— Ладно, — признал он несколько секунд спустя. — Действительно, такое увидишь не каждый день.

Две массивные щеки, соединённые кислой миной и увенчанные пронзительными глазками: лицо Георга. Много одежды, ничем особым, кроме своей роскоши, не примечательной в сравнении с платьем стоящих вокруг придворных. Большинство из них Даниель помнил по визиту в Ганновер и указал некоторых Роджеру. Тот, как выяснилось, слышал обо всех и знал о них больше Даниеля, но нуждался в подсказке, чтобы привязать слухи, сплетни и пикантные анекдоты к лицам. Вскоре придворные уже бросали на Даниеля злобные взгляды, хотя он был примерно десятым в очереди. Возможно, они приметили его жесты и перешёптывания с Роджером, однако главная причина была иная: в Ганновере, накануне смерти Софии и во время её похорон, Даниель притворялся безмозглым старикашкой. Теперь его назначили регентом. Отнюдь не доказательство здравого рассудка, скорее, свидетельство, что Даниелю кто-то покровительствует. Не Георг, очевидно. Значит, методом исключения — Каролина.

Её даже не было в зале. Нет, со второго взгляда Даниель отыскал принцессу и её супруга в углу. Вокруг них собрался собственный теневой двор из по большей части молодых, остроумных лондонцев; они слишком много говорили и смеялись, привлекая косые взгляды старых и не столь остроумных особ, старавшихся по возможности смотреть только на нового короля. Всё крайне дерзко и недвусмысленно: если ты рассчитываешь дожить до похорон Георга I, то, естественно, тянешься к будущему Георгу II. Большинству хватало такта держаться этого общего принципа, но Даниель Уотерхауз грубо нарушил приличия: старик, а примкнул к лагерю молодых! И вдобавок заявился под руку с маркизом Равенскаром!

— Мне не стоит больше тыкать пальцем и уставляться, а то на нас и так смотрят, — сказал он Роджеру с видом как можно более небрежным, словно говорил о вчерашней погоде, — но напоследок добавлю, что вы можете ясно видеть толстую и тощую.

Как знал tout le mond [6], то были любовницы Георга; его законная жена по-прежнему томилась в сыром замке где-то за Везером.

— Я уже приметил их, сэр, — сухо отвечал Роджер. — А они меня. И явно намерены растерзать.

— Думаю, вы совершенно неверно толкуете их внимание, — сказал Даниель, удостоверившись, что толстая и тощая действительно пытаются сжечь брови Роджера жаром своих взглядов. — Волчица в Тюрингском лесу и впрямь смотрит так на свою жертву перед прыжком, но не из ненависти, а из холодной уверенности, что беспомощный заяц, овца или кто там ещё послужит её пропитанию.

— Так вот что им нужно? Деньги?

— Если коротко, то да.

— По их взглядам я думал, они хотят, чтобы я вытащил шпагу и проткнул себя насквозь.

— Нет, им нужны ваши деньги, — подтвердил Даниель.

— Спасибо, что сказали.

— Что? Вы сейчас поделитесь с ними своими деньгами?

— Это было бы неприлично — возразил Роджер, краснея от одной мысли. — Но я не вижу причин не дать им чужих денег.

Наконец они подошли на такое расстояние, на котором этикет не позволял замечать кого-либо, кроме их (ещё некоронованного) короля. В кои-то веки Даниель, как регент, оказался важнее Роджера и должен был первым подойти к монарху; Георг даже его узнал.

— Доктор Ватерхаус из Королевский обществ, — проскрипел он, протягивая Даниелю руку. Тот приложился, мысленно давая себе слово, что последний раз заставляет своих предков-пуритан ворочаться в гробу. Он был в таком ужасе от собственного поступка и так поглощен мыслями, не заразится ли чем-нибудь от королевской руки, которую сегодня перецеловала половина английских сифилитиков, что не уловил монарших слов. Дело в том, что его величество перешёл на какой-то другой язык — более для себя привычный, — а Даниель не успел перестроиться. Левой — не предлагаемой для поцелуев — рукой Георг указывал на окно в дальней, южной стене зала, откуда открывался вид на приятный зелёный луг, разрезанный дорожками и украшенный там и сям ухоженными купами деревьев. Над самой большой и высокой, справа, торчало здание королевской обсерватории: книжка между двумя подставками. Другие строения почти отсутствовали, что не удивляло, поскольку на то и парк.

