— Так почему ты сейчас не там, amada?

Она подняла голову:

— Ты говоришь по-испански?

— Слыхал несколько слово от работников Сэма. Матерщина в основном.

— Но «amada» не мат. Это слово ты тоже услышал от них?

— А ты знаешь испанский?

— Конечно, учила в школе. Иначе как я буду общаться с моими вновь обретенными родственниками?

— Но ты так туда и не поехала.

— Отец говорит, слишком опасно забираться в глубь Мексики. Думаю, ему просто не хочется будить воспоминания о маме. Он редко о ней говорит. Мама умерла молодой. Кажется, он до сих пор не оправился. Я — вся его семья. Не хочется противоречить ему в таком деликатном деле. — Ее голос задрожал. — Дело в том, что она похоронена в Мексике. Я бы хотела положить цветы на ее могилу.

— Значит, ты матери не знала?

— Я ее не помню. Видела фотографии. Она была очень красивой.

— Тогда ты пошла в нее.

— Спасибо. Отец говорит, что иногда я и веду себя как она. Приходится верить ему на слово. Я люблю отца, но он часто мрачен и суров.

— Ну, раз нельзя поехать в Мексику, придется ходить в колледж.

— Мне хотелось бы иметь собственный дом, полный ребятишек. Они бегали бы по комнатам и шалили. Я хочу иметь шумный дом. В доме отца все разговаривают тихо, с придыханием, как в церкви.

— Сколько ты хочешь детей?

— Двух или трех собственных. А потом можно брать сирот, пока дом не станет полным.

— Вряд ли ты захотела бы этого, если б жила в тесном доме, не имела собственной комнаты и ночью прислушивалась к ругани родителей. — Он смутился, что рассказал так много о своей семье, не желая, чтобы она ему сочувствовала.

— Но иногда должно было быть и хорошо, — возразила Сьерра.

Он покачал головой.

— Вот сейчас мне хорошо. Я научился смиряться.

Она рассказала про напыщенное поведение своего отца, преувеличивая и приукрашивая. Мэтт рассмеялся. Тогда он почти верил, что когда-нибудь сможет посмеяться над своим собственным отцом. Почти. Когда он был со Сьеррой, все остальное теряло значение.

Особенно когда они целовались. Сьерра казалась такой маленькой и теплой в его объятиях, сердечко ее билось под его ладонью как пойманная птичка. Ее вкус напоминал ему шоколад, которым маму угощали посетители на Рождество. Но каждый раз Мэтту все труднее было прощаться. Начав целоваться, они уже не могли остановиться.

Часы, проведенные с ней, тянулись бесконечно, как небо Техаса. Но сегодня, когда подъехал к дому Сэма и кривоногий седой человек выбежал ему навстречу, Мэтт сразу понял: что-то не так.

— Привет, — заикаясь, вымолвил Сэм. Он был много ниже Мэтта, но все его тело состояло из сплошных мускулов.

— Что случилось? — спросил Мэтт.

Сэм отвел глаза:

— Да дело в Звездочке. Я знаю, тебе нравится эта кобылка, но в нее сегодня ударила молния. Такое уж несчастье.

— Где она?

— Мгновенно погибла. Не страдала.

— Вот как. — Мэтт уронил яблоко, которое держал в руке. Оно ей теперь не понадобится.

Сэм засунул большие пальцы в карманы джинсов.

— Я видел, как ты разговариваешь с лошадьми. Не знаю, кто еще так здорово ладит с животными. Но они всего лишь лошади, Мэтт, не стоит к ним слишком привязываться.

Мэтт кивнул.

Сэм положил руку на его плечо:

— Иди сегодня домой. Я сам вычищу конюшни.

Мэтт поглядел через плечо на пастбище.

— Не надо тебе туда, сынок, — предупредил Сэм. — Ты ей уже ничем не поможешь. Придется рыть бульдозером яму, чтобы ее закопать.

— Хочу видеть!

Сэм кивнул и отступил в сторону, пропуская его.

На пастбище Мэтт встал на колени около безжизненного животного и пожалел, что не послушался совета Сэма. Он прощально погладил ее гриву и прижал пальцы к белому пятнышку на лбу. Куда исчезли ее изящество и красота? Остался лишь остов.

— Прощай, девочка, — прошептал он, в последний раз похлопав лошадь по шее.

