К сожалению, годы научили ее, что никакая целеустремленность или искусство планирования не сделают жизнь такой, какой хочешь, но это нисколько не ослабляло ее раздражения. Можно было подумать, что годы также научат ее терпению, но все оказалось наоборот. Чем старше она становилась, тем меньше была настроена ждать, потому что знала, что лет осталось немного.

Любой, кто утверждает, будто старость наделила его терпением, либо лжет, либо выжил из ума.

– Ее можно сломить, и мы это сделаем, – повторила Кадсуане. – Я не позволю ей, знающей плетения из Эпохи легенд, вынудить нас казнить ее. Мы вытянем из нее все крупицы знания, даже если против нее придется обратить кое-какие из ее собственных «изобретательных» методов.

– Ай’дам. Если б только лорд Дракон разрешил применить его на ней… – промолвила Мериса, покосившись на Семираг.

Если когда-либо у Кадсуане возникало искушение нарушить слово, то именно сейчас. Надеть ай’дам на эту женщину… но нет – чтобы заставить кого-то говорить с ай’дам на шее, нужно причинить ему боль. Это равноценно пыткам, а ал’Тор запретил их.

Огни Кадсуане заставили Семираг закрыть глаза, но она по-прежнему оставалась спокойна и невозмутима. Что творится в голове у этой женщины? Ждет ли она спасения? Хочет ли заставить их казнить ее, чтобы избежать настоящей пытки? Или она действительно полагает, что сумеет сбежать и отомстить Айз Седай, допрашивавшим ее?

Скорее всего, последнее – и трудно не почувствовать угрозу в ее словах. Эта женщина знала о Единой Силе то, что не сохранилось даже в легендах. Три тысячи лет – это много, очень много. Под силу ли Семираг неизвестным способом взломать отгораживающий ее щит? Если она может так поступить, то почему еще не сделала этого? Кадсуане не успокоится, пока не напоит ее отваром корня вилочника.

– Можешь снять свои плетения, Кадсуане. – Мериса встала. – Я взяла себя в руки. Боюсь, нам придется вывесить ее за окно на какое-то время, как я и говорила. Может, мы сумеем пригрозить ей болью. Не может же она знать о глупых распоряжениях ал’Тора.

Кадсуане подалась вперед, распуская плетения, чтобы погасить светящиеся сферы перед глазами Отрекшейся, но не снимая щит Воздуха, не позволявший той слышать. Семираг сразу же открыла глаза и быстро нашла взглядом Кадсуане. Да, она знала, кто всем руководит. Две женщины скрестили взгляды.

Мериса продолжила, повторяя вопросы о Грендаль. Ал’Тор считал, что вторая Отрекшаяся находится где-то в Арад Домане. Кадсуане же гораздо больше интересовало другое, но для начала сгодятся и сведения о Грендаль.

На сей раз вопросы Мерисы Семираг встречала полным молчанием, и Кадсуане поймала себя на том, что размышляет об ал’Торе. Мальчишка сопротивлялся ее урокам так же упрямо, как Семираг – допросу. Правда, кое-чему он научился – как относиться к ней с долей уважения и как хотя бы казаться вежливым. Но не более.

Кадсуане терпеть не могла признавать поражения. Это еще не было провалом – пока нет, – но она была близка к неудаче. Мальчику суждено уничтожить мир. И возможно, спасти его. Первое было неизбежным; второе зависело от многих условий. Хотелось бы ей, чтобы было наоборот, но от желаний не больше пользы, чем от деревянных монет. Можно раскрасить их как угодно, но они все равно останутся деревянными.

Кадсуане стиснула зубы, выбрасывая из головы всякие мысли об ал’Торе. Ей нужно наблюдать за Семираг. Любое слово этой женщины может стать подсказкой. Семираг тоже смотрела на нее, не обращая внимания на Мерису.

Как сломить одну из самых могущественных женщин в истории? Женщину, которая творила бесчисленные злодеяния в давние дни чудес, даже еще до освобождения Темного? Заглянув в эти черные глаза, Кадсуане кое-что поняла. Запрет ал’Тора на причинение боли Семираг бессмыслен. Без боли ее не сломить. Семираг была великой мучительницей среди Отрекшихся, ее привлекали смерть и страдания.

