До столбов было сажен двадцать – двадцать пять. У княжичей дротики были полегче, покороче, нежели у воинов, но добросить их до цели было невозможно. Никто этого и не требовал. Метнул без задержки – и славно.

Ярополк трепетал, ожидая свой черед. Когда сосед слева размахнулся, закричал, пустил сулицу всею тяжестью тела, княжич кинулся вперед, заводя руку с дротиком за голову, метнул, что было в нем силы, и, устремясь за своим орудием, не удержался, упал в пуховик перетертой ногами земли.

Снизу вверх метать мудрено. Да только железноклювая птица, пущенная детской рукой, взмыла как положено, клюнула столб в самое подножье, зазвенела, как звенели все прочие птицы-сулицы.

– Я попал! Попал! – закричал Ярополк, бросаясь к Икмору.

– Как ты смел покинуть строй? – сказал ему суровый варяг.

Ярополк обиделся, он чувствовал себя победителем.

Когда войско одолело все три вершины и воины возлегли на берегу реки, чтобы перевести дух, князь Святослав поставил сына, нарушителя строя, перед судом воевод и витязей.

Вышата удивился и вознегодовал:

– Как можно судить отрока за его желание быть ровней мужам? Как можно судить человека за попрание закона, если он не ведал закона? Как можно спрашивать с княжича, вчера покинувшего женскую половину дома? Как можно спрашивать с ребенка, равняя его с мужами славы?

Вышате ответил сам Святослав:

– Стремление отрока походить на витязя отцу отрада. Но вставший в строй, кто бы он ни был, есть звено цепи. Самая прочная цепь перестанет быть цепью, разорвется, уронит свою ношу, если хотя бы одно звено окажется в ней некрепким. Князь да не ведает младенческой неги, ибо он – князь. Если нестроение исходит от князя, как тогда спрашивать с тиунов и даже со смердов? Малые годы, малое знание – не освобождают моего сына, князя, от спроса за деяния.

Ярополк стоял перед грозными великими воинами, совсем крошечный, со взъерошенным хохолком над черным от пыли лбом. Все молчали. Тогда поднялся Икмор:

– Княжич метнул сулицу удивительным образом. Такому метанию нашим воинам следовало бы учиться… За нарушение строя – виновен, за желание поразить врага – достоин награды. Можешь ли ты, княжич, сказать что-то в свое оправдание?

Ярополк вздрогнул, поднял глаза, полные слез. Сказать ничего не смог, но ни единой слезинки не уронил.

Витязи сначала добродушно улыбались, а потом смутились. Святослав сказал:

– Для снисхождения и для прощения у моего сына слишком много причин. Но у каждого виновного слишком много причин – быть понятым, а потому приказываю: наденьте на шею сына моего, княжича Ярополка, воловье ярмо и проведите перед воинами. Пусть воины отпустят ему вину и пусть знают: в строю – все равны. Славу строй делит поровну, а за позор каждый отвечает перед каждым.

Олег расплакался, когда брата увенчали ярмом и провели перед ратниками. Ярополк поклонился каждому воину, и каждый отдал ему поклон.

Святослав сам снял ярмо с сына, бросил в очистительный огонь костра.

Земля была сухая. Спали на земле, не подстилая даже плаща. Вышата страдал за Ярополка и еще больше за Олега, но князь Святослав был неумолим.

– Земля мягче любой перины! – говорил он воеводе. – Ветер – лучше любого одеяла. Тучи как бараний тулуп. Нет туч – одевайся звездами.

Дождь пошел ночью. Вышата хотел поставить шатер, но Святослав не позволил. Спящих Ярополка и Олега укрыли сеном, и спалось княжичам еще слаще, чем под звездами. Пыльная взвесь улеглась, воздух очистился, земля, напоенная влагой, благоухала.

Утром князь решил испытать войско на выносливость. Был устроен трехдневный пеший поход в степь и обратно, с малым отдыхом после каждого часа ходьбы, с часовым обедом, с тремя часами сна. Князь шел вместе со всеми, а княжата и пожилые воеводы ехали на лошадях.

Когда войско вернулось в лагерь, холмы опять зеленели.

– Всем отдых! – приказал Святослав.

Дружинники кинулись в реку, терли друг друга зеленым мылким илом, смывали с себя версты, усталость, злость.

А за холмами воинов ожидали нечаянные радости.

