Но, даже работая, Эгвейн кипела внутри. Каждый шаг был пыткой, и продолжавшая пылать болью спина была ни при чем. Физическая боль, как ни странно, сейчас казалась незначительной. Гораздо мучительнее было молчать, не позволяя себе возразить этой ужасной женщине, такой властной и такой высокомерной.

Когда две женщины приступили к трапезе – старательно не замечая жучков-долгоносиков в хлебном мякише, – Эгвейн отошла к стене и встала неподвижно, сложив руки перед собой. Элайда поглядела на нее и улыбнулась, приняв ее позу за очередной знак покорности. На самом же деле девушка не решалась шевельнуться, опасаясь, что любое ее движение закончится тем, что она ударит Элайду по лицу. О Свет, как это все невыносимо!

– О чем говорят в Башне, Мейдани? – спросила Элайда, макая хлеб в суп.

– Я… у меня нет времени слушать…

Элайда подалась вперед:

– Ну, наверняка тебе что-то известно. У тебя есть уши, и даже Серые сплетничают между собой. Что говорят о тех мятежницах?

Мейдани побледнела еще больше:

– Я… я…

– Хм. Когда мы были послушницами, Мейдани, не припомню, чтобы ты была такой тугодумкой. В последние недели ты меня разочаровываешь. Я начинаю задумываться, почему тебе вообще дали шаль. Может, ты никогда ее и не заслуживала.

Мейдани испуганно распахнула глаза.

– Я просто дразню тебя, дитя мое, – улыбнулась ей Элайда. – Ешь, не волнуйся.

Она шутила! Шутила о том, как вероломно лишила женщину шали, подвергнув таким унижениям, что та сбежала из Башни. О Свет! Что случилось с Элайдой? Эгвейн встречалась с ней раньше, она и тогда отличалась суровостью, но не была тираном. Власть меняет людей. Похоже, в случае с Элайдой престол заменил ее строгость и спокойствие на опьяняющую жажду власти и жестокость.

Мейдани подняла взгляд:

– Я… я слышала, что сестры тревожатся из-за шончан.

Элайда безразлично махнула рукой, прихлебывая суп.

– А-а. Они слишком далеко, чтобы чем-то грозить нам. Интересно, не действуют ли они втайне заодно с Возрожденным Драконом. В любом случае, полагаю, слухи слишком преувеличены. – Элайда бросила взгляд на Эгвейн. – Меня всегда забавляет, как некоторые верят всему, что услышат.

Эгвейн потеряла дар речи. Она и слова не могла вымолвить. Что сказала бы Элайда об этих «преувеличенных» слухах, когда бы холодный шончанский ай’дам сомкнулся на ее глупой шее? Иногда Эгвейн будто снова чувствовала на собственной коже этот ошейник – вызывающий зуд, не дающий пошевелиться. Бывало, от подобного ощущения тошнота подкатывала к горлу, не позволяя свободно двигаться, ее как будто вновь оставили взаперти, простой металлической петлей приковав к штырю в стене.

Эгвейн знала, о чем говорили ее сны, и знала, что они пророческие. Шончан нанесут удар по самой Белой Башне. Элайду же, очевидно, предупреждения Эгвейн не волновали.

– Нет, – произнесла Элайда, знаком велев Эгвейн принести еще супа. – Шончан проблемы не представляют. Настоящая опасность – в том неповиновении, которое выказывают Айз Седай. Что мне еще сделать, чтобы прекратить эти глупые переговоры на мостах? Сколько сестер нужно наказать, чтобы они признали мою власть?

Она сидела, постукивая ложкой по суповой чашке. Эгвейн взяла супницу с дальнего стола и вынула половник из серебряного крепления.

– Да, – вслух размышляла Элайда, – если бы сестры были послушны, в Башне не было бы раскола. Эти бунтовщицы подчинились бы, а не бросились врассыпную, как стая глупых перепуганных птиц. Если бы сестры слушались, Дракон Возрожденный был бы в наших руках и мы бы давно разделались с теми ужасными мужчинами, которые обучаются в своей Черной Башне. Как по-твоему, Мейдани?

– Я… Послушание действительно очень важно, Элайда.

Элайда покачала головой, пока Эгвейн наливала суп ей в тарелку.

