…Вера тихонько лежала у него на плече и чувствовала, что полностью оттаяла. Весь окружающий мир снова стал почти совершенным. Еще парочка штрихов — и будет почти идеален.

— Ты же что-то хочешь сказать, милый, — шепнула она. — Говори, я слушаю…

— Мысли читаешь, как всегда… Я тебя не видел несколько лет и хочу говорить, говорить…

— Я привыкла, что ты молчун. Открываешься с новой стороны.

— Только вначале давай я нас покормлю. А?

Вера совсем забыла, что на свете существует еда. Она вся сейчас состояла из нежности, тепла и волн сонного покоя. Но от слов Андрея аппетит проснулся и заурчал, как котенок.

— Скорее!..

Мужчина встал, завязав полотенце вокруг бедер, прикатил к постели столик на колесах.

— М-м-м… Вкусно. Это что-то не очень похожее на традиционное фрикасе, зато еще лучше.

— Потому что пара капель лимонного сока, оливковое масло вместо сливочного…

— Так готовить нельзя! Эта еда вызывает привыкание и наркотическую зависимость.

— Ничего, пойдем в твой гипнотарий, ты нас мигом вылечишь.

— Может быть… — ответила Вера с полным ртом. — А вот его не вылечу. Он хронический обжора.

Пай положил крупную голову на край постели, лежал неподвижно и ждал угощения, только хвост бешено вилял. Вера дала ему кусочек мяса, который мгновенно исчез в пасти.

— И нас от любви не вылечу. — Она нежно погладила руку мужчины. — От нее лекарств нет.

— И не надо. Хотя любовь разная бывает. Иногда такая странная… Помнишь, мы с тобой были в театре весной? — спросил Андрей.

Вера насторожилась.

— Ты редко соглашаешься со мной пойти…

Но Андрей заговорил совсем не о том, что тревожило ее при слове «театр».

— Это было «Насмешливое мое счастье». Спектакль идет у них еще с тех времен, когда моя мама с отцом были театралами… Тем не менее актеры старались. И к ним у меня претензий нет.

— А к кому есть? — осторожно спросила Вера.

— К Антон Палычу. Рассуждаю исключительно как обыватель. Смотри, он пишет Лике Мизиновой раз сто: приезжайте. И она ему то же самое: приезжайте. Тем не менее никто ни к кому не едет, оба связаны по рукам и ногам бытовыми условиями, а годами только намекают о любви и жалуются на одиночество. И Ольга Книппер тоже пишет, тоже отчего-то скучает… Ну она-то, правда, приехала и крепенькую свою ручку на писателя наложила.

Любимая женщина сидела, подложив под спину подушку и укрывшись одеялом до подмышек. А ее любимый продолжал свою мысль.

— Что имеем? Имеем паламатую жизнь со всех трех сторон. Книппер стенает, что не может бросить театр и быть рядом, Ликины упреки и себе и Чехову становятся все горше. О желчности самого Чехова и так все знают… И хочется сказать им: мать вашу так и перетак! — а надо было все бросать и приезжать. Вот просто — нахрен бросить дела, купить билет и ехать. И любить, если так приспичило. Что такого? Ведь «любовь — это же так просто!» (из какого-то старого фильма, кажись, французского). Но нет. Не будем мы стремиться к любви, мы будем, твою дивизию, тянуть жилы из нее и из себя. Это ж намного интереснее, да? Ведь любовь — она что, она же быстро пройдет. А так мы все навсегда ее запомним, измучивши друг дружку до невозможности. И сочиним о ней пьесу, которую через сто лет будет смотреть некто Двинятин и скрипеть зубами!

— А можно я тоже немножечко поскриплю зубами? — робким котеночком замурлыкала женщина.

— Тебе-то зачем?.. Я только мысль закончу. В общем, девиз: «Я люблю тебя тем сильнее, чем ты дальше, и не приближайся ко мне, я боюсь разочароваться, увидеть образ реальный, действительный, живой, из плоти». И когда он не совпадет с моими фантазиями, то мне же будет больно, да, доктор? А я не хочу больно.

