– Эй, боец! – Ратибор увидел бегущего по площади ополченца с целой охапкой сулиц. – Розмысла ко мне сюда, живо!

– Мне сказали на стены отнести.

– Потом отнесешь, – рявкнул Ратибор. – Сам воевода тебе приказывает, понял!

– Понял! – парень, бросив сулицы, помчался так, что пятки засверкали.

– Ах, чернобогово племя! – Он снова глянул на реку с подплывающей вереницей плотов, забитых хазарами. – Ну, со всех сторон обложили!

Хитер и опытен хазарский посол и много уже послужил иудейской державе, жадно тянущей свои щупальца к соседним странам. Многоопытен он и знает в совершенстве все тонкости своего коварного дела, но даже ему трудно или почти невозможно что-либо сделать словами, если за этими словами не стоят тысячи и тысячи отважных воинов, беззаветно преданных каганбеку. Где эта прежняя сила Хазарии? Нет больше ни великих воинов, ни бесчисленных войск, а все вассалы, почувствовав, как ослабла железная хватка каганбека, уж больше не желают признавать иудейскую власть.

Горько все это видеть послу, горько вдвойне, потому что он назван в честь первого иудейского царя Хазарии – Обадией. И он напрягает всю свою изворотливость, весь свой иудейский ум, чтобы одолеть всех врагов и сделать невозможное – возродить из пепла великую иудейскую державу – Хазарский каганат. И наипервейший враг Обадии – это Русь, именно Русь, потому что это ее воины нанесли Хазарии смертельный удар, и именно Русь отняла лучшие города, и, главное, ее князь Святослав уничтожил Итиль, эту прекрасную, цветущую столицу Хазарского каганата, его сердце, его главный источник богатства и могущества. Не может забыть этого Обадия и молится каждый день, как и все иудеи, чтобы Иегова уничтожил эту Русь навсегда.

Много врагов у иудейской державы; весь мир для нее враги, ибо все народы – презренные гои, достойные только рабского труда. Но Русь – самый страшный враг, ибо народ этой страны наделен силой могучей и яростью в бою необычайной, но главное, это то, что они непозволительно горды и сами считают себя богоизбранным народом и еще, что ужасней всего, называют себя потомками Бога, великого Бога, самого Создателя, сотворившего мир. А разве может быть два богоизбранных народа? Разве может быть два Создателя? Ведь даже христиане и те признают, что Иисус явился именно «к погибшим овцам дома Израилева» и говорил, что «нехорошо взять хлеб у детей Израилевых и бросить его псам (другим народам)». И весь христианский мир теперь признает, что Святая земля находится именно в Израиле, где прародина всех иудеев, но только эти несносные русы считают, что Святая земля спрятана где-то в их дремучих лесах и зовется она Беловодье или еще как-то. И духовная сила этой Руси столь же велика, как и духовная сила иудейской Хазарии, но только создает она совсем другой мир, мир, в котором нет места иудейским деньгам, ловким менялам и ростовщикам – всему тому, на чем стояла и будет стоять иудейская власть. Эту власть многие не любят, многие ей завидуют. Вот и арабы тоже от зависти брюзжат, что в Хазарии, мол, ничего не производится[23], что иудеи только паразитируют на других, давая деньги в рост и перепродавая чужой товар. Но сами-то они прекрасно понимают, что умение делать деньги из ничего – это божественный дар, и признают это право, и только упрямая Русь толкует о каких-то законах Прави, справедливости и о том, что богатство – это грех.

Нет, эта страна из другого мира, и люди ее плохо слышат звон монет, и потому не быть им на земле рядом. Вся суть этих двух стран есть отрицание друг друга, и поэтому нет для Обадии сейчас врага опасней и заклятей, чем эта Русь.

