— Я четыре года прожила на Кубе…

— Где?! Как ты туда попала?

— Когда я училась на втором курсе юридического колледжа, Общество кубино-американской солидарности организовало поездку для студентов, что-то вроде подработки на каникулах. Мы ремонтировали оздоровительные центры. И там я познакомилась с одним парнем…

— Ага! И ты в него влюбилась!

Роза засмеялась:

— Если я и влюбилась, то скорее в Кубу. Когда наша бригада вернулась в США, я решила, что останусь и буду жить с этим человеком. У его родителей была свиноферма в местечке под названием Виналес, очень примитивное хозяйство, несколько развалюх и больше ничего. Ни туалета в доме, ни водопровода…

— Надо же!

— Но они были очень симпатичными, добрыми людьми. Первое время я была там по-настоящему счастлива.

— А потом?

— Потом я начала понимать, что с их системой что-то не так. Чересчур много угнетения и несправедливости.

— Однако ты все равно оставалась там еще долгое время?

— Понимаете… — Роза запнулась, не зная, как объяснить.

Принято думать, что человек теряет веру в единый миг, его вдруг осеняет, и он одним махом рвет с прошлым. Но в ее случае процесс разочарования протекал медленно. Ее вера в Кубу опиралась на сложную систему рассуждений, оправдывающих реальность. Очень долго она не замечала никаких противоречий в тамошней идеологии, а любое свидетельство бесправия кубинцев толковала в положительном ключе, пользуясь богатым арсеналом заемных сентенций. «Статичная оценка фактов недопустима, факты необходимо видеть в динамике. Те, кто кричит о „правах человека“, сами еще не освободились от буржуазных привычек. Не существует демократической системы, лишенной недостатков. Революция все еще продолжается. Пропаганда — абсолютно закономерный метод для укрепления революционной дисциплины. Достижения революции куда важнее, чем наделение врагов революции свободой слова».

— Вероятно… — сказала она, — мне просто не хотелось уезжать.

— Что ж, — заметил раввин, — этот урок дался тебе тяжело!

Роза натянуто улыбнулась. Пусть ее прежняя вера и дискредитирована, но вспоминала она о ней с нежностью и насмешек не допускала. Слишком рано, подумала она, превращать историю крушения ее социалистических идеалов в поучительную байку.

— А иудаизм? — спросил раввин. — Как ты к этому пришла?

— Совершенно случайно. — И Роза рассказала, как однажды забрела в Ахават Израэль. — Я поняла, что это огромная часть моего наследия, которую я прежде игнорировала. И ощутила…

— Да? — ободряюще произнес раввин.

— Это были очень сильные ощущения: находиться среди своих соплеменников, сознавать, что принадлежишь к чему-то огромному… — Она осеклась, устыдившись затертости своих слов.

— Но это чудесно, Роза, — сказал раввин. — Чудесно! Уверен, не по случайности ты зашла в то утро в синагогу. То, что с тобой произошло, на иврите называется хашгаха— предопределение. — Он помолчал немного. — А теперь скажи, как ты намерена действовать дальше?

Роза моргнула:

— Я не… А что вы подразумеваете под «действовать»?

— Ну как же. С тобой что-то происходит. Ты из нерелигиозной семьи, и ничто в твоей жизни до последнего времени не способствовало интересу к религиозной тематике. Напротив, тебя от этого настойчиво отвращали. И тем не менее ты ощутила искорку иудейства в своей душе, которая привела тебя в синагогу, а затем сюда, в Монси. Вот я и спрашиваю, что ты намерена делать с этой искрой?

— То есть… вы хотите знать, стану ли я соблюдать все обычаи? (В глазах раввина зажегся огонек.) Думаю, я пока не готова.

— Понимаю. А что, по-твоему, должно случиться, чтобы ты почувствовала себя готовой?

Роза задумалась на секунду.

— Могу я быть с вами совершенно откровенной, ребе?

— Ничего иного я и не жду.

— Верно, посещения синагоги для меня очень важны. И теперь я вижу, что многие негативные представления о религии, которые внушали мне с детства, основаны на невежестве. Но сомневаюсь, что я когда-либо обрету готовность… э-э… жить так, как вы и ваша семья.

Раввин спокойно кивнул:

— Скажи, Роза, ты веришь, что Тора — это слово Божье?

