Эта женщина — плоть от плоти берлинской богемы в Бог весть каком поколении. Ее дебют в «Кавказском меловом круге» в 66-м году вызвал уникальное паломничество столичных критиков и публики в провинциальный Потсдамский театр. В те же годы она неоднократно отклоняла личное приглашение Хелены Вайгель войти в ее знаменитую труппу. Зато, однажды ступив на сцену «Ансамбля» (в 1976-м), хранит ему верность по сей день. Германия знает Кармен-Майю Антони как лучшую современную исполнительницу брехтовских зонгов.

Автор:Как вам понравилась сегодняшняя репетиция?

Антони:Все прошло очень хорошо, спасибо. Мы как раз завершили этап, на котором режиссер объяснял, чего хочет от нас в общих чертах. Теперь, наконец, настает моя очередь — мое искусство, игра, умение работать с эмоциями… Вы знаете, эта сцена помнит так много больших актрис, ту же Вайгель, Терезу Гизе, Гизелу Май, что не остается другого выхода, кроме как набраться наглости и сказать себе однажды: «Мне безразлично, что тут было до меня». Сейчас — другая эпоха, другая Мать и другая Кураж.

Автор:Но ваша эпоха длится уже тридцать лет, в этом году — юбилей.

Антони:Да, в самом деле, с 76-го. А еще до того Вайгель приглашала меня и в 66-м, и в 69-м, и в 70-м. Она очень хотела меня заполучить. А я этого не хотела.

Автор:Но почему? Может быть, вам казалось, что после Брехта «Ансамбль» «окостенел» в своем величии и более походит на музей?

Антони:Нет, как раз пока Вайгель не умерла, это был великий театр и, безусловно, живой. Если он и запылился слегка, то сильно позже. Просто я по молодости предпочитала другие площадки. Позволяющие работать более… интенсивно, что ли. Понимаете, кругом тогда такое творилось: Пражская весна, волнения 1968 года, потом лишили гражданства Вольфа Бирмана.

Автор:Лишение барда и правозащитника Бирмана гражданства ГДР, насколько я понимаю, стало началом «войны» между руководством СЕПГ и левой интеллигенцией. Начался исход из страны людей искусства, в том числе множества ваших коллег. Почему вы остались?

Антони (улыбаясь):Может быть, из чувства противоречия: я всегда поступаю не так, как другие. Ненавидела так называемые «тенденции» и ненавижу до сих пор. И потом — тот, кто желает остаться САМИМ СОБОЙ, останется им где угодно.

Автор:И у вас получилось? Несмотря даже на резкие перемены трупп, политического климата, власти?

Антони:Я всегда оставалась, что называется, современным человеком. Мне интересно в каждом новом сегодняшнем дне. Интересно наблюдать, как постоянно, ежеминутно видоизменяется организм театра…

Автор:Если он видоизменяется постоянно и ежеминутно, то, наверное, от Брехта в «Ансамбле» уже ничего не сохранилось?

Антони:Пожалуй, сохранился стиль. Стиль работы лучших из моих коллег в команде с режиссером, над собой…Говоря проще, есть несколько позиций: мы лучше подготовлены к спектаклю. Мы больше читаем, больше думаем. И поэтому можем позволить себе быть на сцене умнее.

Эпилог. Вне измерений

Мы выходим на балкон. Над театром вращается похожий на рекламу аспирина неоновой блин с выложенными крест-накрест словами Berliner Ensemble. Наш провожатый, Вернер Риман, обозревает округу хозяйским взглядом: со всех сторон «растет» холодноватый современный Берлин. Слева от театра — строение из стекла и алюминия неприятной аморфной формы…

Вернер Риман (удовлетворенно):…Оно уже на метр в землю ушло. Почвы у нас тут болотистые, нельзя такую тяжеловесную дрянь строить...

От автора:С куда большей симпатией относится он к примостившемуся справа старинному кабачку «Ганимед», который явно можно считать «филиалом» «Берлинского ансамбля». С этим заведением связан основной «корпус» баек и веселых воспоминаний, какие имеются в коллективной памяти любого художественного сообщества. Начинаются они обыкновенно так: стоят артисты за барной стойкой…

Риман:…а пиво все не несут. Я решил пошутить: подхожу сзади к одному парню и говорю голосом Вайгель (у меня очень хорошо получалось ее передразнивать): «Третов, зайди ко мне в кабинет!» Он, конечно, подпрыгивает, но и все вокруг как-то странно улыбаются. Я оборачиваюсь — сзади меня стоит Хелена и качает головой: «Очень хорошо, Риман, очень хорошо. И ты, пожалуйста, тоже зайди!

