Говорят, планировали первым арабским космонавтом не сирийца, а йеменца сделать. Но во время этого переворота командующий ВВС приказал четвертовать и его, и дублёра.

А Никитич, тот в Сомали однажды рыбку ловил, когда случилось охлаждение взаимности, и всех наших специалистов попёрли оттуда метлой из пальмовых ветвей. Он даже на сомалийском "атлантике" каком-то, у нас же купленном, в загранкомандировке был. Весь рядовой состав — ихние.

Ну, пришла шифровка из управы. Сомалийцев всех — на берег. Судно гнать в Аден. Легко сказать. Промтолпы на "атлантике" — втрое больше комсостава. Но и тут выкрутились. "Остров Сокровищ" почаще читать надо. Вывезли большую часть на боте на берег, в увольнение якобы. А с остальными — как в задачке про козлов, волков и капусту. Больше чем по двое в бот не сажали, наших — только третьего механика с Никитичем на перевозку капусты выделить смогли. Сомалийцы матерятся (этому они в первую очередь от наших специалистов обучились): отсюда до Могадишо им недели две, часто меняя верблюдов, добираться. Толпа с дрынами уже по берегу бегает, бот с Никитичем поджидает. Но сомалиец, он сомалиец и есть. Там бухточка была. Никитич то на один мыс очередную партию высадит, то на другой. А чёрные братья, вместо чтобы разделиться, вокруг бухты с дрынами каждый раз гоняют всей толпой.

Оно и хорошо, что далеко от столицы братию высадили. Только на Аден оглобли завернули — уже из Москвы криптограмма. Что они там, договориться между собой никак не могут? Приказано следовать в Могадишо, забрать береговых специалистов наших с семьями и представительство министерства эвакуировать. Перекрасили трубы, название замазали, — и пошли. А что делать?

А вот что делать, действительно, если дурдом этот уже не на внешнем рейде Адена, и не в Могадише, а в порту пяти морей заваривается?

Куда бежать? Не паниковать? Приветствовать восстановление порядка в стране? Как-то не тянет нас назад в этот порядок. Политического убежища просить под пальмами и кактусами? Семьи у всех, однако.

Стали с ближайшим промыслом нашим, под Западной Сахарой, связываться. Там тоже — никто ничего толком. Даже флагмана.

Джон приехал попозже. Бэмби уже новостями из своей личной жизни напоследок поделилась, борщецу навернула и укатила.

Устроилась ничего. Хозяин кабака — богатей местный, но — жмот. Не для того она от комсомола сбежала, чтобы на тех же любительских началах, на шарика, греблей заниматься. А за хореографию жмот платит — страусам на смех.

Но ничего. Вроде, повёлся один бойфрэнд пощедрее. Цепочку вот презентовал. Нет, машину — ещё нет. Отдолжила, чтоб к нам съездить. Ничего, схавает. А не схавает — скатертью дорожка. Они все половые маньяки какие-то, на белых бабах помешаны просто, так что промысловых объектов хватает. Не пропадёт наш оленёнок в джунглях африканских, держи карман шире. Нужно будет — танец живота разучит. Молодость одна дана, а пенсия у кордебалерин — ранняя.

Только вот, борщу иногда до спазмов в желудке хочется. И речь родную, желательно с матерком, слышать охота. Витька наш, поварёнок, борщу вчерашнего ей налил миску, обматерил, как в столовке портовой, и стал невзначай выяснять, все ли желания гостьи этим исчерпываются. А она ему:

— Витька, вот представь, вырвался ты с камбуза своего в бордель, а там — борщи, борщи, борщи…

Но приехал Джон, кэпа с собой в офис забрал. Тоже переживает, каким концом московский междусобойчик по нему, Джону, и бизнесу его ударить может. Это ж может так случиться, что месяц всего отработали на него — и бай-бай Джонни. А то ещё, чего доброго, линкор "Парижская коммуна" вызволять нас из Джоновой кабалы пошлют. А издержек уже понесено — порядочно.

Такие дела.

О том, что мы снова самостийны, узнали с промысла, от одесситов.

— Это ж под каким флагом нам теперь? — первый вопрос.

— Да понимаю, что жовто-блакытный, каким полотнищем вверх его поднимать?

Этого даже одесситы не знали.

— А ты, Юрко Фэдоровычу, нэ поспишай, — Никитич сразу на родную речь перешёл.

