— Тут глаз да глаз нужен, — сказала она, жуя. — Это точно.

Пока Сейлор заправлял машину, Лула прикончила батончик.

— Надеюсь, ты не в обиде, что я тебе ничего не оставила, — сказала Лула, когда Сейлор сел в машину. — Я их прямо до смерти хотела.

— Я люблю, когда твои глаза становятся такими дикими, милая. Они загораются голубым светом, начинают крутиться, как крошечные колеса, и в них раскрываются маленькие белые парашюты.

Сейлор и Лула только что занимались любовью в номере отеля «Бразилия» на Френчмен-стрит.

— О Сейлор, ты здорово меня чувствуешь, так хорошо понимаешь, что со мной происходит. Я хочу сказать, ты — не эгоист. А член у тебя просто классный. Иногда мне кажется, что он говорит со мной, когда ты во мне. Как будто у него собственный голос. Прямо дрожь по телу.

Лула закурила, поднялась с кровати и подошла к окну. Она высунула голову наружу и вытянула шею, но реку все равно было плохо видно. Лула села голая на край стола под открытым окном и курила, глядя вдаль.

— Наслаждаешься видом? — спросил Сейлор.

— Я просто подумала о том, что люди должны чаще трахаться днем. Что в этом такого, в чем проблема?

— Какая проблема?

— Ну я не знаю. Кажется, люди предпочитают делать это ночью, обставляя как большое событие? Романтика и вообще. Зато днем все куда проще.

— Может, ты и права, солнышко, — сказал Сейлор. Он зевнул, потом сбросил с себя простыню и встал. — Давай-ка спустимся и съедим что-нибудь, ага? Я до вечера не дотяну.

Сейлор и Лула сидели у стойки в кафе «Ронниз Нофин Фэнси» на Эпланейд, попивая двойной кофе. Лула отщипывала по кусочку от большого пончика с желе, слизывая сахарную пудру с пальцев. Старик, сидевший рядом с Сейлором, закурил пропитанную ромом короткую сигару.

— Моя бабушка курила сигары, — сказал Сейлор. — «Вулф Бразерс».

— По семь центов за штуку, — отозвался старик, — а теперь они идут по пять штук за доллар. А кое-где и по полтора. Хотите?

— Нет, спасибо, — отказался Сейлор, — я еще не поел.

— Джордж Кович, — представился старик, протягивая узловатую, усыпанную «гречкой» руку с разбитыми костяшками. — Может, слыхали обо мне?

Сейлор пожал еще руку:

— Сейлор Рипли, а это Лула Пейс Форчун.

Лула с улыбкой кивнула Джорджу Ковичу.

— Рад познакомиться, барышня, — сказал тот.

— Не припомню, — бросил старику Сейлор. — А что, ты известная личность?

— Обо мне в газетах писали. Два, нет, три года назад. Мне сейчас семьдесят шесть, а тогда было семьдесят три. У меня был бизнес в Нью-Йорке, в Буффало, назывался «Крылатые крысы». Мы убивали голубей для всех желающих. И работали любо-дорого посмотреть три или четыре месяца, пока я не прикрыл дело.

— А зачем вы убивали голубей, мистер Кович? — спросила Лула. — У вас был санитарный бизнес?

— Нет, мэм, я был маляром, сорок один год состоял в профсоюзе. Теперь на покое, живу со своей сестрой, Идой. Ида переехала сюда двадцать пять лет назад, вышла замуж за нефтяника по фамилии Шмольц, Эд Шмольц. Он помер уже, остались только мы с Идой. Я продал дом и перебрался сюда, когда меня в Буффало вышвырнули из бизнеса. Черт возьми, КСК оказывал публике услугу, а меня обвинили в том, что я угрожаю общественному спокойствию.

— Расскажите нам о голубях, мистер Ковач, — попросила Лула.

— Бесполезные паразиты. Я перестрелял сотни. Соседи нанимали меня, чтобы избавиться от голубей, которые собирались на наших крышах и верандах, шумели, гадили. Я хорошо делал свою работу. На своей крыше за пару дней пристрелил сто десять экземпляров этой летучей нечисти. Соседи спрашивали меня, почему это эта зараза мой дом облетает за милю — мой и дом моего брата Эрла, — и я сказал им правду. Я их перестрелял. Эрл тоже уже помер. Полгода назад от сердечного приступа. А его вдова так и живет там, по соседству с бывшим моим домом. Она-то глухая как тетеря, но Эрла голубиный гам сводил с ума. Он слышал их, даже если телик работал на полную катушку. У него бар был, тридцать лет он его держал, «Бойлмейкер» на Вайоминг-стрит. Крыша Эрла была любимым местом у голубей. Они там сидели денно и нощно. Мне гранату туда хотелось зашвырнуть.

