– Да, странно как-то, – пробормотал он, – может, там что случилось?

– Несомненно случилось, – сквозь зубы прошипел Лют.

– Что? – испуганно пролепетал Звянко.

– Как что, – усмехнулся боярин, – происки ромейской империи, которой всегда своей земли было мало. Предатель твой поп!

– Я все-таки в это не верю, – воевода, нахмурившись, собрал бороду в кулак, – он так хорошо говорил о добре, о любви к людям, о Господе нашем.

Боярин в ответ только презрительно усмехнулся в усы, но спорить не стал. Он хорошо знал, как неповоротлив человеческий ум и как трудно заставить его думать в направлении, обратном прежнему.

– В любом случае мы должны знать, где этот ромейский поп, – он попытался вывести воеводу из состояния тяжелой задумчивости и подтолкнуть его к движению в нужном направлении, – и нам будет очень полезно понять, что он все-таки замышляет.

– Да, да, – неуверенно откликнулся Звянко, все еще задумчиво хмуря брови.

Наконец он наклонился к проему, ведущему на нижний ярус башни, куда прежде спустился дежуривший здесь воин, чтобы не мешать разговору начальства.

– Эй, смотровой, где ты там? – крикнул он круто сбегающим вниз ступеням.

Воин откликнулся. В полумраке нижнего яруса, куда свет проникал только через бойницы, появилось его хмурое бородатое лицо.

– Стрелой слетай-ка в город, узнай, что там в церкви, почему службы нет.

– Исполню, – буркнул воин и снова шагнул в сумрак.

– Ну вот, скоро мы все узнаем, – воевода хлопнул кулаком десницы в ладонь левой руки – шуйцы, словно раздавил невидимого врага.

– Узнаем, – задумчиво вздохнул Лют, устремляя свой взгляд к морю.

Черная черточка на горизонте заметно выросла, и хотя корабли были еще очень далеко, но уже можно было различить, как мерно взмахивают три ряда длинных весел, толкая громадины дромонов вперед.

– Еще пара часов, и они будут здесь, – боярин ткнул пальцем в невидимую точку, за которой простиралось ровное зеркало бухты перед торговой слободой.

– Давненько я не стрелял из тяжелого лука, – он посмотрел куда-то сквозь воеводу, словно припоминая что-то далекое, – вот и развлечемся теперь, а то все с хазарами приходится баловаться пострелушками из их же степных полулуков.

Воевода ничего не ответил. Он слышал от других, что у Люта есть огромный лук, который, кроме него, никто натянуть-то и не может и с помощью которого тот пробивал насквозь щиты и доспехи, но не очень-то верил этим байкам. А к лукам степняков он относился с большим уважением. Небольшие по размерам, они очень далеко посылали легкие стрелы, и, по мнению воеводы, именно это оружие составляло самую сильную сторону хазарской конницы. Пусть эти стрелы не пробивали щиты и доспехи, но стоило лишь на секунду снять рукавицу или приоткрыть от жары ворот кольчуги, как туда тут же вонзалась злая хазарская стрела. Нередко хазарские стрелки попадали в прорези для глаз в железных личинах шлемов.

На этой мысли Звянко даже вспомнил, как в последнюю схватку он гнался за одним хазарином, а тот так и норовил попасть стрелой ему в глаз. Только стальной козырек шлема, да и то, что сам Звянко смотрел на врага чуть низом, вроде как под ноги ему, помогли одолеть супротивника,

Ему захотелось рассказать про это боярину и услышать, что тот возразит, и станет ли и дальше бахвалиться своим луком, но увидел совершенно отрешенное лицо Люта с туманным взором задумчивых глаз и промолчал.

И правильно сделал, ибо Лют в это время пребывал всеми своими мыслями в далеком прошлом и просто не услышал бы воеводу.

А вспоминал Лют, как когда-то, очень давно, он так же стоял на верхнем ярусе боевой башни, но только было ему тогда всего десять лет от роду, и рядом с ним стоял отец, сильный и бесстрашный воин. Великий князь земли вятичей, знаменитый Стослав[51]. Чувствовал Лют, как крепко сжимает тяжелая ладонь отца его плечо, а другая рука указывает на край леса под стенами города, где виднеется длинный ряд красных щитов и тускло поблескивают наконечники копий.

