Кони остановились. Бока их вздымались от быстрого бега. Коляска застряла посреди дороги, и Эдвард сидел, забыв обо всем, утонув в воспоминаниях об этой страстной интерлюдии к тому, чего он едва избежал. Или чего лишился. Его пугало то, что он так и не решил для себя, считать ли свой побег из ее дома спасением или утратой чего-то восхитительного и чудесного. И, что его пугало еще сильнее, он не знал, как бы стал реагировать, если б ему вновь представился подобный шанс. Было бы лучше всего, конечно, если б такая ситуация никогда не повторилась, потому что тогда он мог бы, мог бы…

Мог бы… что?

Эдвард почувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Что бы он мог сделать, если бы Франческа вдруг снова его поцеловала? Он бы, скорее всего, ответил на ее поцелуй — у него явно нет ни сил, ни характера, чтобы противостоять ее напору. Она была импульсивной, откровенной и дерзкой, то есть обладала качествами, которые ему совсем не нравились в женщинах, и все же он был ею очарован и восхищен, даже если и знал, что не следует ею очаровываться и восхищаться. У каждого мужчины есть свои слабости, и, наверное, по какой-то причине она и была его слабостью.

Нет, если она его поцелует, он отстранится и сообщит, что она ведет себя неприлично. Между ними ничего не может быть. Этого делать он не должен ни в коем случае. Она очень плохо поступила, поцеловав его, и усугубила свой проступок, остановив его инстинктивное отступление, прикоснувшись к его скуле. Если бы не то прикосновение, он бы сразу отстранился, и тогда… Тогда бы он схватил ее и поцеловал всерьез, глубоко и страстно, как он и сделал. Как ему хотелось сделать сейчас. В точности так, как ему мечталось едва ли не с того момента, как он впервые ее увидел.

Он не мог винить Франческу. Его желание было подобно пороху, готовому вспыхнуть от малейшей искры. Трудно обвинять ее в разжигании пожара, когда все, что она сделала, — это высекла искру.

Поводья выскользнули из рук… В сторону эмоции. Эдвард заставил себя взглянуть на события сегодняшнего дня под иным углом. Франческа не была ни вздорной, ни сумасбродной. Возможно, слишком импульсивной, но не безрассудной. Должно быть, она увидела нечто, что заставило ее, расталкивая толпу, свернуть на Стрэнд. Она кричала «Джорджиана», так не могла ли она увидеть в толпе свою племянницу? Мог ли Персеваль Уоттс оказаться там? Вполне возможно, он шел из галереи. В этом случае они разошлись с ним всего на несколько минут. Эдварду хотелось найти этого человека, но не хватать его посреди улицы, где он, скорее всего не позволял себе расслабиться, тем более, если с ним была Джорджиана. Конечно, со стороны Франчески было непростительной глупостью гнаться за ним по улице, выкрикивая имя своей племянницы. Эдвард надеялся, что она обозналась, потому что в противном случае их задача существенно усложнялась — после того как Франческа нагнала на него страху, Уоттс будет вести себя намного осторожнее.

Конечно, чем больше времени им понадобится на то, чтобы найти девочку, тем дольше продлятся их с Франческой отношения.

Эдвард натянул поводья и развернул коней. Он поедет обратно, в город, не станет возвращаться к Франческе. Не сейчас, когда он не может обещать себе, что станет вести себя сдержанно, как подобает джентльмену. Стоило ему представить ее, прижатую к стене, с растрепанными сияющими волосами, со вздымающейся грудью, с губами, припухшими и раскрасневшимися от его поцелуев… Эдвард выругался. Он не мог управлять даже собственными мыслями. Нет, он заедет к ней завтра, или послезавтра, или как-нибудь на неделе. Он будет ждать, пока привкус ее губ исчезнет окончательно. К тому времени он приведет мысли в надлежащий порядок и вновь обретет способность вести себя с достоинством и так, как велит ему честь.

Осуществить благие намерения было бы, конечно, намного проще, если бы он мог прекратить размышлять над тем, как далеко позволила бы Франческа ему зайти, если бы он не сбежал.

