С хмурым видом он направился в кабинет, Все это может перерасти в настоящую войну. Но он по-прежнему был уверен в том, что права Чарлза не удастся оспорить, какие бы доказательства противного ни предоставил Августус. Не факт, что суд вообще примет петицию Августуса к рассмотрению. Им предстояло пройти через долгий и сложный судебный процесс, действуя очень осмотрительно. Теперь, когда в палату лордов может попасть прошение от оппонента, любой член палаты мог создать проблемы. Эдвард считал, что у него нет личных врагов, как, впрочем, и у Джерарда. Но с Чарлзом дело обстояло совсем не так. Обманутый муж, неудачливый соперник, любой, у кого Чарлз вызывал зависть или ревность… Они не могли передать титул Августусу просто из желания досадить Чарли, но в случае любых сомнений в трактовке закона члены Комитета по привилегиям могут прислушаться к рекомендациям врагов Чарли и решить дело не в его пользу. В худшем случае они могут признать право на титул Августуса обоснованным и рекомендовать ему принять титул, но они могут также прийти к выводу, что ни Августус, ни Чарли не имеют достаточных прав на титул. Дарем будет отторгнут по суду и останется без хозяина до тех пор, пока не найдется претендент на герцогство, к чьим правам не будет претензий. До того как у Дарема появится хозяин, может пройти не один десяток лет. И это стало бы трагедией ничуть не меньшей, чем утрата Дарема раз и навсегда. И, несмотря на растущую уверенность в том, что он мог бы прожить и без Дарема в том мире, в котором живет Франческа, и чувствовать себя там с ней вполне счастливым, Эдвард не собирался сдавать свои права без боя. Если Августус развяжет войну, он готов встретиться с родственником на поле боя.

После столь позднего старта Эдвард весь день трудился как заведенный. Он проработал каждый доклад на своем столе вместе с мистером Уайтом, не давая отдыха и своему помощнику тоже. Слуга пришел зажечь лампы, а они все продолжали работать. Закончив трудиться, Эдвард откинулся на спинку кресла, испытав немалое удовлетворение от того, что столько успел сделать в весьма сжатые сроки. Он вдруг подумал о том, захочется ли когда-нибудь Чарли взять из его рук бразды правления Даремом, но тут же покачал головой. Маловероятно, и это вызывало у него радость и грусть одновременно. У Эдварда было двойственное отношение к сложившемуся положению вещей. С одной стороны, он считал, что брату следует трудиться и нести бремя ответственности за вверенное ему состояние, а не только снимать сливки. Но с другой стороны, его вполне устраивала роль, которую он взял на себя. Ему нравилось управлять поместьями. Ему нравилась упорядоченность в делах, нравилось то, что взятая им на себя роль требовала от него самодисциплины и постоянной тренировки ума. Эта роль снискала ему уважение отца, благодарность братьев и чувство самоудовлетворения, поскольку при его деятельном участии имения процветали, приносили хорошую прибыль, — и она росла год от года, а всех это более чем устраивало. Он был средним сыном, так сказать, про запас. В иное время его бы отдали Церкви еще мальчиком. В другой семье его роль низводилась бы к тому, чтобы бить баклуши, пока не возникнет необходимость — если она возникнет — занять место наследника. Ни то ни другое не подходило его натуре. Без Дарема он был бы никчемным, как… ну, таким же никчемным и ни на что не годным, как Чарли.

С этой счастливой мыслью Эдвард закрыл бухгалтерскую книгу.

— Все, мистер Уайт. И вы тоже, мистер Дин, можете быть свободны, — сказал он своему второму секретарю.

Уайт поклонился и принялся складывать документы.

— Хорошо, милорд. Доброго вам вечера.

— Спасибо. — Эдвард потер ладони о кожаные подлокотники, думая о своих планах на вечер. Он так рьяно работал, потому что намеревался оставить все дела, касающиеся Дарема, в покое до завтрашнего утра — самое раннее. Дисциплина заслуживала поощрения. — И вам хорошего вечера.

Отыскать Франческу не составило большого труда. Она упомянула Ладлоу и «Ковент-Гарден», а управляющий театром с удовольствием сообщил Эдварду, какую ложу занимают Ладлоу. Он также с удовольствием продал Эдварду билеты на все оставшиеся в этой ложе места. Пьеса была не новая, и распроданными оказались только половина мест. Эдвард предпочел бы скупить всю ложу, но лучше что-то, чем ничего.

