Правда, Харлан подозревал, что на то существовала более веская причина — дополнительные издержки, но это его не касалось. Харлан провел часть жизни впроголодь и знал, что иногда единственный капитал человека — это самолюбие.

— Хотя в какой-то степени твое самолюбие и уничтожило тебя, — пробормотал он, обращаясь к покойному Уэйну.

Вечер был настолько хорош, что Харлану захотелось провести его, сидя на верхней палубе, глядя на звезды, слушая привычные и успокаивающие корабельные звуки: мягкий плеск волн о корпус судов, характерный глухой стук такелажа и канатов при порыве ветра, изредка лязг металла. Он вырос с этими звуками, и они успокаивали его, как колыбельная песня.

Но сейчас, зная, что рядом — всего лишь в тридцати шагах — находится женщина, которая способна наброситься на него с требованием рассказать все о ее покойном двоюродном брате, он не мог успокоиться. И дело не в том, что Харлан остался равнодушен к ее душевному состоянию, просто сейчас ОН не вынес бы еще чьей-то боли. Собственное положение требовало всего его самообладания, которое катастрофически убывало. Харлан никак не мог отогнать от себя образы сексуальной голубоглазой женщины — одна ее фигура наводила на грешные мысли о том, какой страстной она может быть…

Сидя в кают-компании «Морского ястреба» на обитом роскошным плюшем диване, опираясь локтями на полированный стол из красного дерева, Харлан вдруг понял нелепость своего поведения. Он был еще большим пленником, чем в тот момент, когда за ним пришел Дрейвен. Эта мысль больно кольнула его — тот же жалящий укол самолюбия, в котором он только что упрекал теперь беззащитного Уэйна Перселла.

— Вот что, — сказал он себе нравоучительным тоном, — или ты прячешься здесь, словно пленник, или поднимаешь свою задницу и делаешь, что собирался.

После нескольких минут самобичевания, взяв легкую куртку, он вышел наружу. Шезлонг стоял так, чтобы лучше видеть закат на горе Бейкер. Харлан плюхнулся в него и стал наблюдать.

Великолепное зрелище — солнце, окрашивающее одетую в снег вершину вулкана в такой оранжево-розовый цвет, которого он никогда и нигде не видел, — удерживало Харлана от соблазна смотреть на обитательницу «Прелестницы». Но когда солнце зашло и наступила полная темнота, он не выдержал и оглянулся.

Свет горел, но женщины не было видно. Харлан попытался сопоставить любимые воспоминания Уэйна о его друге детства и ту женщину, которую обнаружил растянувшейся на полу. Когда Уэйн достаточно напивался, чтобы рассказывать о ней, а это случалось часто, он описывал сильную, рискованную девчонку-сорванца, не боящуюся лазать по деревьям, заборам или вытворять что-то подобное. Харлан же увидел невысокого роста хорошо сложенную женщину с ясными голубыми глазами и нежной, светлой кожей. Единственное напоминание о характере — упрямый подбородок и, конечно, еще одна черта, роднившая ее с двоюродным братом, — дерзкий вздернутый нос.

О ком Уэйн Перселл не говорил никогда или говорил, по меньшей мере, со злостью, так это об остальных членах семьи. Сюда Харлан никогда не вмешивался, полагая, что на то имеются свои причины. Некоторые занятия отбирают слишком много сил, особенно пьянство, и, как предполагал Харлан, все заканчивается именно так, как закончилось у Уэйна.

Он безнадежен, говорил тогда себе Харлан, размышляя о Уэйне, ибо остальное его не касалось. Вот и сейчас он чувствовал к Эмме Перселл только спокойное любопытство.

Харлан нахмурился, поняв, что давно не чувствовал даже спокойного любопытства.

— Мистер Маккларен?

Харлан чуть не подпрыгнул — нечто новенькое и даже чересчур — он так погрузился в размышления, ЧТО каждый мог подкрасться к нему. Последние несколько недель он крайне чутко реагировал на каждый легкий шорох, будто был окружен опасностями.

Харлан посмотрел в направлении звука голоса, хотя знал, кто это. Эмма стояла у трапа. Она уже не казалась смущенной, недоброжелательность ушла, но чувствовалась та же напряженность. Помедлив, Харлан ответил:

— Мисс Перселл?