Нет, и тогда эта женщина не поддастся, даже будь у Кадсуане разрешение прибегнуть к подобному способу. Глядя в эти глаза, Кадсуане с холодной дрожью подумала, что видит в Семираг нечто от себя самой. Возраст, изобретательность и нежелание сдаваться.

Значит, тогда остается вопрос к самой Кадсуане. Если бы перед ней встала такая задача, как Кадсуане сломила бы себя?

Мысль была настолько пугающей, что она испытала облегчение, когда через несколько секунд допрос прервала Кореле. Стройная жизнерадостная мурандийка была верна Кадсуане, и та поручила ей сегодня следить за ал’Тором. Известие Кореле о том, что ал’Тор скоро встретится с вождями Айил, положило конец допросу. Три сестры, державшие щит, вошли в комнату и увели Семираг в ее узилище; там ее свяжут и заткнут рот прядями Воздуха.

Кадсуане проводила взглядом Отрекшуюся, крепко спутанную арканом из прядей Воздуха, и покачала головой. С Семираг день только начался. Пора разобраться с мальчишкой.

Родел Итуралде видел много полей сражений. Все они были похожи. Мертвые тела, сваленные в кучи, точно мешки с тряпьем. Вóроны, предвкушающие пир. Стоны и крики, плач и бессвязное бормотание тех, кому не повезло и пришлось дольше дожидаться смерти.

Но каждое поле битвы по-своему неповторимо. По нему можно определить ход сражения – как охотник читает следы преследуемого зверя. Неестественно ровные ряды тел – там, где на атакующую пехоту обрушились ливни стрел. Тут – разбросанные и затоптанные тела пеших воинов, столкнувшихся с тяжелой кавалерией. В этом сражении несметное число шончан было прижато к стенам Дарлуны, где они отчаянно сражались. Чуть ли не вбиты в камень. В том месте, где кто-то из дамани пытался сбежать в город, часть стены была разрушена полностью. Сражение на улицах и среди домов обернулось бы в пользу шончан. Прорваться туда они не успели.

Итуралде, верхом на своем чалом мерине, пробирался через хаос. Битва всегда бывает хаосом. Аккуратными сражения выглядят только в сказаниях и в исторических книгах, когда все лишнее отсечено и вычищено старательными руками хронистов, которым нужна лаконичность. «Захватчик одержал победу, потери составили пятьдесят три тысячи человек» или «Оборона выстояла, погибло двадцать тысяч».

Что напишут об этой битве? Все зависит от того, кто будет писать. Вряд ли станут писать о крови, впитавшейся в почву и превратившей поле в болото. Об изувеченных, пронзенных и растерзанных телах. О земле, взрытой полосами после ударов разъяренных дамани. Возможно, они запомнят цифры; по-видимому, цифры нередко важны для летописцев. Полегла половина из стотысячного войска Итуралде. В другом бою пятьдесят тысяч павших вызвали бы в нем стыд и ярость. Но он вступил в бой с армией, в три раза превосходящей его войско числом, и к тому же у противника были дамани.

Итуралде следовал за разыскавшим его юным гонцом, мальчишкой лет, наверное, двенадцати, в шончанской красно-зеленой униформе. Они миновали упавший штандарт; полотнище свисало со сломанного древка, воткнутого в землю. На стяге была эмблема: солнце и поверх него шесть парящих чаек. Итуралде терпеть не мог, когда не знал гербов и имен тех, с кем сражался, но откуда ему быть осведомленным о гербах и значках шончан, явившихся невесть откуда из-за океана.

Тени от гаснущего вечернего солнца расчерчивали поле. Скоро тьма укроет тела, и выжившие смогут ненадолго притвориться, что травянистая равнина стала могилой для их друзей. И для людей, которых их друзья убивали. Итуралде обогнул пригорок, приближаясь к месту, где тела павших элитных шончанских бойцов составляли причудливый рисунок. На большинстве погибших были те необычные шлемы, напоминавшие видом головы насекомых. Погнутые, треснувшие, помятые. Из щелей между искривленными жвалами невидяще смотрели мертвые глаза.

Шончанский военачальник еще дышал. Он был без шлема, на губах запеклась кровь. Он полулежал, привалившись к большому, заросшему мхом валуну; под спину, словно бы на привале, подсунут свернутый плащ. Все впечатление портили вывернутая нога и торчавшее из живота обломанное древко копья.