Все, что угодно, сделает посол, ни перед чем не остановится, чтобы хоть одним врагом у Руси стало больше. Пятки будет лизать этому варварскому князю печенегов, лишь бы тот снова повел своих воинов на Русь, прошелся кровавым набегом по русским селам, захватил бы тысячи пленных, и тогда бы снова загорелась в степи Большая война. Полилась бы тогда кровушка русская, а к хазарам – денежки от торговли рабами. Но это придумать-то все просто, а вот снова заставить печенегов воевать – ой как непросто; уж больно Русь стала сильна, побаиваются ее степняки. И все же нет вещей невозможных для хитрого ума, и тот, кто владеет словом в совершенстве, способен сотворить такое, что не под силу даже многим воинам. Ведь недаром в Писании сказано, что «в начале было слово».

Вот и сейчас Обадия трясется в притворном ужасе перед Куелей и падает ниц перед ним, потому что знает, как любит восточный человек унижение в других. В этом он возвеличивается и, презирая униженных им людей, в душе благодарен им за неизъяснимое наслаждение торжества своего над другими. И унизив других, он пребывает в совершенном восторге и наивно думает, что встал над ними всеми и возвысился, как царь над рабами, и при этом совершенно не замечает, что сам стал таким же рабом, рабом их раболепства и унижения, ибо жизнь свою уже не мыслит иначе. В этом же есть и суть восточного богатства, ибо бедный всегда унижен перед богатым, и потому алчность – всего лишь желание возвыситься над другими, и не будь бедных, или будь они хотя бы горды – и не было бы для восточного человека смысла в богатстве.

Все это прекрасно знает Обадия и, ползая униженно перед Куелей, шепчет и шепчет ему в притворном страхе про серебро в русском караване и про то, как это богатство поможет ему, Куеле, возвыситься над другими князьями кангар. Ах, какая сладкая песня! Как от этих слов непроизвольно, повинуясь инстинкту, трепещет все существо наивного Куели под застывшей маской непроницаемого лица кочевника.

– Значит, русский караван с серебром? – переспрашивает Куеля, наконец-то небрежным движением кидая свою саблю в ножны.

Он достаточно насладился унижением посла, а смерть этого хазарина ему совсем не нужна. Зачем убивать этого трусливого человека, если так весело потешаться над его ужасом и полной беспомощностью. Куеле кажется, что он смял и растоптал хазарина, и тот покорился его власти, власти его оружия, которое он, князь кангар, получил от своих великих предков.

«Теперь это ничтожество в моей власти, – думает он надменно, и презрительная улыбка сползает с его губ. – Я напугал его, я заставил его раскрыть свои секреты и теперь надо только суметь ловко воспользоваться раскрытой тайной. Теперь это уже не простой грабеж каравана с пшеницей, а дерзкий захват русского серебра». И это достойно его оружия, давно стосковавшегося по войне. Здесь он покажет и свой ум, разгадав русскую хитрость, и силу, сумев захватить караван, и храбрость, не побоявшись поссориться с русскими. Это именно то, чего ему недоставало многие годы, то, что прославит его, Куелю, на всю степь и не только прославит, но и даст ему новых воинов, ибо туда, где есть серебро, всегда стекаются дикие воины степей, давно потерявшие свой род, но готовые за плату служить любому. Они умножат силу его войска, и он подчинит себе других князей. Он будет один править всеми кангарами!

Мечты вихрем пронеслись в голове печенежского князя, и он глянул на посла уже другими глазами. Еще где-то в глубине сознания стучался из мира теней далекий голос его умершего отца, предупреждавший Куелю быть осторожней и не верить хазарам, но князь его уже не слышал; перед его мысленным взором всплывали картины его будущего торжества и величия. «В конце концов, – подумал он, – зажатые между Русью и хазарами кангары все равно рано или поздно должны будут начать войну либо с теми, либо с другими. И главное тогда будет – правильно выбрать себе первого врага, чтобы враг твоего врага помог тебе победить». Эта мысль пришла ему вдруг, сейчас, и он обрадовался ей, как дорогому гостю.

«Да, да, война неизбежна, – эти слова он мысленно повторил самому себе несколько раз, словно уговаривая себя или кого-то еще, продолжавшего внутри него упорно спорить с его собственными думами. – Надо только правильно ее начать».