Автор:…Которые с удовольствием ходят в ваш театр…
Пайман:…И меня приглашают к себе в гости. Все эти промышленники, банкиры, политики, про которых мне все кристально ясно: они продажны, они — истинный и главный источник несправедливости.
Автор:Враг замаскировался?
Пайман:Да, он стал как бы невидим. С кем бороться? Почему, если все сильные мира сего так благонамеренны, умеренны, умны, доброжелательны, повсюду продолжают твориться ужасы?
В шекспировском «космосе» источник несчастий всегда на виду: коварный Ричард, преступный Макбет. Во времена Горького или Достоевского мы твердо знали противника: это тот, кто нас эксплуатирует и унижает. Даже когда шла Вьетнамская война, жизнь еще представала в чуть более простом виде: не правы американцы, они ведут войну против народа, который борется за независимость. Сегодня же проблема критики затруднена до предела: нет ни одного общепризнанного злодея!
(Несколько остыв):Сейчас в Германии полно режиссеров, которые показывают на сцене какую-то бессмысленную белиберду, просто разбрасывают осколки разваливающейся художественной системы. Артисты у них уже не играют людей из плоти и крови, а просто скачут, рычат и швыряют чем-то друг в друга, они существуют в донельзя циничном, бесплодном мире… Мне неохота заниматься подобными вещами.
Автор:А чем охота?
Пайман:Надо снова начинать с малого. Пусть люди, играя перед другими людьми, показывают им свои страхи — и как с ними можно справиться. Пожалуй, в современных условиях это единственно возможная «терапия» и единственный шанс на выздоровление… Речь идет о традиционной, испытанной модели нашего европейского театра — театра высказывания прежде всего (у других народов — другие традиции: вспомните японский Но, Пекинскую оперу, искусство жеста). Если есть чтото общее между Стриндбергом и Чеховым, Горьким и Мольером, Гольдони и Брехтом, так только звучащее слово. Поэзия текста. Ее я буду утверждать и сохранять в моем театре. Мои единомышленники — поэты.
Действие IV.
Будущее. Работа
Сцена I. Хозяйство
Теперь мы в одном из обшарпанных проходов закулисья. Через четверть часа начнется репетиция. Мимо пробегают двое опаздывающих артистов. Они весело приветствуют нашего провожатого и останавливаются перекинуться парой слов.
Сам Вернер Риман все еще числится в труппе, но давно уже не появляется на сцене. В последнее время он совмещает обязанности завхоза и экскурсовода. Проще говоря — никто, кроме него, не знает, где и что в этом доме лежит и стоит, а также где оно лежало и стояло раньше, будь то суфлерский экземпляр текста или подставка под рождественскую елку. Память у него феноменальная плюс бойкое чувство юмора (вещь в театральной жизни необходимая). Например, Риман важно сообщает актерам, что ему наконец удалось найти претендентов на покупку здания, вот гости из Москвы интересуются…
Те, кажется, верят ему на минуту: лица вытягиваются.
Их можно понять, поскольку дело со зданием на Шиффбауэрдамм действительно сильно запуталось. В ГДР оно, естественно, было национализировано, а после объединения Германий вернулось к наследникам прежних владельцев — семье Вертхайм, ныне проживающей в Нью-Йорке. Правительство Берлина вроде бы изъявило желание выкупить легендарный театр, но пока шел поиск денег (их в этом городе не хватает хронически), Рольф Хоххут, довольно известный немецкий драматург, съездил за океан и убедил Вертхаймов переписать помещение на него за какую-то символическую сумму. Так что теперь у «Ансамбля» есть законный владелец, человек интеллигентный, но капризный, ладит он далеко не со всеми, особенно молодыми членами труппы, которые, естественно, все более стремятся перехватить знаменитую «марку» в свои руки.
Сцена II.
Привет будущему из прошлого
…Смекнув, что продажа здания — пока что шутка, молодые артисты выразили желание присоединиться к «клубу русских миллионеров» и разбежались по гримеркам.
Риман (спохватившись):Ой, пока они не начали, пойдем скорее, я вам еще кое-что покажу!
