— Не сделали, — признал Даниель. — Мы многому научились, пока строили картонабивочные органы…

— «Мы» означает… — Элиза кивнула на пустые мастерские за окном, где сейчас хозяйничали солдаты.

— Ладно, — проговорил Даниель, — «нас» больше нет. «Мы» рассеялись, и собрать «нас» снова будет непросто.

— А ваши органы на дне реки.

— Да.

— У вас есть чертежи? Схемы?

— По большей части у нас в голове.

— Тогда вот что бы я сказала, — начала Элиза, — если бы подводила баланс. Идеи очень хороши. Качество работы превосходно. Однако это идеи Лейбница, они устоят либо рухнут вместе с ним и его репутацией. Сейчас его репутация в глазах Ганноверов, правящего дома этой страны, очень низка. Каролина любит доктора и пыталась помирить его с сэром Исааком, но ничего не вышло. Даже став королевой, она мало что сможет изменить — настолько несовместимы идеи Лейбница с идеями Ньютона. Иное дело, будь идеи Лейбница полезны практически, но пока нет и этого, а идеи Ньютона полезны уже сейчас. Логическую машину, вероятно, построят не скоро — может, лет через сто или даже больше. И до тех пор всё это не будет стоить ничего.

— Хм. Труд моей жизни не стоит ничего. Горько слышать.

— Я всего лишь говорю, что сейчас вам никто за него не заплатит. Однако великий монарх на Востоке охотно поддерживал ваши исследования. Пошлите ему всё. Золотые карты, ваши записки и чертежи, то, что прислал Енох Роот из Бостона — пусть всё отправится на Восток, где хоть один человек это ценит.

— Хорошо. Я как раз этим занимаюсь.

Элиза отвернулась от окна и очень внимательно оглядела Даниеля Уотерхауза. Только что она загнала его в угол. Сейчас ей в голову пришла какая-то мысль: неожиданная и явно неприятная.

— Вам кажется, будто это всё? Когда вы, Даниель, говорите о труде своей жизни, вы включаете в него только работу над логической машиной.

Даниель показал пустые ладони.

— А что же ещё?

— По меньшей мере есть ваш сын Годфри, которого вы должны дальше воспитывать! Один ребёнок в Бостоне сегодня — миллионы потомков в будущем.

— Да, но каких, в какого рода государстве?

— А вот это уж зависит от вас. А если оставить в стороне Годфри — вспомните, что вы совершили за последний год, с тех пор, как получили письмо от принцессы Каролины!

— Я помню только бессмысленную суету.

— Вы многое сделали для своей страны. Для машины мистера Ньюкомена. Для отмены рабства. Для Ньютона и Лейбница, хотя они оба, возможно, не ценят ваших усилий.

— Как я уже сказал, мне всё кажется бессмысленной суетой. Однако вы дали мне пищу для размышлений: мысли, которые я смогу пережевывать до конца жизни.

— Не надо их пережевывать! Извлеките суть! Поймите, как много вы сделали.

— Подбивая свои итоги, нашли ли вы хоть что-нибудь ценное? — спросил Даниель.

— О да, — отвечала Элиза. — Машина для подъёма воды посредством огня более чем покроет убытки, на которые я жаловалась.

— Мне не показалось, что вы жалуетесь. Скорее констатируете факты, — сказал Даниель.

— Я постоянно теряю деньги, — заверила она. — Я довольно много издержала на борьбу с рабством — а этот проект только начался. Для того чтобы уничтожить рабство, потребуется по крайней мере столько же времени, сколько для создания настоящей логической машины. На сей счёт я не обольщаюсь.

— То есть моё положение не хуже вашего? Спасибо, вы меня утешили. И каков же ваш следующий проект, если позволено спросить?

— Касательно данных капиталовложений? Списать убытки, продать всё бесполезное и удвоить инвестиции в то, что действительно работает: машину для подъёма воды.

— Ваше изложение дела внушает оптимизм, — сказал Даниель, почему-то чувствуя себя совершенно успокоенным. — А если машина заработает, она поможет вашей цели, уменьшив потребность в рабском труде…

— И вашей, — добавила Элиза, — предоставив движущую силу для логической машины. Теперь вы начинаете понимать.

— Как любил говаривать Роджер: «Хорошо быть обучаемым».

