Постепенно навалились болезни, и самая главная — эта… Депрессия. Дядя Марк из Америки звонил, интересовался здоровьем. Это происходило регулярно, но редко. Постепенно весь окружающий мир сузился до беспокойства за свое желудочно-кишечное функционирование…

— Я про муки не совсем поняла, — сказала Вера Алексеевна. — Неужели такой сильный артрит, что вы ничего не можете больше мастерить?

— Ну, не совсем… Кое-что могла бы. Но мои золотые руки способны, оказывается, нести не только радость, но и раздор.

— Это как?

— Хм. Вы как психолог могли бы понять…

— Психотерапевт, если не возражаете. А все же?

Лученко, конечно, все поняла, но зачем отнимать у женщины радость объяснений?..

— Ну, вот представьте, живет себе семья. Жена обеды варит, пакеты с едой как тяжеловес таскает, убирает, стирает. Муж, как большинство нынешних мужиков, гвоздя вбить не умеет или не хочет. Лежит на диване с пивом, с газетой, пялится в телевизор. Дети — балбесы. И тут прихожу я… И делаю мужскую работу: вбиваю гвозди, навешиваю полки, кладу кафель, клею обои. Даже краны чиню. А теперь скажите мне как доктор, что происходит, когда за мной закрывается дверь?

— Жена мужу выговаривает, что какая-то чужая женщина за деньги выполняет его мужскую работу?

— Вот именно. Не просто чужая женщина, а старая бабка, из которой песок сыплется!

— Не такая уж старая, и при чем тут песок?

— А я однажды под дверью задержалась и такое услышала! Мама дорогая!

— И вы из-за этого перестали людям помогать?

— Я перестала людям мешать. В том смысле, что не стоит вбитый гвоздь покоя в доме. Поэтому и решила: все, точка.

Лученко задумалась. Тактичность Милены Леонидовны — это чудесное качество, но оно же ей и вредит. Ремиссия, которой удалось достичь в стенах клиники, не продлится вечно. Если она не будет приносить пользу или хотя бы думать, что ее приносит, то вновь станет «психической» пациенткой. С этим надо что-то делать. Что же придумать? Как ей помочь?

Вера время от времени заходила в стационар к Осокоровой и обдумывала эту проблему. Женщину давно можно было выписать, однако она не спешила. Как-то раз, в плохом настроении, когда ничем не удалось помочь одному человеку, потерявшему близких, Лученко задумалась: а почему? Почему я все время ломаю голову над тем, как сделать жизнь Милены лучше?

«Грубо говоря, на кой тебе эта старуха? — спросила она себя. — Ты что, такой гуманист?»

«Да, гуманист, что тут особенного? И я люблю людей. Профессия такая».

«Но у тебя кроме нее достаточно много пациентов, других людей с проблемами. Ты и так разрываешься на части. Почему же думаешь именно о ней? Из-за гонорара?»

«Если честно, то да. Однако высокий американский покровитель что-то мне не звонит. Дружнову тоже, судя по тому, как он виновато смотрит на меня в клинике».

«Ну, это ты врешь насчет гонорара. За все время ты о нем вспомнила всего один раз, когда платила хозяину за квартиру. Так что же? Опять муки совести? Сколько можно?»

«Мне ее жалко, не скрою. Но и всех остальных тоже жалко, просто… Милена попала в мое поле зрения, я потратила на нее свое время и свои душевные силы — вот в чем причина. Мы привязываемся не к тем, у кого какие-то нужные нам качества, а к тем, о ком заботимся».

«Ты попала в ловушку своего собственного милосердия. В очередной тысячапятисотый раз».

«Хорошо, попала. Вот такая я, хватит уже зудеть. Иди ты со своими упреками знаешь куда…»

Через несколько дней решение нашлось само собой, когда Вера во время завтрака выключила телевизор с его депрессивными новостями и от нечего делать взглянула на газету. Такие газеты бесплатно опускают в почтовые ящики, в них печатают телепрограммы, анонсы выставок, фильмов и спектаклей. И еще обзоры городских новостей. Одна новость заставила Веру задуматься. Она взяла газету на работу. Разговор с Миленой Осокоровой надо начать с подведения мощной научной базы.