– Видишь, сынок, – говорит Стослав, – это враги наши. Князь Святослав пришел сюда, чтобы отнять наш город. Забрать земли наших отцов и дедов, и теперь мы должны убить всех его воинов, а иначе они убьют нас.

– Убить всех? – удивляется Лют и чувствует, как сжимается его сердце. – Но ведь их так много.

– Пусть их много! – голос отца гремит, как раскаты грома, но даже через эти грозные ноты слышится, как болит и страдает его душа. – Их так много потому, что наши друзья предали нас!

– Как предали? – боль в плече от железных пальцев отца становится невыносимой, но Лют упрямо терпит ее, словно от этого зависит, кто победит в этой битве.

– Предали, сынок, – пальцы на плече разжимаются, и рука отца легко уходит за спину, возвращаясь оттуда с длинной черной стрелой, – предали потому, что нашей славе и силе позавидовали, потому, что от зависти этой готовы власть чужаку отдать, лишь бы не дать соседу возвыситься.

Он оглядывается на сына, и Лют видит, как синие глаза отца горят темным огнем гнева.

– Таковы люди, сынок: никому нельзя верить!

Глаза его темнеют еще больше, превращаясь в две точки тьмы, излучающие невидимое пламя ярости:

– Но мы им покажем, как бьются воины Стослава, они дорого заплатят за все!

– Воины, – он поднимает над головой свой огромный лук, – защитим наших жен!

– Защитим! – глухим ревом отвечает стена справа и слева от башни, поднимая вверх десятки таких же огромных луков.

– Защитим, князь! – позади Стослава встают воины в стальных личинах, натягивая мощные боевые луки.

– Стрели! – кричит отец, и длинная черная стрела с воем уносится в сторону красных щитов.

– Стрели! – кричат десятники на стенах, и целый рой смертоносных стрел уносится следом за стрелой Стослава.

Падают воины с красными щитами один за другим, ибо нет защиты от стрел Стослава. Лют не успевает их пересчитать, так много убито врагов.

– Мы победили! – радостно кричит он, видя, как оставшиеся в живых убегают в лес, пытаясь спрятаться за деревьями.

– Нет, еще не победили, – тяжело вздыхает отец.

– Почему? – удивляется Лют. – Они же убежали.

– Они всего лишь отошли, а мы всего лишь убили сотню воинов, которых Святославу не жаль было послать на смерть.

– А дальше что? – Лют дотрагивается до отцовского лука, чувствуя, как все еще дрожит, позванивая, словно живая, тугая тетива.

– А дальше, – отец смотрит вдаль на синие холмы, поросшие лесом, – дальше один из нас должен будет погибнуть, потому что Святослав собрал очень большое войско и не уйдет отсюда, пока не завоюет нас. Он опытный и хитрый воин, и просто так не отступит.

– Значит, ты его убьешь? – спрашивает Лют.

Но отец молчит почему-то.

– Ты его убьешь, да? Ты его убьешь? – переспрашивает он снова и снова, словно сейчас словами, верно их расставив и произнеся должным образом, можно обо всем договориться заранее, как оно все будет потом.

– Великий князь венетичей[52] Стослав, – наконец отвечает отец, – никогда ни перед кем не склонит своей головы.

– Значит, ты его убьешь, – успокаивается Лют, но на душе у него все равно темно и муторно, словно он пропустил какие-то важные слова, без которых все будет не так.

Что-то не нравится ему в ответе отца, но что – он не может понять.

– А воинов у Святослава очень много? – спрашивает он снова отца, внимательно вслушиваясь в то, как порывы ветра бередят тетивы луков и те начинают тихонько подвывать, словно вспоминают давно забытую песню.

– Очень много, – хмурится Стослав.

– Тысяча? – не отстает от него Лют.

– Нет, много больше.

– Больше? – удивляется он, пытаясь представить этих воинов в поле. – Пять тысяч?

– Нет, сынок, – отец решительно поворачивается к нему, – их еще больше. Их, по слухам, тысяч двадцать и даже больше, и потому победить их будет очень, очень трудно.