Роза колебалась, прикидывая, какой груз честности выдержит эта беседа.

— Похоже, — медленно сказала она, — мне будет нелегко поверить, что это буквальноЕго слово.

— Могу я спросить, часто ли ты читаешь Тору?

— Не часто.

— Читала Пророчества?

— Нет.

— Тогда я тебе настоятельно советую взглянуть на них. Ты найдешь там удивительные вещи, — люди, жившие две тысячи лет назад, своим умом никогда не дошли бы до столь точных предсказаний судьбы своего народа. «Вас изгонят из земли, в которую вы идете… И Господь рассеет вас средь других народов… нигде не сыщете вы покоя, и земля будет гореть у вас под ногами… А потом Господь вернет вас и снова соберет вместе…» Это история нашего народа, история Израиля со всей очевидностью.

Роза нервно скрипнула зубами. Она бы предпочла не вступать в спор о сионизме.

— Но где тут причина, а где следствие? — спросила она. — Я хочу сказать, что евреям, возможно, в голову бы не пришло возвращаться в Израиль, не подталкивай их к тому библейский текст.

— А идею диаспоры они тоже взяли из Библии? И нарочно рассеялись с целью доказать истинность Пророчеств? А потом изобрели нацизм? Только вдумайся, Роза! «…Я нашлю на них нелюдей, богопротивным народом уязвлю их». Разве это не удивительно?

Роза молчала, опустив голову. Почему ей так важно причислить эти пророчества к сентиментальным заблуждениям, спрашивала она себя. Если уж она так гордится рациональностью своего ума, то она просто обязанарассмотреть гипотезу их божественного происхождения.

— Не полагайся целиком на интеллект, — посоветовал раввин. — Что подсказывает тебе интуиция?

— Интуиция подсказывает, — ответила Роза с извиняющейся улыбкой, — что за шесть дней Вселенную не создать, такое не под силу даже Богу.

— Видишь ли, Роза, ортодоксальное учение далеко не во всем расходится с теорией эволюции. Маймонид [31]сказал: «То, что говорится в Торе о сотворении мира, не следует воспринимать буквально, подражая простонародью». Многие уважаемые ученые из числа евреев-ортодоксов полагают, что ивритское слово «йом», которое обычно переводят как «день», может обозначать также неопределенный промежуток времени.

— Значит, среди ортодоксов есть и дарвинисты?

— Спектр мнений по этому вопросу чрезвычайно широк, как и по всем прочим вопросам. Но разумеется, ортодоксальный еврей не верит в случайность процесса эволюции. — Раввин встал и опять направился к книжным полкам. — Некий израильский физик проделал весьма интересную работу по примирению иудейской теологии с современной наукой. У меня где-то была его книга. Он утверждает, что углеродная датировка — куда менее надежный метод, чем принято думать. Он также полагает, что, судя по ископаемым останкам, мутация в развитии видов серьезной роли не играет.

— То есть он пытается опровергнуть Дарвина.

— А почему ты так уверена в правоте Дарвина? Тебе самой приходилось изучать ископаемых животных и применять углеродную датировку? Или же ты просто переняла эти воззрения от окружающих, — например, от своего отца?

Лицо Розы потемнело. Обвинение было несправедливым. Никто с таким упорством не подвергал сомнению родительский авторитет, как Роза. А что, если раввин заинтересовался ею только из-за ее отца? Ведь обращение в ортодоксальную веру дочери известного безбожника Джоела Литвинова в кругу раввинов будет расценено как великое деяние…

— Нашел! — Раввин протянул ей книгу. — Надеюсь, Роза, у тебя не возникло ощущения, будто я на тебя давлю. Просто очень важно в этом разобраться. Вот ты сказала, что была марксисткой. Разве в марксистских текстах тебе не попадались непонятные и темные места? И ты же не опускала руки в тот же миг и не говорила: «Баста! Я под этим не подписываюсь!» Нет, ты упорствовала, прилагала усилия в надежде, что вскоре все прояснится. А сейчас мы говорим о Хашеме, о мощи и разуме, неподвластных всякому человеческому пониманию. Тебе не кажется, что Он заслуживает, по крайней мере, такой же обходительности, с какой ты относилась к мистеру Марксу?