— Свидетельство на право плавания под флагом СССР у нас? Другого не выписали пока — значит нечего и занавески переводить.

Стали разбираться, кто есть ху, как первый и последний общий наш президент говаривал.

Второй механик — бульбаш.

Валёк — херсонский. Старший механик в третьем поколении.

Рефик — одессит с французской фамилией. Не ха-ха, действительно Ле Тамбур. Барабан по-ихнему. Дедушка от интервентов отстал.

Кэптэн — крымчанин. Болгарин, если копнуть. Георгий Тодорович.

Тралмастер — кубанец. Только шашка — укороченная, рыбацкого фасона.

Радист — Гоголь фамилия. И даже внешне похож, не без того. Витька — ростовский босяк.

Боцман — вообще татарин. Рахматулла зовут, а не Толик совсем, оказывается. Рахматуллу ни один кадровик на всём Крымском полуострове на работу не взял бы.

Какой нам флаг поднимать с таким раскладом прикажете? Мы ж даже, как они там Крым поделили, не ведаем.

— Никитич, а ты кто будешь?

— А по усам не заметно? — спрашивает.

Ну, усы как усы. У Рахматуллы нашего — более шевченковские, пожалуй. И по-украински татарин наш не хуже Никитича бельмечет. Он ведь на хохлушке женат, а не на кобре, как старпом.

— Работал я с одним рефиком, Трифонов фамилия. Он в Лиепае, в ремонте, женился, — издалека начал Никитич.

— Так вот, жена у него была по фамилии Трифоновите, дочка — Трифоновите, сын — Трифонаускас. А сам Трифонов через год совместной жизни таким ярым националистом заделался, как в лесные братья не подался, не пойму. Предлагаю по жёнам определять. Бабы — они всей мировой политикой вертят, как та ленинская кухарка.

Прикинули мы с такой точки зрения — все мы херсонцами получаемся. Не порт, а бермудский треугольник какой-то. А основан — Ганнибалом. Тем самым арапом Петра Великого, дедушкой поэта Евтушенко.

— А из флагов нам лучше всего сейчас весёлый роджер подошёл бы, — добавил Никитич. В точку, как всегда.

Проблемы у Джона нашего, похоже, в самом деле начались. Месяц уже у причала стоим, никак он топливом нас не забункерует. Всё на тяжёлые времена нам жалуется, цены на топливо-де резко выросли. Ещё бы, тяжело, имея три цистерны топлива на всю страну, хуссейнов бойкотировать.

— Ладно, есть один вариант, — мы ж сердобольные, подсказываем. До ближайшего района промысла топать нам — двое с половиной суток. Полный бункер топлива — на десять суток работы.

— Улавливаешь мысль, Джончик? Наличка нужна. Берёмся мы, так уж и быть, на личных связях забункероваться по абсолютно демпинговым ценам. Так что бери у папы чемодан денег, готовься. На трое суток ходу наши механики, так уж и быть, в закромах машинного отделения топлива поищут.

Уловил Джончик мысль.

А может, вы и в водяные цистерны топливо возьмёте? Чего, мол, порожняком гонять в такую даль.

Папа ещё лучше уловил. А может, вы и рыбу на промысле "на личных связях и по демпинговым ценам" организуете?

Цистерны поганить Фёдорыч не дал. Зря мы их не по бумажкам, а на самом деле пищевой краской перед рейсом красили? Только кормовую, может. Мы ей не пользуемся.

Сразу и проблемы у Джона нашего кончились, и денег чемодан нашёлся, и бочек порожних под масло целый грузовик подвёз.

Договорился капитан с братским судном одним о точке рандеву, чтоб и нам поближе, и ему не у флотинспекции под носом. Ну и гуляющих джонов некоторое количество на эту морскую прогулку пригласили: пятый месяц в рейсе мужчины, горбы верблюжьи, поди, совсем набок завалились.

По уму, следовало нам тогда не останавливаться до самого Гибралтара с тем чемоданом, и с Джончиком даже впридачу. Не стоило даже за борт его майнать, чтоб к берегу на надувном матрасе плыл. Посидел бы в Херсоне где-нибудь на биче, как мы в дыре его африканской на бобах сидели, глядишь поумнел бы.

Время подхода так рассчитали, чтоб к промыслу ночью подойти.