— Пусть чеканку денег его величества не обременяет прошлое! — отвечал Роджер. — Не то чтобы по поводу денег королевы Анны были какие-то нарекания — здесь всё превосходно. Вопрос скорее процедурный; можете называть это излишней помпой, но у нас, англичан, слабость к такого рода вещам. Есть некий ящик, называемый ковчегом, который мы держим в Тауэре и опускаем в него образцы монет по мере чеканки. Время от времени король говорит: «А заглянем-ка мы в добрый старый ковчег!» В качестве рутинной предосторожности, как артиллеристы проверяют порох перед сражением. Торжественная процессия несёт ковчег в Звёздную палату Вестминстера, где для такого случая ставится особая печь; его вскрывают в присутствии лордов Тайного совета, гинеи вынимают, златокузнецы из Сити пробируют их и сравнивают с образцом, который хранится в крипте Вестминстерского собора вместе с мощами святых и всем таким прочим.

К концу монолога внимание нового короля начало рассеиваться очень явно, и Роджер понял, что с тем же успехом мог выплясывать перед ним шаманский танец в шкуре и резной маске.

— Не суть важно, главное, это просто ритуал, и дельцы из Сити его любят. А когда они довольны, коммерция вашего величества процветает.

Ботмар уже не первый раз так сильно поднимал брови, что казалось, они отлетят и прилипнут к потолку.

— Так или иначе, пора очистить ковчег, — продолжал Роджер. — Он наполовину заполнен превосходнейшими монетами с профилем покойной королевы Анны, мир её праху. Сейчас за ковчегом присматривает мистер Чарльз Уайт — вы можете навести о нём справки у своих приближённых. Да вам его, наверное, сегодня представили!

— Представят минут через десять, — Ботмар покосился на дверь, — если вы закончите.

Даниель невольно проследил взгляд Ботмара и увидел Чарльза Уайта: тот стоял на пороге, с любопытством на них поглядывая.

Роджер быстренько закруглился:

— Дабы устранить возможные недоразумения, я предлагаю не мешать новые монеты Георга со старыми монетами Анны, а провести испытание ковчега, успокоить слухи и начать правление вашего величества с новеньких блестящих гиней!

— Расписание пока крайне напряжённое…

— Не тревожьтесь, — сказал Роджер. — Монетный двор начнёт чеканить новые деньги только после коронации, которая, как я понял, назначена на двадцатое октября. Положим недельку на продолжение торжеств…

— Сэр Исаак предлагает пятницу двадцать девятого.

— Хуже не придумать. Висельный день. Невозможно проехать по улицам.

— Сэру Исааку это известно, — сказал Ботмар, — но он говорит, так надо, потому что в пятницу двадцать девятого числа будет казнён Монетчик.

— Ясно. Да. Да. В один день, практически в одно время, ковчег пройдёт испытание, сэр Исаак будет оправдан, а гнуснопрославленного преступника казнят на глазах у полумиллионной толпы. Если оставить в стороне практическую сторону, предложение сэра Исаака очень неглупо.

— Естественно, — заметил Ботмар, — ведь он гений.

— Несомненно!

— А его величество очень высокого мнения о философских познаниях сэра Исаака, — добавил Ботмар.

— Сэр Исаак высказался о репе? — спросил Даниель, но Роджер наступил ему на ногу, а Ботмар деликатно не стал переводить вопрос.

— Итак, — сказал посол, — если вы не возражаете…

— Ни в коем разе! Пятница, двадцать девятое октября! Пусть Тайный совет подмахнёт распоряжение, и мы начнём готовиться к испытанию ковчега!

Роджеру и Даниелю дозволили остаться и принять участие в светском общении, которое Даниель ненавидел больше всего на свете. Ему удалось совершить первую часть побега: выбраться на заднюю террасу; теперь он не знал, как перейти на сторону, обращённую к Темзе, и остановить проходящий корабль, не привлекая к себе чрезмерного внимания. Поэтому Даниель смотрел на парк и делал вид, будто философствует о репе. Когда ему показалось, что притворяться и дальше будет совсем уж неправдоподобно, он перевёл взгляд на обсерваторию и стал думать, проснулся ли уже Флемстид и не обидится ли тот, если Даниель заявится в гости и станет трогать его телескопы. К тому времени, как и этот предлог себя исчерпал, Даниелю удачно подвернулось под руку безотказное средство самозащиты интроверта на людном сборище: документ, позволяющий изобразить, будто ты с головой погрузился в чтение. То была листовка, втоптанная башмаками в плиты террасы. Даниель подцепил её тростью, поднял и развернул отпечатанной стороной к себе.