– Это любому ясно, Мейдани. Я же спросила, что следует делать. К счастью, у меня самой есть идеи. Тебе не кажется странным, что в Трех клятвах нет упоминания о повиновении Белой Башне? Сестрам нельзя лгать, они не могут создавать оружие, которым одни люди будут убивать других, и не имеют права использовать Силу как оружие, кроме как защищаясь. Эти клятвы всегда представлялись мне слишком слабыми, какими-то необязательными. Почему нет клятвы повиноваться Амерлин? Если бы мы все дали такое простое обещание, скольких мучений и трудностей можно было избежать? Вероятно, уместно это пересмотреть.

Эгвейн стояла неподвижно. Когда-то она и сама не понимала важности клятв. Она подозревала, что многие послушницы и принятые сомневались в их полезности. Но теперь она, как и должно каждой Айз Седай, осознавала их значимость. Три клятвы составляли суть Айз Седай. Они заставляли Айз Седай творить благо для мира и, более того, ограждали их от обвинений.

Изменить клятвы… подобное будет невообразимой катастрофой. Должна же Элайда это понимать. Самозваная Амерлин снова принялась за суп, улыбаясь своим мыслям и, без сомнения, обдумывая четвертую клятву, требующую повиновения. Разве Элайда не видит, что такая клятва подорвет устои Башни? Из главы Айз Седай Амерлин превратится в деспота!

Гнев кипел внутри Эгвейн, дымился, как суп в ее руках. Эта женщина, эта… тварь! Она была причиной всех бед Башни, она разделила всех на лояльных ей сторонниц и тех, кого назвала мятежницами. Она виновна в том, что Ранда захватили и избивали. Она была сущим бедствием!

Эгвейн чувствовала, как ее трясет. Еще миг, и она взорвется и выскажет Элайде всю правду. Все это рвалось из нее, и она едва могла сдерживаться.

«Нет! – подумала Эгвейн. – Если я так поступлю, то моя битва окончена. Я проиграю войну».

И чтобы не дать себе сорваться, девушка сделала единственное, что пришло ей в голову. Она уронила супницу на пол.

Коричневая жидкость расплескалась по искусно вытканному ковру с красными, желтыми и зелеными птицами. Вскочив с кресла, Элайда с проклятиями попятилась от пролившегося супа. На платье ей не попало ни капли – очень жаль. Эгвейн спокойно взяла со стола полотенце и принялась вытирать лужу.

– Тупая неумеха! – рявкнула Элайда.

– Прошу прощения, – сказала Эгвейн. – Я не хотела.

И это было правдой. Она хотела, чтобы ничего этого не было, чтобы сегодняшнего вечера вообще не случилось. Чтобы Элайды не было у власти. Она хотела, чтобы не было раскола Башни. Чтобы ей не пришлось разливать суп по полу. Но ей пришлось так поступить, ничего другого не оставалось. И она разберется со всем этим, поэтому, опустившись на колени, и вытирала пол.

Элайда тыкала в девушку пальцем и брызгала слюной.

– Этот ковер, дичок, стоит больше, чем вся твоя деревня! Мейдани, помоги ей!

Серая сестра повиновалась без малейших возражений. Сорвавшись с места, она схватила ведро ледяной воды, в котором охлаждалось вино, и бросилась помогать Эгвейн. Элайда направилась к двери в дальнем конце комнаты, собираясь позвать слуг.

– Вызови меня к себе, – прошептала Эгвейн, когда Мейдани склонилась рядом с ней, помогая отчищать ковер.

– Что?

– Вызови меня, чтобы дать распоряжения, – тихо сказала Эгвейн, поглядывая на Элайду, стоявшую к ним спиной. – Нужно поговорить.

Поначалу Эгвейн намеревалась избегать салидарских шпионок, позволив Беонин действовать как своей посреднице. Но у нее было слишком много вопросов. Почему Мейдани не покинула Башню? Что планировали шпионки? Был ли еще кто-то из них приближен к Элайде и подвергнут такому же унижению, как Мейдани?

Мейдани взглянула на Элайду, потом вновь на Эгвейн:

– Может, иногда так и не кажется, девочка, но я все еще Айз Седай. Ты не можешь мне приказывать.

– Я – твоя Амерлин, Мейдани, – спокойно сказала Эгвейн, выжимая в ведро пропитанное бульоном полотенце. – И тебе лучше не забывать об этом. Если не хочешь, чтобы Три обета превратились в клятву вечно служить Элайде.

Мейдани посмотрела на нее, потом поморщилась от резких выкриков Элайды, подзывающей слуг. Бедной женщине в последнее время явно приходилось нелегко.