— Милена Леонидовна, вы знаете, что такое эндорфины и энкефалины?

— Нет, не знаю. Что это?

— Эндорфины в нашем организме отвечают за чувство благополучия, если говорить очень упрощенно — это «наркотик счастья». А энкефалины — реакция на стресс. Они, между прочим, тормозят двигательную активность желудочно-кишечного тракта.

— То есть…

— То есть лично для вас быть нужной — это эндорфин, а сидеть дома у телевизора — это энкефалин. Вот газета, прочтите, я там обвела ручкой.

— В одном из районов города для пенсионеров открылся клуб по интересам, — вслух прочитала Осокорова. — Там есть кружки: хоровой, танцевальный, литературный, краеведческий, а также кружок «умелые руки»… И что мне прикажете делать в этом кружке?

— Преподавать!

— Что преподавать? — опешила пожилая женщина.

— Все, что вы умеете. Как белить потолок правильно, как клеить обои, как вбивать гвоздь или даже дюбель в бетонную стенку.

— Но… Вера Алексеевна, я же не преподаватель!

— Ничего не хочу слышать. Пойдете и будете учить пожилых людей, как обустроить свой быт. А кто окажется плохим учеником — к тому придете и лично поможете. Это, считайте, я как доктор вам такой рецепт выписываю. Вы же не станете спорить с доктором?

За три недели до убийства.

Таинственная пропажа ослепшего охранника испугала людей не на шутку. Днем позвонили директору строительства, тот сразу связался с милицией. Бронислав ушел спать, потому что его смена давно закончилась. Работа продолжалась, краны гудели и подавали наверх раствор, заливать опалубки с арматурой. Но люди молчали, даже не разговаривали друг с другом. Только переглядывались. Нервы у всех были на пределе. Вечером никто не ушел, обступили пришедшего Бронислава.

— Ну? Шось знаешь?

Вид у него был очень озабоченный.

— Хлопцы, вы только не волнуйтесь… Но тут очень странное. Ментов подключили, они шустрят, как веники. Парня нашего пока не нашли, зато нашли брошенную машину «скорой помощи».

Люди молчали, переваривая услышанное.

— Да, и главное: на станции сказали, что не принимали никакого вызова к нам, на стройку.

— Тобто как? А хто ж к нам приезжав?

— Не знаю. И никто не знает. Я их описал, ребяток этих, докторов. Будут искать.

— На какого… рожна им наш Стасик? Что они с ним собираются делать, с дурнем таким?

— А я хиба знаю, мать-перемать?! И кому «им»?!

Разговор терял смысл, и его прекратили. Ночь новостей не принесла, а утром подъехала милиция. Машину впустили на территорию. Из нее неторопливо вышел лейтенант, открыл дверь… И на свет божий выкарабкался Станислав Приходько!

— Нашелся!

Весть мигом облетела всех, кто работал на стройке. Все бетономешалки, краны и прочие механизмы остановили, сбежались к воротам.

— Как ты? Где был?

Лейтенант поднял руку.

— Потише, будь ласка. Он ничего не помнит.

Тут настала такая тишина, что было слышно, как отрывается от дерева и летит каждый осенний листок. Многие потом признавались, что от озноба у них по загривку поползли отвратительные колючие мурашки.

— Со… Совсем? — Это было произнесено едва слышным шепотом.

— А он прозрел? Тобто, видит? Как его глаза? Что с ними было?

Лейтенант откашлялся.

— Вашего Приходько нашли на левом берегу, в парке Победы, на лавочке посреди аллеи. Нашли пацаны сегодня в семь утра. Они пришли туда кататься на своих скейтбордах, ну и…

— Стасик! — окликнули пропажу.

Он вздрогнул.

— Чего?

— Ты меня видишь?

Приходько махнул рукой.

— Да ну вас усих к бисовой матери! Конечно, бачу. А шо такое? Какие проблемы? Вы тут шо все, з глузду зъихалы?

— Ты правда ничего не помнишь? Как ослеп, как тебя увезла «скорая»…

— Не выдумывай херню. Я — и вдруг ослеп? Чого це? Накатили вчора з напарником троньки, и я заснул. Правда, проснулся почему-то в парке… Как я туда попал?