Сверху бок о бок располагались два портрета. Первый походил на чернильное пятно: примитивное изображение черноволосого и чернокожего мужчины с выкаченными белками. Надпись внизу гласила: «Даппа, апрель 1714, работа прославленного портретиста Чарльза Уайта». Соседняя, отличного качества гравюра представляла африканского джентльмена с копною взбитых в жгуты седых волос; кожа у него была, разумеется, тёмная, но гравёр сумел хитростями своего ремесла передать её оттенки. Снизу значилось: «Даппа, сентябрь 1714», а дальше шла фамилия модного художника. Приглядевшись, Даниель различил на заднем плане решётку, за которой угадывался вид на Лондон из Клинкской тюрьмы.

Листок был озаглавлен: «Дополнительные замечания о славе». Ниже стояло имя автора: Даппа. Даниель начал читать. Текст представлял собой приторно-восторженный и, как подозревал Даниель, саркастический панегирик герцогу Мальборо.

— Это было ненамеренно, — произнёс господин, куривший рядом трубку. Даниель ещё раньше приметил его уголком глаза и по мундиру определил военного. Полагая, что имеет дело с таким же нелюбителем общества, Даниель вежливо не обращал на него внимания. А теперь этот полковник, или генерал, или кто он там, бестактно обращается к Даниелю, когда тот для вида углубился в чтение, чтобы ни с кем не разговаривать!.. Даниель поднял глаза и увидел, сначала, что обшлага, отвороты, кант и прочее у мундира — цветов Собственного его величества блекторрентского гвардейского полка. Потом — что перед ним Мальборо.

— Что было ненамеренно, милорд?

— Когда полтора месяца назад вы пришли на мое левэ, я читал другое сочинение этого малого. Видимо, обронил какие-то замечания, — сказал Мальборо. — А те, другие, разнесли слух, будто я поклонник мистера Даппы. И с тех пор его популярность только растёт. Ему шлют деньги; он живёт в лучших апартаментах, какие может предложить Клинк, гуляет на собственном балконе, принимает у себя знать. В листке, который вы держите, он пишет, что в итоге стал почти белым и приводит для доказательства два портрета. Он по-прежнему в цепях, но они не так тяжелы, как те цепи рассудка, которыми иные прикованы к устарелым идеям вроде рабства. Посему он теперь считает себя джентльменом и копит средства в банке, чтобы купить мистера Чарльза Уайта, когда тот достаточно упадёт в цене.

— Поразительно! Вы практически выучили листок наизусть! — воскликнул Даниель.

— Последнее время мне по много часов приходится ждать, когда его величеству придёт охота поговорить. Даппа хорошо пишет.

— Как я понимаю, вы снова командуете своим старым полком?

— Да. Мелких хлопот не счесть, но ими занимаются другие. Полковника Барнса нашли и поручили ему собрать тех, кто рассеялся во время летних забав. Я рад, что меня здесь не было. Воображаю свои чувства! Если не ошибаюсь, вас следует поздравить.

— Спасибо, — сказал Даниель. — Я решительно не представляю, чем должен заниматься член казначейской комиссии…

— Приглядывать за милордом Равенскаром. Проследить, чтобы испытание ковчега прошло гладко.

— Это, милорд, зависит от того, что в ковчеге.

— Да. Я как раз собирался вас спросить. Кто-нибудь, чёрт побери, знает, что там?

— Возможно, он. — Даниель кивнул на окно, за которым господин в рыжем парике светски общался с немцами, но частенько поглядывал на герцога с Даниелем.

— Верно, — заметил Мальборо, — Чарльз Уайт по-прежнему стоит во главе королевских курьеров, которые якобы охраняют ковчег. Рад сообщить, что теперь за ними тщательно приглядывают Собственные его величества блекторрентские гвардейцы. Мистер Уайт не сможет выкидывать фортели с ковчегом. Полковник Барнс сообщил мне, что мистер Уайт был с вами и Ньютоном на корабле во время нападения на ковчег.