Выражение, которое появилось у нее на лице, отражало частично облегчение, частично признательность, что было заметно даже при слабом освещении пристани. Со своего места Харлан смотрел на нее немного свысока: высота «Морского ястреба» составляла два с половиной метра, а сейчас судно поднялось еще выше из-за прилива.

То, что судно поднялось так высоко, он заметил, когда Эмма окликнула его по имени, которого он ей не называл. Опять на краткий миг возникло любопытство, но он его тут же подавил.

— Могу я поговорить с вами немного, мистер Маккларен?

— Харлан, пожалуйста, — сказал он, решив почти в последнюю секунду не говорить ей своего прозвища Мак, на которое отзывался в последнее время. — Вам это нравится?

— Эмма, — ответила она почти машинально. — Что вы имеете в виду?

Он обвел взглядом «Прелестницу».

— Парусник никогда не будет красивым. И Уэйн не слишком занимался им. Он всегда был… несколько неряшливым.

Бьюсь об заклад, это касалось не только банок с пивом и бутылок со спиртным, подумал Харлан, но вслух ничего не сказал. Он вовсе не собирался осуждать того, кто выбрал свой жизненный способ преодоления душевной боли.

— Я хотела поговорить с вами не об этом, — сказала Эмма.

— Я и не собирался говорить об этом, — сдержал он усталый вздох и подумал, что уйти от разговора не удастся. — Вы можете подняться на борт.

Эмма раздумывала, глядя на яхту так, будто ее приглашали на корабль инопланетян.

— В противном случае, — промолвил Харлан спустя минуту, — я буду орать отсюда, если только вы не против, чтобы наш разговор было слышно по всему пирсу.

Как он и предполагал, этот довод убедил Эмму. Она шла по трапу с опаской и огромной осторожностью. Харлан поднялся с места и протянул ей руку. Но она либо не заметила ее, либо сделала вид, что не заметила, чему Харлан поверил больше.

Когда Эмма взошла на палубу, Харлану показалось, что она немного успокоилась, чувствуя твердую поверхность под ногами. В кают-компании горел свет, и Эмма мельком взглянула на нее. Кают-компания выглядела, как комната в любом хорошо меблированном доме — просторная и удобная, и это, казалось, совсем успокоило Эмму.

Он пригласил ее жестом в пустой шезлонг напротив себя.

— Если только вы не слишком замерзли и не хотите войти внутрь.

— Нет, все в порядке.

Харлан пожал плечами.

— Ответ в стиле жителя Калифорнии.

Эмма нахмурилась.

— Почему вы решили, что я из Калифорнии?

Он включил наружное освещение, и палуба наполнилась светом.

— Этот загар, — намекнул он, многозначительно глядя на ее светлую кожу и усаживаясь в шезлонг.

Эмма сделала вид, что не заметила его слов. Харлан улыбнулся, давая понять, что это шутка. Вежливо улыбнувшись в ответ, Эмма присела в шезлонг.

— Ваш двоюродный брат был родом из Калифорнии, как я предполагал, — произнес Харлан.

Она словно не заметила его высказывания и резко начала:

— Я хочу спросить вас о той последней ночи.

— Берем быка за рога?

— Это очень важно для меня. Вы сказали, что видели Уэйна за час до… этого.

Она все еще не может произнести слово «смерть», заметил про себя Харлан. Прошло около месяца, а она все еще не может выговорить его.

— Перед тем, как он умер? — подчеркнуто произнес Харлан, свою тактичность он оставил в подвале Манагуа. — Да, я его видел. Примерно за час до того, как его нашли там плавающим лицом вниз.

Он жестом показал в направлении «Прелестницы». Эмма посмотрела в сторону парусника, потом повернулась к нему. Ее глаза расширились, лицо побледнело. Харлан увидел, что Эмма кусает губы, словно хочет сдержать крик или всхлипывание. И вдруг почувствовал себя настоящим подлецом за то, что был с ней так жесток.

— Послушайте, я немного устал, — сказал он. — Простите, что я так выразился.

Очевидно, она не поверила ему, но не стала заострять на этом внимание.

— Он был на самом деле так пьян той ночью?