— Это ты ко мне как к доктору обращаешься?

— He-а. Это я как бы спорю с Чеховым. Он пишет: «Извольте, я женюсь… Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. Когда каждый день мне говорят все об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым… Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше».

— Андрюша! Ну, у Чехова так все устроено… — она пошевелила пальцами возле своего виска, — что ему нужна женщина… Как бы это сказать… Через большие паузы!

Андрей вздохнул.

— Видимо, есть в любви спринтеры с коротким дыханием, и есть выносливые стайеры. Одних хватает на изредка, на издалека… — Он помолчал. — Да нет, я же понимаю, нет никаких гарантий, что с Ликой он был бы счастлив и что она с ним. И что Ольга, не женив его на себе, вздохнула бы с облегчением в своих театрах. И что он написал бы больше, лучше, иначе — с той женой или другой, или вовсе без них.

— А ты, мой дорогой, в любви спринтер или стайер? — спросила Вера с лукавой провокационной интонацией.

— Вот сейчас стайер покажет тебе неслыханный олимпийский рекорд! — воскликнул Андрей, забираясь под одеяло. — Держись!

Зазвонил телефон. Любовники переглянулись.

— Твой, — сказал Андрей с сожалением.

Она посмотрела на него. Что поделаешь… Придется взять. Доктора не выключают телефонов.

— Слушаю.

— Здравствуйте, Вера Алексеевна, — услышала она мужской голос. — Осокоров беспокоит.

— Марк Игоревич? — немного растерянно ответила она. — Добрый день…

— Рад вас слышать. — Он говорил спокойно и дружелюбно, в трубке фоном слышалось негромкое гудение. — Прибуду в Киев часа через три.

— А Но… Разве из самолета можно звонить? Это шутка?..

— Можно… есть такие возможности. — Он помолчал. — Не собирался перед вами рисоваться, простите, просто хотел попросить вас встретить меня. Мы бы тогда по пути в гостиницу многое успели обсудить. Но если вы не можете…

— Нет-нет, я приеду. Через три, говорите?

— Да. Спасибо и до встречи.

Вера задумчиво нажала кнопку отбоя.

— Кто звонил?

— Один человек… Знаменитость, между прочим, магнат и крупный меценат. Дядя моей бывшей пациентки. Надо его встретить в Борисполе…

Вера задумалась. Природа наградила ее тринадцатым чувством, чтобы она могла избежать опасности. Благодаря этому она всегда спасалась сама и спасала других, однако не раз жалела, что не предчувствует хорошего. А вот сейчас прозвучал слабый сигнал ожидания чего-то важного, радостного. Недавний кризис закончился, слабость исчезла. Она чувствовала прилив сил…

— Эй! — позвал Андрей. — Ты здесь?

— Здесь, здесь… Так что? Едем встретить?

— Кого, магната твоего?

— Да.

— Едем, конечно, — сказал Андрей.

Секунду они смотрели друг на друга…

И снова нырнули в постель.

На следующий день после убийства.

Судя по информации на табло, самолет из Нью-Йорка только что приземлился.

— Вовремя успели, — сказал Двинятин, который на своем «пежо» продирался через пробки при подъезде к аэропорту «Борисполь», потом столько же искал парковку. — Тут полная неразбериха с тех пор, как построили несколько новых терминалов…

— Откуда будут выходить? — спросила Вера.

— Да вот же, видишь, надпись «прибытие» над дверью. Оттуда выходят все, кто прилетает в этот терминал. Только нам еще минимум сорок минут ждать. Пока твой американец паспортный контроль пройдет, пока багаж получит… Хочешь кофе?

Вера покачала головой.

— Зачем? Тут он невкусный и дорогой. И потом, Марк Игоревич вот-вот выйдет.

— Но откуда ты знаешь?

Вера улыбнулась, поцеловала его и пальцем вытерла в уголке его рта свою помаду.

— Если у человека есть возможность звонить оттуда, — она показала пальцем вверх, — то уж наш контроль он как-нибудь за минуту пройдет. Я уверена.