На лугу стояли шатры, в шатрах дожидались мужей жены, холостых – гулящие девицы.

Пир был приготовлен на весь мир. Жарили быков, баранов, свиней… Мед, брагу, пиво – доставили в бочках.

Ярополка и Олега отмывали от грязи горячей водой, натерли благовонными маслами, одели в чистое платье. Обоим отец подарил красные сапоги.

«Как на иконах бабушкиных», – подумал Ярополк.

– Привыкайте к царской обуви, – сказал Святослав, усмехнувшись.

Себе подарков князь не приготовил, но Куря расстарался. Печенеги пригнали тысячу давно обещанных коней.

От печенежского илька, отца Кури, был особый дар – троица дивных коней. Один серебряный, как зима, другой черный, будто ночь, третий – золотой.

Куря сам подвел коней Святославу:

– Выбирай, князь! Избранник будет тебе другом.

– Рыже-ярый! – указал Святослав на коня, зажатого с двух сторон белым и черным конями.

Куря захохотал:

– Кобылица, князь, для дальних походов! – Подал повод: – Садись! Езжай!

Святослав протянул руку, но кобылица зашипела по-змеиному, вытянула, изогнувшись, шею, клацнула зубами. Князь едва руку успел отдернуть.

– Дивного зверя выбрал! – хохотал Куря.

– Необъезженная?!

– Необъезженная… Смири дикую волю, будет служить тебе, пока жива.

– А на что ты у меня, Куря? Садись, а я посмотрю, как покоряют печенеги свирепых коней.

Куря поклонился:

– Готов послужить тебе, князь, всем сердцем. – Снял пояс с кинжалом, зыркнул глазами на своих: – Плеть с тремя жалами.

Ему подали плеть.

– Отойди, князь, подальше!

Взобрался на черного коня, принял узду рыжего, изготовился, прыгнул на спину кобылице, и в тот же миг рыже-ярая взвилась, как Змей Горыныч, как медведь из берлоги, как тетерев из-под снега.

Кидаясь из стороны в сторону, пламенея гривой, кобылица закружилась, норовя схватить зубами ненавистного всадника. Стрельнула всеми четырьмя ногами в воздух, опустилась на передние, высоко вскидывая круп, и тотчас на дыбы. И пошла, пошла, колотя передними копытами небо. Скок у кобылицы был зело легкий, долгий. Парила над землею. И была скачка. Будто камень пустили из пращи. И на самом бешеном движении – на четыре ноги, как вкопали. Взмыл Куря птичкой, но не расцепил рук на лебединой шее. Колесом перекрутился и снова на спине.

Завизжала кобылица, как раненая. Кинулась, не взвидя света, в степь смыть с себя обидчика потоками пространства. Не скоро воротились обратно. Но воротились наконец. С лошади падала наземь пена. Куря улыбался.

– Без плетки, князь, объездил. Вот уж зверь! Зубами плетку вырвала и перегрызла. Напои зверя, князь. Запомнит доброе.

Святослав подал кобылице ведро с подогретой медовой водой, забеленной мукою. Осушила, как пьяница.

– Каким именем наречешь? – спросил Куря.

– Именем? Авадон.

– Не помню такого слова…

– Се – дух. Держит ключи от бездны. Губитель.

– Кого же ты собрался погубить, князь?! – вскинул лохматые брови Куря.

Святослав принял у него узду. Отирал лошадь мягкой тряпицей, дал с ладони кус хлеба, густо посыпанный солью. Наконец сказал:

– Губить будем врагов Руси.

Княгиня Ольга смотрела на княжичей, гневно страдая.

– Что он сделал с вами? Вы черные, как африканские слуги василевса.

Ярополк упрямо молчал, Олег же подбежал к бабушке, ткнулся лицом в ее колени.

– Мы были как воины! – сказал Ярополк.

Великая княгиня вдруг улыбнулась:

– Ярополк! Грозный мой внук! Как же ты похож на вещего Олега…

Лицо у нее стало вдруг жестоким.

– Твой прадед на титулы не покушался. Он почитал себя блюстителем княжеского места, но властью не делился. Нет! Ни в чем!.. Твой дед, князь Игорь, долго ждал. Оттого-то и кинулся за птицей Славой торопясь. Много раз упускал эту дивную певунью. И все же изловил. У тех же неприступных стен Царьграда, что и вещий Олег.