— Отлично! — Элиза хлопнула в ладоши. — Однако нам следует заняться некоторыми частностями, пока мы не ушли с головой в наши великие планы, верно?

— Надо уберечь карты от таких вот людей. — Даниель кивнул на представителей власти, хозяйничающих во дворе.

— Само собой. Но я думала о пятнице.

— В пятницу предстоят два события: испытание ковчега и казнь на Тайберне, — напомнил Даниель. — Какое из них вы имели в виду?

На лице Элизы вновь мелькнула горькая полуулыбка.

— Оба, ибо они теперь одно.

— Значит, мы с вами пришли к одинаковому заключению, — сказал Даниель. — Всё решается между Исааком и Джеком. Джек почти наверняка подбросил в ковчег порченые монеты. Если он даст показания, то Исаак оправдан, а денежная система — вне подозрений.

— Можно ли как-нибудь спасти Ньютона и денежную систему без показаний со стороны Джека?

— Не проще ли убедить Джека дать показания? Дополнительный выигрыш: если Джек согласится на сделку, его не казнят.

— Допущение весьма сомнительное, — заметила Элиза. — И в любом случае я не хочу, чтобы он заключал сделку. Я хочу, чтобы в пятницу его казнили.

Даниель был настолько ошеломлён, что продолжал говорить: так человек, которому прострелили голову, делает шаг-другой, прежде чем упасть.

— Э… даже если таково ваше желание… почему бы не заключить сделку, чтоб его хотя бы повесили без мучений?

— Я хочу, — твёрдо произнесла Элиза, — чтобы в пятницу Джека Шафто казнили согласно изначальному приговору.

— Так… — Даниель заморгал и затряс головой, не в силах вместить Элизину бестрепетную жестокость. — Так вы хотите знать, может ли Ньютон выдержать испытание ковчега без Джековых показаний?

— Об этом я и спрашиваю вас как натурфилософа.

— То есть вы спрашиваете, можно ли подтасовать испытание ковчега?!

— До свидания, доктор Уотерхауз. И мне, и вам многое предстоит сделать до пятницы, — сказала Элиза и вышла из комнаты.

Английские светские власти ещё не совсем покончили с Джеком Шафто, но они сделали всё, что было в их силах: нашли его виновным в худшем из преступлений, бросили в худшую из тюрем, приговорили к худшей из казней. На этом их возможности исчерпались. Карающий меч нуждался в заточке, смертоносный колчан опустел. Посему они передали его властям духовным, сиречь англиканской церкви. Первый и, очевидно, последний раз в жизни Джек привлёк к себе внимание этой организации. Он совершенно не знал, как вести себя под её непривычным взглядом.

В бродяжьих становищах его юности безумцев было хоть отбавляй. Из всех мест, где Джеку случилось бывать позже, только в Ньюгейте доля умалишённых оказалась выше.

Они с Бобом очень рано уяснили, что нация сумасшедших делится на многочисленные сословия, секты и партии, к которым нужен совершенно разный подход. Двое одинаковых с лица оборвышей в бродяжьем лагере посередь охотничьих угодий какого-нибудь герцога неудержимо влекли к себе маньяков всякого рода. Чтобы выжить, надо было научиться отличать, скажем, религиозных фанатиков от педофилов. Фанатик мог даже защитить от насильника. За это иногда приходилось платить — выслушивать проповеди. В природе фанатика читать наставления, как и гонять извращенцев. Одно от другого неотделимо. Выслушанные поневоле обличительные речи дали юным Шафто исчерпывающее представление об англиканской церкви.

Позже Джек вспоминал нравоучения под открытым небом со скепсисом умудрённого жизнью взрослого человека. Проповедники были религиозные маньяки, готовые мыкаться с бродягами, лишь бы не покоряться официальной церкви. Где им судить о ней честно и беспристрастно? Наверняка половина их измышлений — плод галлюцинаций, и даже редкие крупицы правды искажены горячечным воображением. Не то чтобы Джек питал тёплые чувства к церкви и хотел её обелить — просто его тошнило от фанатиков. Если верить их бредням про англикан, надо было верить и назойливым уверениям, что он попадёт в ад. Джек предпочитал отмахнуться от всего сразу, не выискивая здравое зерно.