но с тех пор она, похоже, сильно исхудала от переживаний.

Вошла миссис Дженнингс с миской в руках:

— Ну-с, молодой человек: Мне сказали, что вы чувствуете себя немножко получше. Как насчет легкого ужина?

Джек с недоверием посмотрел на посудину у нее в руках.

— Это всего лишь несколько ложек бульона. Как думаете, справитесь?

Ему нужна была пища, нужны силы. Он уже так давно прикован к этой проклятой постели. Ему пора на волю. Он не создан для того, чтобы стать инвалидом.

— Да. Я справлюсь.

— Ну вот и хорошо. — Женщина присела на стул, который постоянно занимала Бекки. Джека снова пронзило чувство вины за то, что он попросил ее уйти. Но, глядя на ее осунувшееся лицо, он терзался еще сильнее. На самом деле ему ужасно хотелось, чтобы она была рядом, чтобы он мог сказать все, Что должен был сказать ей. Что любит ее, что беспокоится о ней и что всегда будет о ней заботиться; что сделает ее счастливой.

Но он не имел права к ней прикасаться. И, черт побери, не имел права говорить ей ничего такого.

Миссис Дженнингс молча подала ему несколько полных ложек бульона, а потом заговорила:

— Я была ужасно влюблена в мистера Дженнингса.

Джек скосил на нее глаза, заподозрив, что старушка немного чудит.

— Вот точно как моя госпожа в вас влюблена. — Подобие улыбки скользнуло по ее лицу. — Но еще до свадьбы мистер Дженнингс успел сделать кое-что такое, что очень сильно меня рассердило, и я его наказала за это. Ну, я, конечно, в него не стреляла, хотя, наверное, следовало бы. — Старушка остановилась, держа пустую ложку на полпути к миске, и поглядела Джеку в глаза. При этом ее сморщенное личико выражало полнейшее неодобрение. — Вы, наверное, ужасно ее расстроили.

Джек закрыл глаза.

Некоторое время было слышно лишь, как ложка бренчит по краям миски, как вдруг металл прижался к его губам. Джек открыл глаза и рот и послушно принял еще одну ложку бульона.

— Она девушка чувствительная, — тихо сказала миссис Дженнингс, словно не хотела, чтобы Бекки услышала ее слова. — Я с ней совсем немножко знакома. Но она так мало скрывает свои чувства. Любой сразу все поймет, если у него есть глаза, чтобы видеть, и хоть немного соображения, — Джек проглотил подсоленный бульон. — Сами-то вы их видите? Ее чувства то есть?

— Да, миссис Дженнингс, — пробормотал Джек. — Вижу.

Бекки правильно поступила, выстрелив в него. Он не единожды спрашивал себя о причинах ее поступка, даже в те минуты, когда был совсем близок к смерти, когда боль была почти невыносима.

Он ведь предал ее наихудшим из возможных способов: потребовал от нее доверия к себе, а потом раздавил это доверие каблуком сапога. Если бы с ним кто-то поступил так же, он даже не посмотрел бы в другой раз на этого человека. Выстрелив в него, он бы немедленно отвернулся и ушел, оставив его умирать в мучениях.

Но всякий раз, когда он открывал глаза, Бекки была рядом. Заботилась о нем. Помогала ему. Молилась за него. Она хотела, чтобы он был жив, даже после всего, что он наделал.

— Она немного мрачная, но хорошая, — сказала миссис Дженнингс. — Мы слишком старые сами видите, и мы не так содержали ее дом, как она бы хотела. Но она не стала гневаться ни минуты. А вместо этого взялась за дело и трудилась наравне с нами. А когда наши старые кости не выдерживали, она отправляла нас отдыхать.

— Правда? — спросил Джек, хотя не был на самом деле удивлен. Ну конечно же, она добрая госпожа. Он и не ожидал от нее ничего иного.

Миссис Дженнингс внимательно посмотрела на него:

— Да, сэр. Правда. А потом я видела, как она заботится о вас…

— Но ведь она в меня выстрелила, — напомнил Джек совершенно бесцветным тоном.

— Нуда. Но осмелюсь сказать, что вы, видимо, этого заслужили, — неожиданно заявила миссис Дженнингс. — Ведь леди Ребекка и мухи не обидит. Если только эта муха не натворит каких-нибудь препакостных дел. — Джек снова вздохнул. Миссис Дженнингс подняла ложку. — Она заботилась о вас, потому что не могла смотреть на ваши страдания. А теперь вы будете жить, и это ее утешает. Но хотите ли знать, что я думаю обо всем этом, сэр?

— И что же вы думаете? — сухо переспросил Джек.

— Я буду более чем просто разочарована, если ее опять кое-кто обидит. — Миссис Дженнингс собрала ложкой остатки похлебки. — Я буду очень сильно огорчена, поверьте. Даже не верю, что она сумеет это пережить. Более того, я думаю, вы один из немногих людей на этом свете, кто способен ее убить.

Джек ощутил последнюю ложку вкусного теплого бульона у себя во рту. Проглотил и на некоторое время замолчал.

Он знал, что должен делать.

— Я не хочу, чтобы ее что-нибудь снова ранило, миссис Дженнингс. — Он с дрожью вздохнул. — Я не дам этому всему повториться.

Бекки беспокойно ворочалась всю ночь, стараясь заснуть, и только на рассвете оставила эти попытки. Со вздохом она подошла к окну и отодвинула занавеску.