С досадой смяв четыре черновика, Франческа перечитала написанное и решила, что последний вариант письма ее удовлетворяет. Письмо было адресовано лорду Эдварду де Лейси, и в нем она приносила свои извинения за вчерашнее. Франческа не уточнила, за какие именно действия просит у него прощения, и потому, когда пришел ответ, она набрала в грудь побольше воздуху, прежде чем вскрыть конверт. Лорд Эдвард ни словом не упомянул ни поцелуи, ни свою задетую гордость. Он лишь принял ее извинения и принес ей свои за то, что позволил себе грубость, отчитав ее. А следом спросил, не хотела бы она на следующий день посетить с ним еще одну галерею.

Франческа выдохнула с облегчением. Слава Богу! Она, честное слово, не знала, чего ожидать. Он флиртовал с ней. Слегка флиртовал. Настолько «слегка», что она не могла быть абсолютно уверена в том, что его флирт существовал лишь в ее воображении. И он ответил на ее поцелуй. Тут уже никаких сомнений быть не могло. Впрочем, это ничего не значило. Как бы там ни было, его ответ воодушевил Франческу, и с радостно бьющимся сердцем она тут же ответила ему согласием. Как утешительно сознавать, что она по-прежнему может рассчитывать на его помощь. Она усвоила урок и больше никогда не позволит себе ничего предосудительного.

На этой неделе она встречалась с Эдвардом каждый день. Он возил ее в галереи, открытые для посетителей, и на выставки частных собраний, куда допускались лишь друзья и приятели владельца. Они посещали торговцев произведениями искусства и мэтров из Академии. Франческа узнала об искусстве больше, чем хотела бы… Однако видимого результата, того, к которому они стремились, они так и не достигли. Никто не смог — или не захотел — говорить им, где можно найти Персеваля Уоттса. Те немногие, которые не отрицали свое с ним знакомство, в один голос утверждали, что не видели Уоттса последние несколько месяцев. Уоттс якобы давно перестал тесно общаться со своими коллегами художниками, а несколько недель назад совсем пропал. Вкупе с отсутствием успехов у Джексона по выяснению местожительства Эллен Хейвуд и Джорджианы все это действовало на Франческу угнетающе.

Но Эдварда неудачи не обескураживали. Франческу, терявшую надежду день ото дня, его невозмутимость поначалу даже несколько раздражала, но вскоре она стала ловить себя на том, что он словно служит опорой ее падающему духу. Уверенность Эдварда в успехе была непоколебима, и, глядя на него, она и себе не позволяла распускаться. Он был уверен в том, что поступает правильно, а она пообещала доверять ему во всем, что касается возвращения Джорджианы. Его самонадеянность усмиряла ее нетерпение, насколько такое вообще возможно.

— Не могу больше, — сказала Франческа, когда они вышли из галереи на Пэлл-Мэлл. — Я не верю, что таким образом мы ее найдем.

Эдвард помог ей сесть в коляску.

— Возможно, нет. — Он продолжал удерживать ее руку в своей, пока Франческа на него не посмотрела. — Вы бы предпочли тихо сидеть дома и ждать Джексона?

Франческа высвободила руку.

— Нет, но что вы имеете в виду под этим «возможно»?

— Только то, что сказал. Возможно, мы ее не найдем, возможно, ее найдем не мы, а Джексон. Я извещал его обо всем, что нам удается выяснить о мистере Уоттсе, и, вполне возможно, та информация, которая нам представляется незначительной и никчемной, и выведет Джексона на нужный след. И приведет к вашей племяннице. — Эдвард взял поводья и устроился на сиденье рядом с Франческой.

— Возможно, — проворчала она. — Хотелось бы, однако, чтобы это не длилось так чертовски долго!

Эдвард лишь улыбнулся и накрыл ладонью ее покоящуюся на коленях руку. Одновременно он пустил лошадей. Франческа почувствовала, как подушечки его пальцев скользнули по ее бедру, а затем ощутила приятную жесть его ладони у себя на ноге. Еще до того, как она успела отогнать нескромные мысли, сцена их поцелуя припомнилась ей во всех сладостных подробностях. Словно череда ярких вспышек. Франческа сильно закусила губу, но образы становились все смелее, все эротичнее — она видела его ладонь у себя на груди, пальцы, сжимающие ее плоть, его губы на ее губах… и даже нечто еще более разнузданное.