От автора:Последние слова Вернер произносит уже в верхнем фойе, куда мы вернулись, слегка замерзнув на свежем воздухе. На секунду задерживаемся перед самым «мистическим» объектом в этом театре: стеклянной витриной, где собраны гипсовые маски артистов, которые играли здесь. В разные годы их делали разные гримеры — для удобства своей работы. Теперь получился импровизированный музей. Сотни неподвижных гипсовых лиц.

Риман (подмигивая):Пока, мои хорошие, до завтра…

От автора:Кажется, что он переходит в некое другое измерение, куда нам пока ходу нет.

Занавес

По бегущей дорожке скорым шагом идет мужчина. На нем общезащитный костюм, весь усеянный датчиками, от лицевой маски тянется длинный шланг к дыхательному аппарату. Термометр в помещении указывает на отметку 40 градусов выше нуля. Человеку, должно быть, тяжело двигаться, лицо залито потом, но вытереть нельзя — мешает шлем. Из-за стекла за действиями страдальца внимательно наблюдает другой человек — в белом халате, он проверяет показания датчиков на теле и оценивает физиологические параметры.

Дело происходит во французском городе Гренобле, в лаборатории Исследовательского центра департамента здравоохранения Вооруженных сил (CRSSA), где изучают один из самых загадочных объектов науки — человеческий фактор. Вряд ли стоит объяснять, сколь много в нашей жизни зависит от этого пресловутого фактора, однако его действие в экстремальных условиях, когда нервы человека напряжены, а силы на исходе, до сих пор не описано детально. Значит, надо исследовать в первую очередь эти условия и реакцию на них организма. В «лаборатории человеческого фактора» специальные аппараты воссоздают пограничные условия, при которых человек может жить: жару, холод, низкое атмосферное давление и пр. С их помощью добровольцев подвергают различным физическим и психологическим испытаниям, вызывающим головокружение, слабость, затрудненные реакции. Здесь испытуемого доводят до самых крайних пределов, за которыми он перестает продуктивно работать, начинает совершать ошибки и становится неадекватным к ситуации, в которой от него требуется быстро справляться с различными проблемами. Впрочем, во Франции пределы эти строго очерчены законом о защите личности в биомедицинских исследованиях, и преступать их нельзя. Военные медики из Гренобля стараются лишь нащупать последнюю черту, за которой ресурсы человеческого организма будут исчерпаны.

Результаты подобных исследований важны для многих областей нашей деятельности: от армии до спорта — везде, где люди работают в условиях стресса, где требуется высокая концентрация внимания и быстрота мышления. Малейшая оплошность, слабость, потеря контроля — и за ошибку придется заплатить слишком дорого. Роль человеческого фактора трудно переоценить, и хорошо бы знать, как он действует и как им управлять.

Воспитание жарой…

Мучения человека, с которого начался наш репортаж, происходят в термо-климатической камере Центра, где созданы условия пустыни, чтобы изучать приспособляемость организма к жаре, а общезащитный костюм нужен, чтобы действие жары усилить, как это будет происходить при настоящих боевых действиях. Тяжело одетого, запертого в душной камере испытуемого заставляют активно двигаться: ходить по движущейся дорожке или крутить педали велотренажера. Не до потери сознания, конечно, — ученые строго следят за состоянием человека и прекращают опыт после нескольких часов тренировок. Их цель — изучить реакции тела на высокую температуру воздуха, проверить физиологические и биологические параметры, а также испытать термические свойства костюма, который не должен затруднять дыхание. Хорошее дыхание — это важнейшее условие нормального состояния организма. Оно его остужает и помогает выстоять в условиях жары. В то же время может привести и к обезвоживанию, которое наступает при потерях воды более 4% от веса тела, — после этого физические и интеллектуальные способности человека резко падают. Эти исследования находятся еще в самом начале, они рассчитаны на многократные эксперименты, а обработка полученных данных займет несколько лет.