От автора:Мы галопом мчимся по витой лестнице куда-то глубоко «вниз» и наконец оказываемся под сценой.
Риман (торжественно указывая пальцем вверх):Знаете, что это такое?!
От автора:На первый взгляд ничего особенного: по окружности деревянной площадки диаметром метров десять, не больше, расположены черные диски, вставленные в круглый рельс. Они, собственно, и вертят сцену. Ну и что?
Риман:Это тридцать два колеса от советского танка Т-34. Они появились у нас так: театр надо было перестраивать, а материалы начисто отсутствовали. Тогда Хелена Вайгель — умная была женщина и находчивая — отправилась в Карлсхорст, в Советскую администрацию по вопросам культуры (или что-то в этом роде) и попросила выдать ей два выгоревших танка. Русские, конечно, удивились: дескать, не успели этих немцев победить, а им опять оружие подавай. Но все-таки удовлетворили просьбу. Тогда в чем-в чем, а в подбитой технике недостатка не наблюдалось…
…И вот посмотрите: с тех пор механизму износу нет! «Сцена мира», как называл ее Брехт, стоит на боевых колесах!
От автора:Эти лозунги наш собеседник явно возглашает не в первый раз: чувствуется репетиционная база. Но нам пора подниматься обратно за кулисы — рабочие сцены уже приступили к исполнению своих обязанностей.
Риман (на ходу):Вот здесь была комната Вайгель, ей нравилось, что окна выходят на внутренний двор. Всегда видно, кто ушел, кто не приходил вовсе… А там, в другом крыле, — кабинет Брехта.
От автора:К нему ведет и отдельная лестница — сооружение совсем нелишнее, учитывая, что основатель взял в театр одновременно нескольких дам своего большого сердца.
Риман:Да, все они здесь работали: и Лиза Хауптман, которая перевела «Трехгрошовую оперу», и Изот Килиан, актриса, и Рут Бергхаус — она потом даже «унаследовала» театр от вдовы Брехта…
Вообще, странно они друг к другу относились: Брехт и Вайгель, с одной стороны, были как одна плоть, а с другой — держали какую-то непреодолимую внутреннюю дистанцию. Вы знаете, что они даже по именам друг друга не называли. Он говорил: «Где Вайгель?» — Она: «Позовите Брехта!» Удивительно, как еще их дети получили человеческие имена. (Смеется.)
От автора: Барбара и Штефан Брехт живы по сей день. Управляют богатым наследием отца.
И — последняя внесценическая «достопримечательность». Очень важная и нужная.
Риман (мечтательно):…А это — наша «комната для разводящихся». В свое время и я тут живал. Года два в общей сложности…
От автора:Помещение действует по старому назначению и сегодня. Увы, вряд ли будущие поколения «Берлинского ансамбля» обойдутся без него…
Действие V.
Игра и репетиция
Сцена I. Актерство
18.30. За час до спектакля в фойе начинает собираться публика. Открывается так называемая вечерняя касса — «спонтанно» попасть в «Берлинский ансамбль» можно, но лучше все-таки заказывать билеты заранее. Особенно на самые ударные спектакли, скажем, Уилсона или Люка Бонди, а также на премьеры сезона (цены гуманные — в среднем 15—20 евро).
Впрочем, главная заслуга в том, что в зале на Корабельной набережной почти не бывает пустых мест, принадлежит все же артистам старой школы. Когда они выходят на сцену, честно говоря, уже не слишком важно, что за спектакль идет и даже что за пьеса разыгрывается. Тут возникает та самая магия игры, о которой, сколько ни пиши, поймешь лишь в тот момент, когда она сотворится у тебя перед глазами. Круг замыкается, и становится ясно, для чего существует театр, даже если смотришь не спектакль, а обычную репетицию перед его началом.
Сцена II. Звезда
Входит Кармен-Майя Антони, 60 лет, актриса. Живое сердце «Ансамбля», которое бьется в ролях Мамаши Кураж, Пелагеи Власовой, вдовы Лаккернидла в «Святой Иоанне скотобоен» и герцогини Йоркской в «Ричарде II».