— Да, Фёдорыч, как бы нам самим теперь не пришлось попробовать, какие они мужчины, — философски заметил Никитич.

— Да мне тоже всё это не нравится, запрошу управу, как только из порта в море выйдем, — Фёдорыч отвечает и на Маркони смотрит. Дескать, управу на провод мне — незамедлительно. В первый же день промысла.

Но, пока не на промысле, народ наш времени не теряет: ченчует потихоньку кто конец пропиленовый, кто бронзу с баббитом, кто чего припас. Быстро как-то джонни волкер весь вышел, сами не заметили, как. А на трезвую голову не очень-то и с филиппинцами подерёшься, понимать надо.

Возвращаются как-то боцманюра с рефмехаником с берега, навеселе, ржут и Деда подкалывают. Ни один филиппинец, дескать, так и не подвернулся, аж противно, семь баров и даже один дорогой ресторан прочесали, а они — как в воду канули. Но на что-то другое, очень интересное набрели. В кабаке том самом. В промежутке между двумя джинами удалось акробатический-хореографический номер один посмотреть."Оленёнок Бэмби" называется. И как они джин этот пьют? Ёлка ёлкой.

Но тут Фёдорыч к разговору этому прислушался, и сразу филиппинобойцев наших — на короткий бакштов:

— А откуда, голуби мои, местная валюта на кармане завелась? Что уже толкнули?

Мялся-мялся боцман, бухта каната, говорит. Ненужного, списанного. Собрал тогда кэп нас всех в салоне, и говорит:

— Ченч прекращаем. Нет у нас на судне больше ничего "ненужного". Будет рыба — будем смотреть, можно ли её налево "списать". А со снабжением — баста. Никакой транспорт из Союза бухту эту тебе не доставит. Кончились времена. Моменты начались. Понимать надо. Кто не понял, в один секунд в филиппинца лично вот этой рукой превращать буду.

А рефик ещё:

— Ты, дракон, лучше расскажи, как по лапотной простоте тампаксы за сигару принял, и подкурить прямо в магазине пытался…

Так мы и забыли про "Оленёнка Бэмби". А зря.

Нет, пока рыбалка у нас шла, жаловаться на невнимание Джона ихнего нам, пожалуй, не приходилось.

Каждый приход в порт на причале встречал. Во все тонкости вникнуть норовит, лично в трюм, в машину спускается, везде нос свой любопытный суёт. Сына своего нам стажёром посадил. Он года два назад "тюльку" херсонскую за бананы закончил, и, видимо, в самых дипломированных рыбаках страны и окрестностей ходил.

Петушистый такой Джонёнок, даром что мелкий. Всё норовил кэпа с Никитичем научить рыбу правильно ловить. А Никитич возьми и дай ему однажды за ручки подержаться: лови, Джончик, чего ссориться?

Как тралмастер потом Джончика за борт не смайнал, до сих пор удивляемся. Нижняя пласть, от подборы до кутца, — в клочья. Джончик на мост заскочил, за спину Никитича спрятался:

— Мне капитана сам приказывал! — сперепугу даже в должности Никитича повысил.

Ну что ж, Джончик. Порвались. С кем ни бывает. Вместе рвались, вместе и шиться будем. А то мы — тралы в ошмётки рвать, а тралмастеру с народом — чиниться теперь всю ночь? Не по-рыбацки получается, не по-товарищески. И даже не по-джентельменски и не по-мистерски.

Скис Джончик, но делать нечего. Идёт вместе с Никитичем на промпалубу, иглицу ему в руки суют, восьмого номера бобину, а он, бедняга, и намотать нить на иглицу не умеет. Ладно, подержи вот здесь лучше. Вот здесь подрежем. То принеси, это подай, а теперь отойди, не мешай.

Совсем специалист дипломированный скис. В порт пришли:

— Плохой пароход ты мне купил, — папаше своему жалуется.

— Почему плохой? Вон сколько рыбы поймали.

— На нём только белые люди ловить смогут.

А оно действительно, мы к ихним сейнеркам местным присмотрелись поближе, неплохие судёнышки. Втроём на них работать можно. Дуплетом. Всё автоматизировано, аж противно. Один трал тянешь, другой под борт подобрал, не подымая, и рыбу из него вытряхиваешь. И трал — не трал, а драга скорее. Волоки по дну, всё что на нём живого и неживого есть греби. Отчего так не ловить? Когда на всю страну — пять сейнеров, можно и так, конечно. А у нас вон даже донными тралами ловить давно уже запрещено. Мы один трал ставим сорок минут вче… да, четверо на палубе, как минимум. А у них: кнопку нажал, — и пошёл трал. Никакого тебе таскания железа и тросов врукопашную, как у белых людей.