— Если ваши соседи не возражали, — поинтересовался Сейлор, — почему ж ваш бизнес накрылся?

— Какая-то баба ехала мимо и увидела меня на крыше с ружьем. Она вызвала полицию, и меня арестовали. Решили, что я снайпер! В семьдесят три года! Ребята из общества ветеранов любят такие штуки. Копы ни хрена не поняли про голубей, про ущерб, который они наносят частной собственности. Я пытался объяснить это властям, но они и пальцем не пошевелили. Я подумывал яд разбросать, но побоялся, вдруг чья-нибудь кошка его сожрет. Черт возьми, у меня самого шесть кошек было. Поэтому я перешел на двадцать второй, от него шума поменьше и патроны были дешевые.

— И в чем вас обвинили? — спросил Сейлор.

— В сокращении поголовья птиц. Сто долларов штрафа и приказ прекратить это дело. А ведь голуби переносят заразу и пачкают все вокруг. Сами видите, одна грязь от них.

Кович встал, положив на стойку несколько монет. Он был крупный мужчина, шесть футов, два дюйма, несмотря на то что немного сутулился. Для человека, разменявшего восьмой десяток, в нем чувствовалась недюжинная сила. Словом, крепкий был старикан.

— Это серьезное дело, почти война, — добавил он. — Конечно, не как у турок с армянами или там у арабов с евреями, но я хочу, чтоб люди помнили обо мне и о том, что я сделал, и продолжили мое дело, когда меня не станет. Кто-то должен этим заняться. Рад с вами познакомиться, ребятки, Ида ждет меня.

Когда старик ушел, Лула заказала еще пончик с желе и кофе.

— Как-то раз в заведении «Мир пончиков», — сказала она Сейлору, — я увидела, как здоровенный таракан ползет по взбитым сливкам, которые я уже оплатила. Я сказала официантке, а она говорит, мол, ей очень жаль, но скидок на такие блюда они не дают. Если б там был мистер Кович, он бы, наверно, вытащил свою пушку и ухлопал таракана на месте.

— «Я больше с места не двинусь».

— Ты это о чем? — удивился Сейлор.

— Я просто читаю. В «Таймс-Пикчн», — сказала Лула. — Про Малышку Еву, которая пела эту песенку «Движение», она была хитом, еще когда нас и на свете не было. [10]

— Неплохая песенка, — отозвался Сейлор. — И что там пишут?

— «Малышка Ева придумала новый танец», — прочитала Лула. — «Я больше не хочу никуда двигаться, — заявила Ева Бойд, протирая стойку в „Ганцис гриль“, негритянском ресторане в Кингстоне. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как юная Малышка Ева заняла верхнюю строчку в хитпарадах с песенкой „Движение“. „Я не пою для желторотых юнцов“, — сказала сорокатрехлетняя Бойд в последнем интервью. Она все еще поет гимны в церковном хоре и собирается выпустить пластинку. „Голос у нее по-прежнему как у соловья, — сказала официантка Лорейн Джексон“».

— Приятно слышать, что она не завязала с пением, — заметил Сейлор, — это ведь дар.

Они с Лулой сидели на скамейки у Миссисипи, глядя, как баржи и грузовые суда скользят по воде. Был уже поздний вечер, но небо еще багряно пылало, яркое и нежное.

— Не стоит нам слишком долго ошиваться в Орлеане, — сказал Сейлор. — Наверняка они первым делом сюда сунутся.

Лула свернула газету и положила ее рядом с собой на скамейку.

— Не представляю, что мама может с нами сделать, — вздохнула она. — Ей остается только похитить меня, иначе нас с тобой не разлучить. А тебя прищучат за нарушение правил досрочного освобождения. Небогатый выбор.

— Ты знаешь Придурка Тейлора, что ошивается у магазинчика «Береги монету»?

— Такой беззубый? Он еще улыбается так по-уродски и все время повторяет: «Если у человека есть собака, он не одинок». Только у него нет никакой собаки.

— Он самый.