Он приехал примерно в середине первого акта. В фойе театра было почти пусто, и только несколько припоздавших зрителей еще оставались в зале наверху. Эдвард поднялся по лестнице в бельэтаж. Ложа Ладлоу располагалась довольно далеко от лестницы. Он неслышно повернул ручку и проскользнул внутрь.

На мгновение Эдвард остановился, чтобы глаза привыкли к темноте, но Франческу увидел сразу. Она сидела во втором ряду, рядом с супружеской парой. На ней было темное платье, открывающее плечи. Серебряная подвеска поблескивала в свете свечей, привлекая взгляд к гладкой коже шеи и груди. Эдвард судорожно вдохнул и уловил легкий аромат духов. Всего несколько часов они провели порознь, и его все еще удивляло то, как сильно он ее хочет.

Он занял кресло рядом с Франческой, порадовавшись тому, что оно оказалось свободным. Она бросила на него быстрый взгляд, потом еще один, более пристальный, и беззвучно вскрикнула в потрясении.

— Добрый вечер, дорогая, — задыхающимся шепотом произнес он и, взяв ее руку, поднес к губам.

Целуя ее руку, Эдвард наблюдал, как удивление и даже испуг на лице Франчески сменились смущением, которое почти сразу сменилось откровенной радостью. Франческа восторженно улыбнулась, и Эдвард, приподняв бровь, просил:

— Мне тут рады?

Франческа раскрыла веер и принялась энергично им обмахиваться.

— Очень, — проговорила она, прикрывая лицо веером. — Я просто не ожидала вас тут увидеть.

Сидящая перед ними дама обернулась, и перья на ее шляпе возмущенно качнулись.

— Тсс!

Эдвард заговорщически улыбнулся Франческе, и она ответила ему такой же улыбкой. Глаза ее озорно блеснули. Уже то, что он сидел рядом с ней, наполняло его радостью. Довольно с него и этого. Пока довольно. Он повернул голову к сцене. Он ловил каждый шорох ее платья, она была рада ему. По дороге в театр у Эдварда мелькнула мысль о том, что, возможно, не стоило так явно и прилюдно демонстрировать свой к ней интерес, тем более что роман их едва успел начаться. Но сомнения рассеяла ее улыбка, в которой было все — радость новой встречи, напоминание о той чудесной тайне, что была у них одна на двоих… Откинувшись на спинку кресла, Эдвард предался сладким грезам.

Франческа остро чувствовала его присутствие, его близость. Она не услышала, как он вошел, но теперь Эдвард, казалось, заполнял собой все пространство ложи, окутав ее теплом своего тела. Салли Ладлоу несколько раз поддела ее локтем, наверняка изнемогая от любопытства, но Франческа никак не реагировала на эти знаки подруги. Все, на что ее хватало, — это неотрывно смотреть на сцену. Он сказал, что найдет способ с ней увидеться, и потому она надеялась… Но ее ожидания не выходили за рамки надежды на то, что он придет к ней ночью. В гостиной уже ждала бутылка лучшего бренди, а на кухне ждал кофе — самый лучший из того, что можно купить в Лондоне. Она даже дала миссис Дженкинс исчерпывающие инструкции относительно его возможного прихода в ее отсутствие. Экономка должна была проводить его в гостиную, и попросить подождать, а тем временем Франческа, сославшись на головную боль, уедет из театра пораньше.

Но сейчас он был здесь, рядом с ней, в театре, на глазах у всех, и непохоже, чтобы пытался скрыть от кого-то их роман. Мысли ее ходили по замкнутому кругу. Почему он так поступал? Ему было наплевать на общественное мнение, и он делал то, что хотел? Но она успела узнать его достаточно, чтобы догадаться, что такое поведение не в его правилах. Он хотел, чтобы публика узнала об их отношениях, по каким-то своим причинам? При этой мысли у нее бешено забилось сердце, что бы там ни пророчил ей Олконбери. О… это почти невероятно, она едва осмелилась об этом подумать… хотел ли он сохранить их отношения втайне, но просто не мог заставить себя воплотить намерение? Мысль о том, что он, возможно, провел весь день в думах о ней, в мечтаниях о том, чтобы увидеться вновь, считая часы до того момента, как снова увидит ее, — что он провел день так, как провела его она, — едва не открыла ящик Пандоры в сердце, куда был спрятан мучительный вопрос: влюбилась ли она в Эдварда де Лейси?