Даниель, запоздало сообразивший, что к нему обращается на неопознанном пока языке король Англии, поймал одно слово: «Reuben».Кто рюбен? Какой рюбен? Он уже начал на всякий случай кивать, когда король любезно уточнил: «navet».Даниель с ужасом осознал, что король ради него перешёл на французский — а он по-прежнему не понимает! Из похожих французских слов вспомнилось только « navire» — корабль, что имело определённый смысл: королевская обсерватория так или иначе служила целям навигации. Даниель продолжал кивать. Наконец вмешался Ботмар — барон фон Ботмар, посол, представлявший Ганновер в Сент-Джеймском дворце, когда Ганновер и Англия ещё были разными государствами.

— Его величеству больно видеть, как пропадает хорошая земля, — перевёл Ботмар. — Он всё утро смотрит на это открытое пространство, думая, как бы употребить его к пользе. Беда в том, что склон северный, а следовательно, плохо освещается солнцем. Зная глубину ваших, доктор Уотерхауз, натурфилософских познаний, его величество спрашивает, согласны ли вы с ним, что по весне здесь можно было бы на пробу посадить Reuben… navets… репу.

— Скажите его величеству, что, будь у меня при себе лопата, я немедленно отправился бы копать грядки, — обречённо проговорил Даниель.

Король, выслушав перевод, заморгал и кивнул. Взгляд его стал отрешённым: ему уже виделись ровные, засаженные репой гряды. Даниель почти видел, как королевские щёки раздуваются от слюны в предвкушении осеннего пира.

Равенскар хохотнул.

— Воображаю, как огорчат ваши грядки офранцузившихся тори, — заметил он, — которые не нашли этому превосходному участку иного применения, кроме как гарцевать тут верхом!

— Маркиз Равенскар, — объяснил фон Ботмар, после чего Даниелю пришлось отвести взгляд, чтобы не видеть, как Роджер приникает губами к руке Георга — уж больно неаппетитное было зрелище.

К тому времени, как Даниель счёл безопасным вновь посмотреть на короля, тот, видимо, о чём-то вспомнил и теперь пытался поймать взгляд герцога Мальборо. Вскорости ему это удалось: Мальборо был одним из немногих англичан, допущенных к английскому королю. Как железные опилки выстраиваются в присутствии магнита, так различные факты и воспоминания, рассеянные под париком короля Георга, сошлись воедино, едва только образ Мальборо простимулировал его зрительную кору. Его величество прочистил горло и принялся отрыгивать фразы, в которых было что-то про «суаре» и «вулькан». Ботмар переводил их в прозу и на английский:

— Его величество слышал от милорда Мальборо, что герцогу очень понравился недавний приём, на котором извергался прославленный вулкан. Его величество хотел бы увидеть эту забаву. Не сейчас. Позже. Однако милорд Мальборо хорошо отзывался об управлении Монетным двором и качестве денег. Его величеству нужны толковые люди, чтобы руководить казначейством. Не один толковый человек, а несколько. Ибо задача столь важна, что его величество решил изменить традицию и поставить во главе казначейства комиссию. Его величеству угодно назначить милорда Равенскара первым лордом казначейства. Его величеству также угодно назначить доктора Уотерхауза членом указанной комиссии.

Всё это явилось для Даниеля новостью, хотя он мог бы догадаться и раньше — уж больно часто в последние дни Роджер ему подмигивал и тыкал его локтем в бок.

Последовали поклоны и расшаркивания — выражения безграничной благодарности и прочая. Даниель случайно взглянул на Мальборо и заметил, что тот смотрит на Роджера. Роджер, у которого периферическое зрение охватывало все триста шестьдесят градусов, отлично это видел: они о чём-то заранее условились, сейчас от него ждут некой заготовленной реплики.

— Каков будет первый шаг милорда в новой должности? — спросил Ботмар, принимавший участие в напряжённом обмене взглядами.