Он быстро уехал, стесняясь своей печали и слез. Мэтт привык к молчаливому обществу Звездочки. Они хорошо понимали друг друга. Она всегда знала, куда повернуть, еще до того, как он натягивал поводья. По каким-то необъяснимым причинам Звездочка стала его любимицей. Он верил, что у животных есть душа и чувства.

Мэтт подъехал к дому и сразу заметил грузовик отца. Не останавливаясь, он развернулся и уехал прочь.

Он направился прямиком к ручью и там оставил машину на обочине, откуда ее никто не мог видеть. Они со Сьеррой никогда не обсуждали, почему не могут встречаться в городе. Оба знали.

Мэтт вспомнил, пока шел через лес, что Сьерре, единственному близкому ему существу, придется возвращаться в колледж в конце лета. Он и ее потеряет. Ему ничего не дается надолго, тем более навсегда, так что нечего на это надеяться. Мэтт ушел бы, не дождавшись, только вот идти ему было некуда.

Он расстелил потрепанное шерстяное одеяло на мокрой траве, растянулся на нем, прислушиваясь к журчанию воды, к пению птиц и наблюдая за тем, как просачивается сквозь листву солнце. Он не помнил, сколько так пролежал, и заснул беспокойным сном.

Когда проснулся, солнце почти село. Над ним стояла Сьерра.

— Ты давно здесь? — спросил он приподнимаясь.

— Несколько минут. Мне нравится наблюдать, как ты спишь. Такой спокойный вид. Когда бодрствуешь, ты никогда не выглядишь счастливым.

Она уселась по-индейски рядом, Мэтт рассказал, что случилось на ранчо Сэма, и объяснил, почему не может поехать домой.

— Ты так ненавидишь отца? — спросила она.

Волосы Сьерры были заплетены в длинную косичку. Она перебросила конец косы через плечо и принялась расплетать ее.

— Да нет. Брат Дилан был его любимчиком. Отец винит меня в том, что Дилан уехал. Что-то во мне всегда его заводит. С другими детьми отец ведет себя нормально, с большим терпением. Мама говорит, я должен его понять, но, думаю, это вряд ли удастся. Иногда мне и не хочется. Вообще я считаю, ему плевать, что я делаю, если это не причиняет ему неудобств. Он ненавидит собственную жизнь и винит за это всех и вся.

Сьерра вздохнула:

— А где твой брат?

— Мы о нем ничего не слышали.

— Так отец, вероятно, волнуется.

— Нет. Он заявил, что никогда не позволит Дилану вернуться. Брат может о себе позаботиться. По правде, я завидую его самостоятельности.

— Но нельзя убежать от самого себя. Да и трудно представить, что этого можно желать. Отец хочет знать обо мне все. Он слишком беспокоится, наверное, потому, что я — единственный ребенок. Когда он женился на маме, ему было за сорок. Вряд ли у него будут еще дети. Иногда слишком большую любовь так же трудно переносить, как и безразличие.

Он встретился с ней взглядом.

— Не думаю, что может быть слишком большая любовь. Тут трудно мерить, — возразил он, а сам снова вспомнил о Звездочке.

Сьерра подняла голову. Аромат ее тела сливался с запахом мокрых листьев и мха.

— Значит, ты не боишься быть любимым?

— Может, любовь сродни гаданию по звездам, что-то такое, что люди придумали, чтобы легче жилось.

Она вскинула темные брови:

— Ты не веришь, что есть какая-то магия, связывающая двух людей? Что, если суждено, они будут вместе, несмотря ни на что?

Он улыбнулся ей:

— Наивная. Что ты творишь с волосами? Меня это сильно отвлекает. Ты же говорила, что носить их распущенными слишком жарко.

Она тряхнула головой, и темные пряди рассыпались по плечам.

— Но тебе так больше нравится?

— Да.

— Ты хороший человек и заслуживаешь быть счастливым, Мэтт. Я знаю, тебе трудно принять что-то от кого-либо.

— Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня ты терпела неудобства, — поправил он.

В ее глазах плясали чертики. Протянув руку, она пробежала пальцами по мускулам его груди. Все тело Мэтта горело. Он постарался подавить возникающую страсть, но было поздно, — Сьерра легла рядом с ним.

Мэтт застонал.

— Может, тебе лучше отодвинуться? — заметил он.

Но Сьерра прижалась теснее, все еще гладя ему грудь. Он вздрогнул, почувствовав ее теплое тело и сообразив, что она не надела лифчик под тонкую хлопчатобумажную блузку.