Но зато уж на двадцати пяти метрах под килём, когда раскрытие трала — тридцать, нашей-то авоськой всю рыбу за бортом, включая бакланов и пингвинов, за одно траление обловишь. Не рыбалка, а лафа. Лови себе в экономзоне, ночи не жди, огни не туши, за забор под крупнокалиберные пулемёты не лазай.

Как же тут не ловить?

Джон и на Джончика уже не очень смотрит.

Пива вам? Сколько ящиков? Хейнекен, или жигулёвского, может? Воду питьевую — и ту чуть ли не из самого Боржома заказывал. Это Никитич настоял. Можно конечно и делагил жрать, у кого печень запасная есть. Но из минералки готовить — надёжнее.

За первый месяц выходили мы на рыбалку трижды. И так нам Джон со своим вниманием надоел на приходах: это ж ни ящика рыбы налево не спишешь.

Зарплату бы так исправно платил, как по трюмам лазил.

Но от сердца отлегло. Да и из управы успокоили. Была тогда ещё связь. Да, есть в договоре пунктик об аренде с последующим выкупом. Но это если фирмач московский за год стоимость судна управе выплатит. А до этого пока далеко, как до всемирной победы социализма с людским лицом. Как-то это они интересно ещё обозвали по-учёному. Лизинг, что ли? Радист трижды на радиоцентре переспрашивал. Всё ему непонятно было, кто, кому и чего лизинг. Мы когда уходили, ещё только "консенсус" все изучали.

Во втором месяце на рыбалку вышли только раз. Он же последним оказался.

На этот раз ночью спецом вернулись. Всю креветку из прилова ченчёвщику одному пихнули, договорено уже всё было заранее. Вот и зарплата, толпа, сама собой заработалась. А то Джон наш что-то не очень шевелится купюрами шуршать да отслинивать.

Ждём его всё же.

Я ещё на вахте как раз был. Подкатывает к трапу тойота какая-то. То-ли Джон на нас и впрямь до японских машин разорился, то-ли… Честно говоря, мне почему-то рассказы Никитича о мулатках лагосских уже вспоминаться начали.

И точно, женщина из машины выходит. Но — европейка. С этой за пак даже не столкуешься. Француженка. Или немка, скорее. Блондинка потому как. И — вся в чёрном. Свитерок облегающий чёрный. Юбка до пят, сапоги ковбойские — кирза кирзой. И шаль — чёрная, и очки. А солнце уже взошло и жечь начинает. Не знал я ещё тогда, что с таким кондиционером, как в тойоте, и в аду северный полюс устроить можно. Так что носи хоть унты вместо сандалей. Не взопреешь. Хочешь быть женщиной в чёрном — будь ей.

Только вместо пояска — золотая цепочка с самородками наискось на бёдрах побрякивает. Нечего там было подтягивать пояском. Даже жаль, что не мулатка, а скандинавка какая-то.

Идёт англичанка эта к трапу и:

— Варежку захлопнул бы, — мне советует.

— Валика вызови, — русским языком мне говорит.

А я и по-русски понимать уже перестал от неожиданности. "Вот тебе и Оленёнок Бэмби,"- думаю.

— Стой, — говорит, — вы что, не знаете ничего, хлопцы?

Переворот в Москве. Танки на улицах. Горбатый — в Крыму дачу перестраивает, Бориска — в Белом Доме окопался. Си-Эн-Эн весь день вчера показывало.

А мы, значит, всё рыбу ловим!

Путч в Москве. В мозгах не укладывается. Даже само слово — арабским, или там — латиноамериканским, на слух кажется.

Рефик наш в Адене как раз во время переворота ихнего стоял. И — дизеля раскиданы. Так механики за одну ночь всё собрали, только б с внешнего рейда дёру дать. Снаряды ж просто над головой через залив летели. Грек один под горячий залп попал, прямо на якорном месте килем кверху опрокинулся и булькнул. Странный переворот был, как соколиная охота на медведей. Бронетанковые силы на одной стороне, авиация — на другой. Кто за большевиков, кто за коммунистов — не поймёшь.