Павел не зря претендовал на лавры своего великого прадеда. Его политика во многом повторяла «всеобщую мобилизацию» времен Петра I, а в основе ее лежала та же концепция «общего блага». Так же, как Петр, он стремился все делать и контролировать сам. Однако в конце XVIII века дворянство было куда более независимым, да и у наследника было куда меньше харизмы и ума по сравнению с пращуром. И несмотря на то что его затея оказалась сродни утопии, она не была лишена ни своеобразного величия, ни последовательности. Намерения Павла встречали поначалу гораздо больше сочувствия, чем могло бы показаться. Народ же относился к нему как к своего рода «избавителю». И дело было не в символических благах (вроде дарованных им крепостным прав приносить присягу и жаловаться на помещиков) и не в сомнительных попытках регламентировать отношения крестьян и помещиков с точки зрения «справедливости» (что проявилось в известном законе о трехдневной барщине). Простой народ быстро уловил, что политика Павла по сути своей была эгалитарной по отношению ко всем, но «господа», поскольку они на виду, страдали от нее в наибольшей степени. Один из представителей «просвещенного дворянства» вспоминал, что как-то, спрятавшись (на всякий случай) от проезжавшего мимо Павла за забором, он услыхал, как стоящий поблизости солдат говорит: «Вот-ста наш Пугач едет!» — «Я, обратясь к нему, спросил: «Как ты смеешь отзываться так о своем Государе?» Он, поглядев на меня без всякого смущения, отвечал: «А что, барин, ты, видно, и сам так думаешь, коль прячешься от него». Отвечать было нечего».

Идеал дисциплинарно-церемониальной организации Павел нашел в средневековых рыцарских орденах. Неудивительно, что он с таким энтузиазмом согласился принять предложенный ему мальтийскими рыцарями древнего ордена Иоаннитов титул гроссмейстера, не смущаясь даже тем, что орден католический. Дисциплинировать расхлябанное русское дворянство, превратив его в полумонашескую касту, — идея, которая не могла даже померещиться рационалистическому уму Петра! Однако она была столь явным анахронизмом, что облаченные в рыцарские мантии офицеры вызывали улыбки даже друг у друга.

Враг революции, друг Бонапарта…

Рыцарственность Павла не ограничивалась сферой церемониала. Глубоко задетый «несправедливой» агрессивной политикой революционной Франции, обиженный к тому же захватом французами Мальты, он не выдержал собственных миролюбивых принципов, ввязавшись с ними в войну. Однако велико было его разочарование, когда оказалось, что союзники — австрийцы и англичане — готовы пользоваться плодами побед адмирала Ушакова и фельдмаршала Суворова, но не желают не только считаться с интересами России, а просто соблюдать достигнутые договоренности.

Между тем 18 брюмера VIII года по революционному календарю (29 октября 1799-го — по российскому) в результате военного переворота к власти в Париже пришел генерал Бонапарт, который почти сразу стал искать пути примирения с Россией. Восточная империя казалась ему естественным союзником Франции в борьбе с остальной Европой, и прежде всего с Англией. В свою очередь, Павел быстро понял, что революционной Франции приходит конец, и «в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то по крайней мере по существу». Наполеон и российский император обмениваются посланиями, причем Павел высказывает неожиданно трезвый и прагматичный взгляд на ситуацию: «Я не говорю и не собираюсь обсуждать ни права <человека>, ни разные способы управления, существующие в наших странах. Попробуем возвратить миру покой и тишину, столь ему необходимые и так соответствующие неизменным законам Провидения. Я готов Вас выслушать…»

Внешнеполитический поворот был необычайно крут — вполне в духе Павла. Умом императора уже овладевают замыслы установления силами России и Франции некоего «европейского равновесия», в рамках которого он, Павел, будет играть роль главного и беспристрастного арбитра.

К концу 1800 года отношения между Россией и Британией обострились до предела. Теперь уже англичане оккупируют многострадальную Мальту. Павел в ответ запрещает всякую торговлю с Британией и арестовывает все находящиеся в России британские торговые суда вместе с их командами. Из Петербурга высылается английский посол лорд Уитворт, который заявлял, что российский самодержец сумасшедший, и тем временем активно и, не скупясь на деньги, сплачивал оппозицию Павлу в столичном обществе. Эскадра адмирала Нельсона готовилась к походу в Балтийское море, а донские казаки получили приказ ударить в самое уязвимое, как казалось, место Британской империи — Индию. В этом противостоянии ставки для туманного Альбиона были необычайно высоки. Неудивительно, что «английский след» в организованном против Павла заговоре легко различим. Но все же цареубийство едва ли можно считать успешной «спецоперацией» британских агентов.

«Что я сделал?»

«Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке. Порвется эта ниточка — машинка завернется, и тут конец уму и рассудку», — говорил когда-то один из воспитателей Павла. В 1800-м и в начале 1801 года очень многим окружавшим императора людям казалось, что ниточка вот-вот порвется, если еще не порвалась. «За последний год подозрительность в императоре развилась до чудовищности. Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу. В крепости не переводились многочисленные жертвы, а порою вся их вина сводилась к слишком длинным волосам или слишком короткому кафтану…» — вспоминала княгиня Ливен.

Да, на характере Павла умело играли самые разные люди и с разными целями. Да, он был отходчив и часто миловал наказанных, и эта черта также была использована его врагами. Он знал свои слабости и всю жизнь с переменным успехом боролся с ними. Но к концу жизни эта борьба явно сделалась для него непосильной. Павел постепенно сдавал, и хотя до той грани, за которой начинается «конец рассудку», он не дошел, но быстро к ней приближался. Роковую роль, наверное, сыграло стремительное расширение привычного и с детства очень ограниченного горизонта восприятия до размеров реального и бесконечного мира. Сознание Павла так и не смогло принять и упорядочить его.

Не без влияния истинных заговорщиков император рассорился с собственной семьей. Еще до того Нелидову сменила смазливая и недалекая Анна Лопухина. Окружение Павла пребывало в постоянном напряжении и страхе. Распространился слух, что он готовится расправиться с женой и сыновьями. Страна замерла…

Конечно, от ропота до цареубийства — колоссальная дистанция. Но вряд ли второе стало бы возможным без первого. Реальный (и оставшийся незамеченным Павлом) заговор возглавили как близкие к нему люди — фон Пален, Н.П. Панин (племянник воспитателя Павла), так и его давние враги — братья Зубовы, Л. Беннигсен. Согласие на свержение отца с престола (но не на убийство) дал сын Александр. За сорок дней до переворота императорская семья перебралась в едва достроенный, еще сырой Михайловский дворец. Именно здесь в ночь с 11 на 12 марта 1801 года были разыграны заключительные сцены трагедии.

…Изрядно поредевшая по дороге к покоям императора толпа подогретых вином заговорщиков нашла Павла не сразу — тот спрятался за каминной ширмой. Последними произнесенными им словами были: «Что я сделал?»

Игорь Христофоров, кандидат исторических наук

Явление гипноза большинство людей связывает с мистикой. Действительно, сложно представить некую другую силу, с помощью которой взрослый человек под внушением гипнотизера начинает выполнять его команды, становясь то «деревом», то маленьким ребенком. Между тем гипноз, как известно, используется для исцеления с древнейших времен, и, несмотря на развитие новых медицинских технологий, и сегодня с большим эффектом применяется и для лечения различных заболеваний, и для коррекции всевозможных неблагоприятных состояний человека.